Маяковский как зеркало нашего самоубийства

Немало русских поэтов ушло из жизни по собственной воле. Но лишь один — самоубийца по призванию, сделавший свою гибель не роковой случайностью, а закономерным, предсказанным итогом. Итогом не только собственной судьбы, но и всего исторического пути своей страны.

Все чаще думаю —

Не поставить ли лучше

Точку пули в своем конце.

Это написано «красивым, двадцатидвухлетним» автором в первых строках поэмы «Флейта-позвоночник» (1915). Суицид для него — любимый жанр, способ поэтического существования. Идешь по Москве — всюду его предсмертные записки. «Я живу на Большой Пресне, 36, 24». Вот этот дом, где сочинено стихотворение «Я и Наполеон» — прямо-таки слышишь отчаянный крик: «Здравствуй, мое предсмертное солнце, солнце Аустерлица!». А знаменитый памятник на Триумфальной площади тут же напомнит: «Заложил бы динамиту — ну-ка, дрызнь!». И хоть дальше идет: «Обожаю всяческую жизнь!», — шок этим не преодолевается. Что это за жизнелюбие такое, требующее самовзрывания? Самые мрачные поэты на свои будущие монументы не покушались.

А вот наконец и Лубянский проезд, где в «комнатенке-лодочке» была поставлена «точка пули», а перед тем написано главное произведение поэта с коротким названием «Всем». «Счастливо оставаться. Владимир Маяковский», — сказано и современникам, и всем «товарищам потомкам».

Время нападок на Маяковского миновало. Отрицать его как великого художника — глупее глупого. Он занимает свое законное место в первом ряду поэтического ХХ века — вместе с Блоком, Хлебниковым, Ахматовой, Пастернаком, Мандельштамом, Цветаевой, Заболоцким… (Представляю, как ужаснулся бы он такому комплименту: эти-то все зачем? Потерпите, Владимир Владимирович: культура плюралистична, а эстетические эксперты однолюбами не бывают).

Особенно любят Маяковского девушки и русский язык. Для юной женственности эталон лирики — стихотворение «Лиличка!», да и «Письмо Татьяне Яковлевой» сегодняшние студентки легко переадресуют себе самим: «Иди сюда, иди на перекресток моих больших и неуклюжих рук». Не знают, наивные, как нелегко было женщинам с этим человеком, и знать не желают.

А русская речь нахваталась от Маяковского по полной программе. «Послушайте! Ведь если звезды зажигают…». «Простое как мычание». «Все мы немножко лошади…». «Мелкая философия на глубоких местах». Нарочно выбираю примеры без политической риторики. Слышу в транспорте, как женщина говорит подруге: «Это я хочу сделать для себя любимой». Знает ли она, что перефразирует название стихотворения 1916 года «Себе, любимому, посвящает эти строки автор»?

Высококультурный и политически безупречный рыцарь и мученик Гумилев молился Слову и говорил: «Мы ему поставили пределом скудные пределы естества». А поверхностно начитанный, политически неправильный, компромиссный Маяковский эти пределы расширил. Как художник он сильнее Гумилева. По гамбургскому счету, по шкале русского языка.

Но жизнь — это не только эстетика. Мы в последнее время создали себе очень удобного Маяковского. Берем первый, дореволюционный том полностью и добавляем к нему по вкусу шедевры из «советских» томов: «Про это», «Юбилейное», «Разговор с фининспектором о поэзии», «Письмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви». Плюс удачные фрагменты из непомерно идеологизированных текстов. Поэмы «Владимир Ильич Ленин» и «Хорошо!» с беззаботной легкостью выбросили из школьной и вузовской программ. «Все сто томов моих партийных книжек» остались достоянием узких специалистов.

Только что я провел несколько дней с академическим 13-томником 1955−1961 годов издания — первой книжной покупкой в моей жизни. Эмоциональный итог неожиданный: жить не хочется. Не потому что плохих стихов начитался: технический уровень выдержан везде. Дело в общем «месседже», в едином слове «о времени и о себе». Русский язык не дал соврать «поэту революции». И его стихи в целом — помимо воли автора — вопиют о том, что сто лет назад наша страна стала на путь медленного самоубийства.

Самым слабым местом в мироздании поэта-футуриста, как ни странно, оказалось будущее. Оно у него невероятно схематично, однообразно, лишено сколько-либо интересных выдумок. Я уже не говорю о малоизвестных утопических поэмах «IV Интернационал», «Пятый Интернационал», «Летающий пролетарий» — какое скучное «светлое будущее» нарисовано в «Клопе» и «Бане»!

Утопия у Маяковского перерастает в антиутопию, утверждение — в невольную издевку. Не оживил он Ильича — ни в поэме, ни в «Разговоре с товарищем Лениным» (где, кстати, разговора никакого нет: «фотография на белой стене» остается декорацией). А уж как начинает Маяковский воспевать партию — так получается устрашающий гротеск:

Партия —

рука миллионнопалая,

сжатая

в один

громящий кулак!

Или это невольное пророчество? О том, что многопартийная политическая система в нашей стране невозможна, что тоталитарный строй у нас неизбежен и непобедим?

В мире Маяковского нет подлинного будущего. Как нет его у нынешней России. Сегодня уже никто не пишет посланий в «тридцатый век» — они были бы просто нелепы. Нет и сколько либо позитивных сценариев на ближайшие десятилетия. О «светлом будущем» России не решаются говорить ни левые, ни правые, ни коммунисты, ни либералы. Реально говоря — впереди деградация.

Поэт-самоубийца воскресает в своих лучших стихах.

Страна-самоубийца воскреснуть не может.