Псковский старец

Вниманию читателя — пятая часть беседы Игоря Свинаренко с отцом Александром. Ссылки на предыдущие части — 1, 2, 3 и 4.

Кому-то может показаться, что беседы наши с о. Александром идут как-то неровно, что мы ни с того ни с сего перескакиваем с темы на тему, и надо бы главы как-то упорядочить, по-другому нарезать — тут про детство, там про учебу в семинарии, дальше, там, про личную жизнь. Да, по-всякому можно все что угодно кроить и перекраивать. Но я тут привожу слова и мысли отца Александра в том порядке, в каком он их выражал, по ходу наших разговоров. Понятно, что, впервые увидев меня, он не мог же сразу начать говорить о глубоко личном. Хоть он и видит людей насквозь (и такое бывает не только у просветленных священников), но надо ж как-то присмотреться к собеседнику, испытать его, угадать, стоит ли тратить на него время. Которое отец Александр мне уделил не потому, что я такой умный, — было понятно, что я не только для собственного удовольствия и не из праздного любопытства с ним разговариваю, но выступаю в роли медиума, именно отсюда, как известно, термин mass media. Конечно, полно кругом духовной христианской литературы, читай не хочу, — но она чаще всего написана для своих, для внутреннего пользования в кругу воцерковленных. А простые светские люди часто не добираются до тех текстов. Я же автор не клерикальный, а светский, живу на границе этих миров, переходя из одного в другой, и пытаюсь про все это рассказать по простому, непредвзято, я не проповедую, не агитирую и не берусь никого ничему учить. Но, как бы то ни было, церковный мир интересен даже для атеистов, если они любопытны и интересуются устройством мира и жизнью людей. По мне так вообще очень интересны люди, которые всю жизнь читают, думают, вслушиваются в свои внутренние движения, разговаривают с людьми о том, что им кажется самым главным — кем бы они ни были. А что самое главное? Ну, с одной стороны, это разобраться со смыслом жизни и решить для себя, как и для чего следует жить. Разве нет? С другой же стороны — так и вовсе очень простой есть ответ на вопрос о главном. Крестины, венчание, отпевание — эти обряды касаются уж точно главного: жизни и смерти, продолжения рода. И вот представьте теперь себе человека, который 57 лет занимается самым главным в жизни — разве может быть так, чтоб он сам не менялся, не развивался, не становился глубже? Мудрей, наконец?

Церковный мир конечно велик и разнообразен, и всякое бывает с клириками, вон кто-то из них ездит на Мерсе с мигалкой по Москве и тонет в роскоши. Но это точно не про отца Александра, который провел жизнь в глухой провинции, служа простым людям, пытаясь их понять, утешить и что-то им объяснить, помочь им удержаться в рамках тысячелетней русской традиции.

Я раньше узнал вот еще про какую опасность, которой подвергся о. Александр в молодости: его вполне могли расстрелять, без суда и следствия. Он заснул на посту! В военное время, да к тому ж и в партизанском отряде. В тылу врага! Когда кругом фашисты!

— Как же вас угораздило на посту заснуть? Это ж какая ответственность… Люди надеялись на вас.

— Вот если бы ты, Игорек, в возрасте 16-ти лет прошел расстояние 30 километров, а потом тебя поставили бы после такого марш-броска на пост, — ты, конечно, тоже уснул бы, а я тебя поймал бы. И не простил бы…

— Да я так, для порядка просто спросил. Не для того, чтобы попрекнуть задним числом, — а чисто для порядка. Ответственность же должна быть. А так-то я понимаю.

— Тогда ленинградскую блокаду уже прорвали, и уже Красная армия около Старой Руссы была. Уже слышны были разрывы снарядов. Ситуация получше стала, к тому же я все-таки был очень молод — вот меня и пощадили. А потом, когда после мы пришли в Гатчину, а потом в деревню Холм, — там некоторых награждали. Дали и мне медаль «За оборону Ленинграда».

— Про это где-то писали, что это самая дорогая медаль у вас.

— Да, это — самая дорогая медаль. Потому что она была получена, понимаешь, за партизанскую службу…

— Вместо расстрела.

— Да, вместо расстрела.

— А несколько орденов у вас украли, я слышал. Как это было?

— Это было, понимаешь ли, дома. Наш дом был в Псковской области, Островской район. Брат двоюродный украл.

— И что, он их продал? Или что?

— А Бог знает, куда он дел. Он давно в могиле уже лежит. 1929 года рождения он, на два года моложе меня. Я про это уже и забыл, Игорек. А видишь, у тебя какая сильная память, что ты помнишь.

— Серьезный случай. Боевые награды — и украдены. Братом причем.

— А ты откуда про это узнал?

— Из интернета. Нет ничего тайного, что ни стало бы явным, батюшка. Такие дела.

— Ты по натуре, знаешь, понравился мне, если я был партизан, поставил бы тебя командиром полка.

— Да? Спасибо за оказанное доверие. Хотя я по другой части, всегда завидовал солдату Швейку, его армейской службе: у него же сплошные самоволки, пьянки, бабы, драки — широко жил! А Красная (советская) Армия мне представляется унылой и скучной, я в ней месяц пробыл и по ней не скучаю совершенно. Нет, полком бы я долго не прокомандовал…

Шутки шутками, но мы же понимаем, с кем я имею дело. Не раз уже по репликам отца Александра (которые я не все тут привожу, слишком личные пропускаю) я убеждался, что он видит меня насквозь, понимает обо мне что-то, про что никто не мог ему про меня рассказать. В этом нет ничего удивительного, я сам могу кого угодно разоблачить. Все ж таки 40 лет репортерствую, с тех самых 16-ти лет — именно в этом возрасте будущий отец Александр пошел партизанить.

Отец Александр меж тем достает старые фото.

— Вон молодой я, — в шляпе, стою перед семинаристами. Это 53-й год. А вот я — моряк.

— Хорош, хорош!

Этими фото хозяин как бы дает понять, что аудиенция подошла к концу. Мы заканчиваем беседу, пора расходиться: завтра рано вставать и ехать в храм Св. великомученицы Татианы.

Ранним утром Татьянина дня мы поехали в соответственный храм, это в пригороде Пскова.

Батюшек собралось с полдюжины. Они все годились нашему старцу в сыновья по своему молодому возрасту. Встретили его очень тепло. Некстати я подумал, что в нашем цеху стариками часто пренебрегают, журналистские кумиры моей молодости — почти все живы, но как-то их не привечают, и новая руководящая молодежь не очень им помогает, вот еще.

Началась служба.

Храм был полон. Собрались не только старушки, а было довольно много молодых интересных дам и даже девиц. Пришли и десантники, ветераны, мы, кстати, по пути из центра города проехали расположение Псковской десантной дивизии. У ворот там стоит памятник погибшим, в виде купола парашюта.

После службы отец Александр сказал проповедь, некоторые пассажи из которой, особенно про любовь, мне были уже знакомы, батюшка про это говорил в наших беседах. Мне даже стало казаться, что он это повторяет специально для меня, подозревая, что я, как отстающий, не усвоил материала.

После службы, после проповеди братия с семьями и прихожане особо близкие к жизни храма, и мы, московские гости, прошли в местный клуб, где были накрыты столы, — там была праздничная трапеза. Простая, небогатая, вскладчину.

Трапеза получилась домашняя, непринужденная, да и на кой нам гламур-то, — и очень теплая. Батюшки провозглашали «Многая ле-е-е-та!» И пели светские невинные песни про, например, любовь к матери, что, если у кого она пока жива, тот счастлив. Голоса, конечно, у священников роскошные, голосовые связки — это же музыкальный инструмент, концерт вышел отменный.

Я редко попадаю на такие вот незатейливые праздничные застолья в провинции, в бедных приходах. Жаль, что редко — это цепляет и запоминается. Для людей, которые собираются — это страшно важно, это очень сильно радует их, да просто счастье, они и не скрывают этого. Кто хочет знать жизнь простых, что называется, людей в России, тот уж должен как-то найти способ бывать на таких праздниках. И я еще думаю, что тыщу лет уже так живут православные; ладно, сейчас их поменьше, чем когда-то, но традиция эта тянется и живет X веков, и ее можно попробовать на вкус. Тысяча — это много, это трудно понять. Но я думал про то, что за сто-то лет ничего не изменилось в этом ритуале храмового праздника. Та же еда, те же напитки, такие же батюшки в рясах, такие же тихие матушки в платках и длинных юбках, без косметики на лицах, со спокойными незлыми глазами, такие же строгие богомольные старушки, которые подносят горячее пюре и нарезанный крупными ломтями хлеб… Сколько всего случилось, поменялось в России за последние 100 лет, не узнать просто страну! А что-то осталось неизменным, незыблемым. Есть вот живая традиция, нравится это кому-то или не нравится, — в нее можно войти и быть в ней. Это, знаете, такая стабильность — в хорошем смысле этого слова.

Отец Александр решил взять слово:

— Благодарю вас за гостеприимство. Я вспоминал про то, как Христос Спаситель у самарянки просил попить воды, а она говорит: ты, будучи иудеем, просишь у меня воды. А ведь иудеи не сообщаются с самарянами. Христос сказал: если бы ты знала, кто с тобою говорит, то ты сама просила бы у меня воды, и я дал бы воду живую, текущую в жизнь вечную…

Вот ко мне обращаются люди. «Помоги мне, батюшка, вот у меня пара детей, а муж, он ушел к другой и с ней живет». Ну что тут сказать? Ведь драться-то не пойдешь. Ссылаешься, конечно, на Бога… Я давал хорошие советы, которые принесли много пользы. Но я хочу сказать, что слова Христа, который говорил самарянке о живой воде, — они о благодати божьей. Кто стал верующим человеком и почувствовал любовь Христову, и приобрел эту любовь, тот понимает, что он не принадлежит земле, он понимает, что есть нечто стоящее, повыше земных законов. Он тоскует уже о Боге! О Боге тосковать нужно каждому человеку. Искать правду в чужих людях — это легко, а искать правду в себе — это тяжело. Смотришь на сучок в глазе брата твоего, а в твоем глазе бревна не чувствуешь. Лицемер, вынь прежде бревно из твоего глаза, а потом будешь думать, как вынуть сучок из глаза брата твоего. Религия — очень сложное понятие. Пока человек верует внешне, легкомысленно, он думает, что сложности в вере нет никакой. Но как только человек делает шаг к познанию Христа и хочет любить его и как-то исполнить заповеди, — то начинает чувствовать в себе борьбу. В которой не поможет никакая научная идея, никакие умственные философские взгляды. Мы молимся о том, чтоб найти Господа Бога в этой кратковременной жизни. И то, что мы с вами приобретем, и то, что мы с вами найдем в этой жизни, — мы унесем все туда. Наша душа все равно тоскует, будь миллионы у нас, миллиарды, будь потребность большая во всех благах земных, и, даже если мы как-то достигаем их, должны понимать что не в этом цель человеческой жизни. Только слова сына божьего Христа открывают человеку смысл человеческой жизни. Я много времени провожу в молитвах. Бывают минуты, когда думаю, что, если бы не Господь, я тоже бы был бомжом, тоже обанкротился бы, стал бы посмешищем. Но благодаря тебе, Господи, благодаря тому, что я люблю тебя и хочу любить, а ты любишь меня (кто во Христе, говорит апостол Павел, тот — новая тварь, старое все прошло, а теперь все новое) — не я живу, а живет во мне Христос.

Всех вас поздравляю с днем ангела и с праздником!

Выпили. Кто водки, кто кагора, кто пригубил только, а кто обошелся и водой.

После службы и банкета мы едем в Псков, и вечером по приглашению отца Александра идем к нему домой, на уже хорошо известную кухню. Садимся за стол, разговаривать. Отец Александр наливает чаю. Я пью и спрашиваю:

— А вот почему в пост нельзя пить чай?

— Как это?

— А я читал где-то, что чай и кофе нельзя пить в пост. Или это старые правила? Для монастыря?

— Чай и монашки пили, и знаю монашку, она пила кофе постом, с молоком, а молоко-то не коровье, а соевое.

— И водку же еще некоторые в пост пьют. Она же из растений, говорят… Отец Александр, а что чаще всего у вас спрашивают люди? Вот за все эти 57 лет службы — что запомнилось? Чего хотели люди от вас? Небось, интересуются — как жить?

— Сколько этих вопросов! Все не перечислишь.

— Да, но самое главное.

— Ну, например: «Напиться и потом похмелиться — хорошо ли это?» Ха-ха-ха…

— Так и спрашивают?

— Конечно, и ты вот про это хочешь спросить.

— Ну, если вы настаиваете, я могу выпить рюмку. Но сейчас я не очень готов к этому… Лучше чайку, с утра-то. Но если вы на меня наложите такую епитимью, тогда другое дело!

— Вот ведь как вывернулся! Хитрый…

— …Если будет такая епитимья — тогда придется, конечно, выпить.

Я так плавно подвожу к тому, чтоб рюмку махнуть, но отец Александр не откликается на мою уловку и говорит не о водке, а шире, о своем:

— Я вообще в жизни не накладывал ни на кого епитимью.

— Как так? Почему?

— А почему — не знаю. Так вот как-то получалось.

— То есть никаких взысканий не объявляли?

— Нет, никаких. Бывает, требуют батюшки, чтоб сколько-то поклонов кто-то отбил. Я ничего этого не делал. А убеждать — убеждал. Толковал: «Пока ты живешь, ты должен обдумать эту жизнь, она коротка. Жизнь как дар… Она непроста. Зачем епитимья? Возьмись сам за дело, контролируй сам себя и делай из себя сам лучшего человека». Вот.

— Вы ставите передо мной тяжелую задачу.

— А что же, ты приехал для того, чтобы я легкую задачу поставил тебе? Нет, хе-хе…

— А как вы решаете, что человеку нужно делать? Как вы даете советы?

— Я считаю, что мне помогает во всем этом Бог.

— То есть вы даже не размышляете, что ли? Отвечаете сразу, говорите, что приходит на ум?

— Я даже, бывает, другой раз, когда отвечаю, то сам не уверен в правильности своего ответа. То я казал или нет?

— Но, поскольку это не вы даете ответ, а просто озвучиваете то, что вам приходит, — то вы и не несете ответственности за сказанное? Как с этим?

— Нет, ответственности я, конечно, не несу. Но хочется, чтобы были и волки сыты, и овцы целы.

— Это надо тогда им пастуха съесть, волкам. Тогда они будут сыты и ни одна овца при решении вопроса не пострадает.

— Из тебя, Игоречек, хороший пастух будет.

Я, например, когда говорю перед Богом, то бывают моменты, когда я, понимаешь, чувствую внутренний импульс и благодарю Господа: если бы не ты, я тоже был бы в бомжах.

— А вы боитесь стать бомжом?

— А зачем же мне бомжем становиться? Мне хочется стать хорошим человеком.

— Но бомжи — это кто? В том числе и странники, калики перехожие, которые шли с котомкой не кого-нибудь — а Христа ради! (про то, что и сам Христос был, по сути, бомжом, нигде не был прописан, я уж промолчал). Они же, как божьи люди, ушли из мира, нет? Отказались от мирских удовольствий…

— Нет, ясно, понятно, что божьи люди, — но во что бомжи иногда превращаются?

— Я тоже, честно признаться, их не люблю, такие они непривлекательные…

— Их надо любить.

— Я понял, какую задачу вы ставите передо мной: полюбить бомжей. Но, боюсь, пока я не готов ее выполнить. Вот я думаю: может, они просто отчасти юродствуют? Может, они таким своим отвратительным видом хотят натолкнут нас на мысль, что материальный мир не очень интересен, не надо гнаться за матценностями? Прокомментируйте, если можно.

— Ясно, понятно, что у них есть степень юродства, есть! Может, небольшая, но есть. Даже если они не сознают этого. Без этого они не были бы бомжами.

— Они пьяные часто. И дерутся…

— Пьяные, да. Есть возможность выпить, вот и пьют.

— Да, бомжи, может, они действительно решили принять такое страдание на себя. Вот, они специально вызывают к себе нелюбовь, даже ненависть — они же грязные, противные.

— Я не знаю, может, они просто протестуют против мира всего.

— А может, там есть и религиозная составляющая? Может, они хотят думать: «Будем мучиться так, и, в конце концов, спасем душу! Они же помогают людям, те думают: посмотрите, какие они отвратительные, а мы (на их фоне) такие чистые, умные. Люди начинают любить себя и других, ценить то, что у них есть и меньше капризничают и ноют. Может так?

— Конечно, могут быть по мелочи и эти затронуты вопросы. Но, в основном это, понимаете, промысел Божий: раз человек не хочет жить по-хорошему, пусть живет бомжом. Если хорошее не нравится -- живи по-плохому. Выпивай, больше ничего (не делай).

— У них там женщины вроде наблюдаются, нет?

— Зачем я буду наблюдать?

— Ну как, интересно же, как они живут. У них все есть! Они выпивают, закусывают, на помойках же столько просроченной еды, даже есть ветчина и икра, и женщины есть. Они там живут как миллионеры, отдыхают, развлекаются, не ходят на работу!

— Эту идею не проповедуй.

— Правильно, батюшка, не буду. Это я с вами просто разговариваю. Закрывая тему бомжей (которую не я первый поднял), скажу, что, похоже, у них есть какая-то концепция. Иначе зачем им зимой сидеть в Москве? Можно поехать на Черное море куда-то, где тепло. Но они сидят тут, где холодно…

Он не комментирует. Ему, кажется, не нравится тема. Ну, я и закругляюсь.

Продюсер сериала — Наталья Глазова

Фото автора