Революция — это как бунт в колонии

Первое утро в спецприемнике.

«О, Илья Валерьевич! Рад вас видеть! — приветствует меня начальник во время утренней проверки. — Какие мысли по поводу Украины? Дойдет до войны?»

Совершающий в углу камеры утренний намаз мусульманин отвлекается от своего обряда и смотрит на меня с недоумением. Остальные сокамерники тоже недобро косятся.

Через полчаса в своем кабинете начальник по-свойски, как старому приятелю, рассказывает мне новости вверенного ему заведения. Кто-то уволился, кто-то в декрете… Подрядчики оказались жуликами, и ремонт задержался на полгода. В «хатах» повесили видеокамеры.

Интересуется: «Жалобы есть?»

Прошу вкрутить новые лампочки в моей камере — из шести работает только одна, читать вечером невозможно. Начальник объясняет, что арестанты ломают светильники, чтобы заряжать от проводов тайком пронесенные телефоны.

Смеется: «Чистые идиоты. Одного так тряхануло недавно… Еле откачали».

В итоге меня переводят в другую «хату», где посветлее. Здороваюсь с новыми соседями, устраиваюсь на «шконке», слушаю разговоры. Несколько мужиков, собравшись с сигаретами у окна, обсуждают новости — в спецприемник «заезжают политические».

«Я бы побазарил», — говорит один из арестантов, тело которого исписано куполами и звездами. «Каждому по лещу бы лично зарядил», — соглашается другой. Обстановка не самая комфортная.

Докуривая, начинают задавать мне вопросы. Опознают во мне того самого «политического». Тон агрессивный. Предъявляют за «связи с Америкой», «Удальцова с грузинами» и «кощунство пусек в храме». Традиционный набор штампов. Корректно стараюсь объяснить свою позицию. Мужики слушают. В чем-то соглашаются, где-то спорят. Обстановка в камере постепенно успокаивается, дискуссия приобретает более-менее мирный характер.

«Ну хорошо, ворует Путин. И что? — отвечает на мои аргументы бывший морпех Максим, ветеран второй чеченской кампании. — Кто не ворует-то? Вован хоть что-то для людей делает. Я за него голосовал».

В итоге сокамерники успокаиваются и соглашаются, что у меня есть право на свое мнение.

«Ну качаете за свою правду, ладно», — чешет пузо бывший зек Серега, развалившись на шконке. Он отсидел больше пятнадцати лет. Семнадцатилетним пацаном зарезал двоих в уличной драке и «отмотал» десятку. А вскоре после освобождения получил еще пять лет за кражу.

Спустя пару суток дискуссий настроения в камере к моему удивлению начинают меняться.

Максим неожиданно начинает критиковать «Единую Россию». Выясняется, что он уже несколько лет работает в личной охране одного из олигархов, жена которого в 2001 году стала депутатом Госдумы — по списку единороссов, разумеется.

«Ты прикинь, она слово „конституция“ с ошибками пишет. У меня, солдафона, спрашивает — через „е“ или через „и“ надо писать. И такие дуры нам законы принимают?!» — громогласно возмущается он.

Дверь камеры открывается, заглядывает дежурный: «У вас тут все в порядке? Чего расшумелись?»

Незадолго до своего освобождения меня отводит в сторону Саня — профессиональный карманник с Курского вокзала. Он вышел на свободу пару лет назад. Грабил с подельниками дома, прятался от полиции, кутил. А потом обчистил дом какого-то чиновника. Следственный комитет напрягся и вычислил моего сокамерника. Выбивали признание, пытали, били током… В итоге — пять лет колонии.

«Короче, мне политика твоя на фиг не упала, — говорит Саня. — Но к мусорам у меня личные счеты».

Он скидывает ботинки и показывает большие пальцы, на которых нет ногтей. Выбивая показания, следователи давили на пальцы ножами табуретки. Ногти сошли.

«В общем, считай, что ты меня вербанул, — говорит он. — Чиркану номерок. Если пойдет кипеш, звони, я подтянусь».

На следующий день «дозревает» и Серега.

«Ты пойми и своим на воле объясни: без поддержки криминального мира вы эту власть не одолеете», — разглагольствует он.

Показывает локти. На них наколки в виде паутины.

«Знаешь, что это значит?» — смотрит на меня в упор.

«Не встану на колени перед ментами», — отвечаю я.

«Неправильно! — радуется он моей ошибке. — Не встану на колени перед властью. Понимаешь? Перед властью!»

Серега начинает витиевато рассуждать о сходстве обычной жизни и быте в исправительной колонии. Мол, здесь президент, а там начальник, «хозяин». И там, и здесь есть молчаливое большинство, недовольные, «суки» и бунтари.

«Ваша революция — это как бунт в колонии. Я проходил через это. Бывало, приезжал ОМОН и в кровь нас месил. А бывало, что мы начальника колонии меняли», — рассуждает Серега.

Я молча слушаю и понимаю, что во многом его параллели справедливы.

Вот только биться головой о стену ради того, чтобы сменить одного тюремного начальника на другого, совсем не хочется.

Хочется сломать тюремные стены и выйти на свободу.

Фото ИТАР-ТАСС/ Сергей Бобылев