Запах боли

Открыв Фейсбук, в очередной раз натолкнулась на сообщение о сборе помощи для смертельно больного раком ребенка. Быстро отмотала, как бы не заметив, и стала читать новости о Крыме.

А ведь я вдруг на минуту, случайно, на долю секунды задумалась, ну вот я состарюсь, и буду умирать. И что? Что я?

Читала много про Крым, когда он был присоединен к России? Постила свои луки?

И поняла, что добрых дел в своей жизни я совершила всего два. ВСЕГО два. Добрых дела.

Одно из них, когда я пошла сдавать кровь на тромбоциты одному ребенку детей знакомых моих знакомых. Ребенку, больному тяжелым заболеванием. Когда стала заполнять графу, и увидела жуткий список того, почему я не могу стать донором. Я соответствовала далеко не всем параметрам, но парень, забиравший у меня кровь, сказал «пойдет, и такой нет». Помочь, к сожалению, я смогла мало — процедура забора тромбоцитов из крови длительная, несколько часовая. У тебя забирают сначала 50 мг крови, прогоняют через аппарат, выбирают из крови тромбоциты, и опять вливают в тебя кровь. Процедуру повторяют, по-моему, раза четыре, может и больше. У меня смогли только раз взять, вены оказалась тонкими, и после первого же вливания та из них, из которой забирали кровь, лопнула. После чего я ходила с героиновым синяком под локтем, и на меня косились в метро.

А второй случай, наверное, его стоит назвать первым и самым главным в моей жизни — поход в больницу к моему другу.

Нам было 14 лет, и мы учились в 9 классе. Лешка был красивым, ярким и обаятельным парнем. С густой и непокорной шевелюрой, играл на гитаре и обладал отменным здоровьем. Мы с ним постоянно менялись книгами, он меня тогда посадил на Стругацких, именно от него я узнала о существовании многих-многих авторов, которых я читала тогда запоем. Лешка был душой компании с отличным голосом.

А потом он вдруг исчез и перестал ходить в школу. Сначала ставили воспаление легких, но после полутора месяца больниц отправили в детскую онкологию на Каширке с диагнозом саркома легких.

И мы поехали к нему. Я не знаю, что со мной случилось, я не была в Лешку ни влюблена, хотя, возможно, весь его третий этаж и соседние боксы так считали, включая его маму, ни не был он мне лучшим другом, но я стала ездить туда, как на работу. Каждую неделю. Иногда два или три раза в неделю. Со мной был наш общий друг Андрюшка, старше нас на 10 лет. Ездили так весь год.

Мы с Андрюшкой ездили посменно, иногда вместе. Я иногда вытаскивала с собой ребят, собирала наших общих друзей — но они выбирались редко.

Моя мама сначала меня не пускала, сказала, что я ребенок и мне нечего там видеть. Но я просто перестала говорить ей, куда еду, и она смирилась.

Может во мне проснулся какой-то сильный эгоизм и самолюбие — осознание какой-то жертвенности, желание сделать что-то хорошо и правильно, отчего я стала вроде как умницей. Черт его знает, что мною двигало.

Я помню с этих времен всего две вещи.

Почти в самом начале его пребывания на Каширке, когда я вошла к Лешке в общую комнату и не смогла найти его в ней. Я была неделю, может чуть больше, до этого назад. Он был тогда такой же, как всегда. Меня предупредили, что он начал курс химиотерапии, и начал пить гормоны. Но это не помогло.

Так вот когда я вошла, я не нашла его глазами. Зрачок бегал по комнате и не мог ни на чем задержаться. Как вдруг зацепился случайно на одном парне. Он был толстый, с хомячьими огромными щеками, лысый, без бровей и ресниц, в язвах на лице.

Это Лешка.

Мне захотелось захлопнуть дверь и убежать. Он мне обрадовался, начал что-то рассказывать, посадил за стул напротив. А я впилась в него, т. е. в стул, руками до крови. И боялась на Лешку смотреть. Мне ежесекундно хотелось выпрыгнуть из комнаты, захлопнув дверь, спрятаться, не видеть, не верить в это. Я еле высидела полчаса, а потом удрала, придумав дурацкий предлог.

А когда я вышла из корпуса — рыдала. И когда я пришла домой, ушла в ванну и включила душ, чтобы мама не услышала, и не могла остановить слезы, которых оказалось несметное количество.

Я и сейчас бью по клавишам и плачу.

А второе, что я помню с тех времен — это запах. Запах в коридоре больницы. Я не знаю, что это за запах. Может, химии. Может, каких-то препаратов. Там постоянно ходили дети с капельницами. Но я это запах запомнила, особый, ни с чем несравнимый. В обычных больницах пахнет по-другому.

Со временем я привыкла к новому Лешке. Помню, ему неправильно катетер вставили, и руку хотели ампутировать, заражение пошло. Но спасли. Помню, когда были летние экзамены, это же 9 класс, я приходила к нему с учебниками — просто сидела и читала. А он лежал, и у него не было сил держать чашку. У него были разные периоды.

Меня знал весь его этаж. Кто-то подхихикивал, но все любили меня. Даже охранники всегда со мной шутили и были в курсе моих хобби и увлечений.

За это время какие-то дети с этажа ушли навсегда. Кто-то счастливый выпорхнул. А кто-то вернулся с рецидивом.

Я ничего в мире страшнее не видела. Когда к тебе подбегает маленькая обаятельная трехлетняя девчушка, которая начинает болтать с тобой без умолку. Она тебя так обволакивает своей непосредственностью, что ты забываешь, где ты. А когда убегает, тебе напомнит чья-то мать, «живущая» там, что у этой девочки рак крови. И тебе потом плохо всю неделю.

Да что там, я эту девочку помню до сих пор. Что с ней?

Лешка выздоровел, вылечился. И когда он вышел из больницы, мы перестали общаться. Лешка, вылечившись от почти неизлечимой болезни, стал общаться с другими людьми, новыми.

Андрей называл это предательством нас с ним. Я тоже обижалась долго. Мы разошлись, и я не видела его больше 13 лет. Сейчас обид, конечно, нет. Есть разные жизни, свои пути. У него все хорошо, он здоров, хорош собой и полон сил. Случаются чудеса. И здесь в этом мире.

Но я точно знаю, что в этом маленьком чуде замешана и я. Неважно, что мною двигало, но я точно знаю, что сделала все правильно. Наверное, это самый лучший мой поступок в жизни.

У нас у всех есть друзья, близкие, которым бывает плохо и которым помогают иногда просто хорошие слова. Есть много такого всего вокруг, не где-то там, а рядом — от чего мы закрываем глаза, отматываем ленту вниз, как будто этого нет.

Сколько я могла бы сделать добрых дел.

А этот запах, запах боли, детской боли, мне снится до сих пор. Я его помню, он не оставляет меня никогда.

Фото: ИТАР-ТАСС/ Валерий Шарифулин