Леонид Агутин: «Я не могу без свинга»

— Леонид, откуда у московского мальчика такая любовь к испанским ритмам, к латинской музыке, к синкопам?

— С синкопами либо рождаются, либо нет. Я поступил в джазовое училище «Москворечье» в 14 лет. Это было вечернее заведение, где можно было учиться, невзирая на школу, невзирая на институт. Я сразу почувствовал, что это мое! Как только начал играть свинг, сразу понял, что я в этом живу! Абсолютно! А джаз и босанова — два совершенно слитных понятия. Бразильская музыка имеет совершенно джазовый стиль, а уж из босановы вышли все остальные латинские жанры. Это тоже босанова, в разном темпе сыгранная.

— Вы уже много лет играете в этом стиле — не хочется сделать резкий поворот, сыграть, например, фанк?

— Я много чего делаю, но не все становится известным, что вполне нормально. Люди подписывают героя и кладут на полочку в своем сознании с определенной табличкой: «Хоп-хэй-ла-ла-лэй». Залезть потом в чужую голову очень тяжело. И потому, что на той полочке артисты бодаются, и потому, что слушатели не очень хотят тебя туда пускать. А я действительно делаю всякое: и фанк, и поп-рок, и кантри, и более сложные, развернутые вещи. Это половина моего творчества, и довольно популярная, но об этом никто не говорит. Никто не вдается в подробности. Песня «Хоп-хэй-ла-ла-лэй» — это, грубо говоря, какая-то Испания, хотя и очень европеизированная. Как японская кухня, которую мы едим, — такую в Токио не употребляют. А песни «Пароход», «На сиреневой Луне» — это, в принципе, кантри, североамериканская мажорная музыка. А «Парень чернокожий», «Голос высокой травы» — это регги…

— Вы были горды тем, что на вашем первом альбоме половина песен в мажоре. Почему это вызывает у вас такую гордость?

— Возьмите сто популярных русских песен и посмотрите — в скольких из них мажорная тональность? В шести. Причем моих. Больше нет! Да, в мажоре кто-то сочиняет, но как хохму, как юмор, как музыку для мультфильмов. Или же это что-то джазовое, что-то элитное. Серьезные же хиты, грубо говоря, «Русского радио» — только в миноре. Только! Поэтому моим огромным достижением являются «Аэропорты» — наполовину мажор, но, в принципе, изначально фа мажор. «На сиреневой Луне», «Время последних романтиков», все мои современные баллады — это всё мажор. А лирическая музыка в мажоре — это пласт, который почти никто не трогает, потому что боятся. Быстрые песни — «Парень чернокожий», «Пароход», «Всё только для тебя» — это всё мажорные тональности, которые являются для русской поп-музыки просто табу! Мы так устроены. Мы не воспринимаем мажор. Мы минорные люди. В английской, американской музыке в мажоре столько написано лирики, и даже очень грустной, но мы это почти никогда не используем, потому что нужна огромная смелость. Сделать хит в мажоре просто тяжело — реально!

- Многие говорят, что загадочная русская душа не воспринимает мажор, считает его поверхностным, а вот минор — совсем другое дело, там глубины и бездны. Как вы считаете, насколько продвинут российский слушатель?

— У нас образованных, продвинутых людей не меньше, чем во всем мире. Главное — что любит слушать основная аудитория, эти семьдесят процентов? На что ориентирован радиоформат и музыкальный рынок? Что является лубком, базой? Дело даже не в народной музыке. Нашей базой является ресторанная музыка — некая смесь блатной с хороводной — и бардовская песня, где меньше музыки, больше слов. Слова должны быть хорошие — тут русского человека не проведешь, а музыка должна быть простая, чтобы не мешала словам.

Что является базой американской музыки? Кантри. Она изначально по-другому устроена, в ней много blue-нот, гармонических замен и так далее. В Америке простого народа, который не понимает джаз, столько же, сколько у нас, но их база — кантри — музыкально более интересна и более сложна. К тому же она замешана с черной музыкой. В этой музыке очень много помесей — также, как испанская музыка замешана с арабской. Из смеси мугам с итальянской гитарной музыкой получилось фламенко. Это сложнейший гармонический стиль! Если взять фламенко в чистом виде, то у вас голова взорвется от сложности! Неподготовленному человеку слушать это просто невозможно! Так это базовая народная музыка — вот в чем прикол! Поэтому и в популярной музыке люди больше готовы к каким-то экспериментам. Им даже скучновато, когда мало изобретений, — а русскому человеку, наоборот, изобретения мешают жить, становится неприятно. Слушатели не понимают — им кажется, что их обманывают, умничают, издеваются над ними! И они возмущаются!

— Мне всегда казалось, что вы сложные вещи выдаете за простые, маскируете. А на самом деле — хотели бы играть музыку посложнее, как на диске с «Cosmopolitan Live» Al Di Meola?

— Это, конечно, так — я очень упрощаю изначальную идею, делаю ее более попсовой. Я считаю, что подавляющее большинство людей не виновато в том, что музыка не является их деятельностью, и они просто не воспринимают сложный ритм и множество звуков. Я не знаю устройство холодильника — он просто должен морозить продукты. Почему он, зараза, греет, а потому холодит, я не знаю — это факт, и все! Так и в музыке. Несколько моих довольно образованных друзей говорили: «Я не знаю, где конкретно звучат барабаны, бас. Для меня есть „больше музыки — меньше музыки“, а что там конкретно играют, я вообще не разбираюсь». От музыки люди должны получать удовольствие, как от спектакля, цель которого — развлекать, но при этом не быть глупым, сделанным для идиотов. Идея должна быть красиво завернута. Поэтому я иногда упрощаю. Мне дай волю, так у меня в ровном размере две или четыре четверти вообще песен не осталось бы — я бы их все сместил в пять четвертей или шесть восьмых…

— Вы говорили, что вам не удается стать по-настоящему народным артистом. Почему?

— Не то что не удается — это невозможно! Я и не пытаюсь, все равно не получится. Потому что (поет): «Давай за жизнь, давай, брат, до конца!..» Это Коля. Мой большой друг, я его очень люблю, он отличный мужик. Я не смеюсь над этим — это просто другое искусство: такое настоящее народное искусство. Это очень по-нашему — ровная, не синкопированная музыка. А я не могу без свинга! Я тогда не нужен! Ровно петь умеют другие люди — я же нужен вот для этого! И то, что делаю я, не сделает никто! Я занимаю свое поле, на своем месте нахожусь. Но с моего места стать по-настоящему народным — как Филипп Киркоров в поп-музыке или Николай Расторгуев в эстрадной — это просто невозможно. И не нужно!

— Как вы сочетаете в своем творчестве, условно говоря, то, что для тела, и то, что для души?

— Если вы для души почитаете Набокова, а для тела посмотрите порнографию, тогда это очень сильно разделено. Но, в принципе, чем эти два понятия ближе, тем искусство выше и интереснее. Чем равнозначней эти начала в произведении, тем лучше. Если мы получаем и удовольствие, и пищу для ума, тогда это идеальное искусство — и в литературе, и в кино, и в театре, и в музыке. Поэтому я очень уважаю поп-музыку, с удовольствием ей занимаюсь, ведь для меня Стинг, Simply Red, Jamiroquai — это все поп-музыканты. Это современная, взрослая, интеллектуальная поп-музыка, но — поп-музыка. В ней сочетаются интересные движения, отчего ты качаешься, и интересные аккорды, поставленные в правильное место, отчего душа твоя иногда начинает парить. Ты получаешь удовольствие всеми чакрами сразу. Так что это для меня даже не компромисс, а правильная смесь.

— Перед началом фестиваля «Новая волна» в Юрмале вы говорили, что конкурс нужно перенести в Сочи, потому что российским артистам запретили въезд в Латвию. Вы считаете, что артисты вне политики?

— Я много об этом писал в Фейсбуке — что артисты вне политики и так далее… Конечно — в политике, конечно — артистов слушают люди. Просто артисты даже если и виноваты в чем-то, то в последнюю очередь. И я считаю, что глупо быть маленькой, ничего не решающей в Евросоюзе страной и запрещать исполнителям въезд. Эти артисты ездят в Швейцарию, Германию — и эти страны совсем не против. А какая-то Латвия, видите ли, решила всем показать! Это до сих пор противостояние с тем же Советским Союзом. В свое время СССР вместе с Германией дербанили эту территорию наглым образом, и это было решение двух диктаторов — мы-то здесь при чем? Маленькие страны — заложники ситуации. Они все равно будут с кем-то — либо с Россией, либо с Западом, но все равно они под кем-то будут, они все равно кому-то будут «платить дань». Хотя они при этом говорят, что хотят быть независимыми. Вы не независимые: теперь вот вы показываете Западу, какие вы молодцы — не пустили нехороших людей! Ну не смешите меня! Другое дело, что время накатывает волнами. Сейчас такая волна, такая нехорошая ситуация, в которую замешаны буквально все. И они, и мы — здесь нет одного виноватого. На этой волне будут случаться всякие глупости и переборы с обеих сторон. Мы не пустили Вячеслава Вакарчука, что было делать категорически неправильно. Говорят, что он стоит на сцене и кричит «Слава Украине!». Ну, а вы бы что делали на его месте?.. Он национальный герой страны! Он поет на украинском! Он на украинском стал знаменитым в других странах! Он их лучший артист! И что, по-вашему, лучший артист должен на Украине делать? Так что это был перебор. Такого нельзя допускать. И тут же наш министр культуры говорит по телевизору: «Наших артистов не пустили в Польшу! Как же так, культуру недопустимо…» Но ты же сам не пустил украинского артиста в Россию! Это всё будет сейчас, этот кошмар будет продолжаться какое-то время… Дай бог, чтобы он не вылился в страшную мировую катастрофу. У меня сейчас волосы дыбом, потому что все это очень похоже на 14-й год прошлого века, на начало Первой мировой войны. Зеркальные сцены! Просто категорически похоже! Все это привело потом к революции, к краху. И — дерьмо на сто лет! Сейчас только немножко стали голову поднимать…

— Проект «Голос» показал, что вы отличный продюсер. Не думаете пойти по этой стезе?

— Думаю, конечно. Уже придумал. Если бы не было программы «Голос», может быть, эта мысль не пришла бы в голову. Вернее, она приходила, но не так уверенно. А тут уже, если в шутку говорить, столько наработал — не выбрасывать же! Пока работаю с девушками, потому что девушке не обязательно быть автором. Хорошая певица, желательно музыкально образованная, конечно, со своим представлением о музыке и своей позицией, вполне нормально себя ощущает, когда ей мужчины пишут музыку, слова, аранжируют, организовывают какие-то вещи для нее. Для женщины это нормально. Парни, не пишущие себе сами, творчески меня не сильно интересуют. А пишущие себе сами в продюсерах не нуждаются — они нуждаются в хороших директорах. Им нужен, грубо говоря, нормальный кошелек, а также соратник, которого бы он уважал. Как у меня был замечательный продюсер Олег Некрасов: он не писал мне музыку, не делал аранжировку, но он был как друг, как человек со вкусом, с которым можно всегда посоветоваться.

— Кого сейчас продюсируете?

— Я работаю с Элиной Чага. В программе «Голос» она у меня до четвертьфинала доходила в группе, но для поп-музыки она, пожалуй, была в моем коллективе приспособлена лучше всех. У нее правильный возраст сейчас — 21 год, у нее любые вокальные возможности, четыре октавы диапазон, она музыкально образованный человек. Я попробовал ее вначале просто в студии как бэк-вокалистку и сразу услышал, что у голосовой певицы есть субтон — то есть она умеет петь тихо, что очень важно. Мало кто из голосовых певиц это умеет. Громко — это само собой, иначе бы она не попала в программу «Голос». И ритмично, и попсово, и нежно, и громко, и как угодно — с любой задачей справляется, вообще с любой! Интересная, необычная внешность у нее. И по-человечески она приятная, очень воспитанная — спасибо ее родителям. Работается быстро и легко, мы почти записали пластинку — уже девять вещей.

— Ваш творческий и семейный союз с Анжеликой Варум длится уже более пятнадцати лет. Это редкость для шоу бизнеса. Как вам удается друг другу не надоесть?

— Бог его знает, сам не понимаю! Семнадцать лет мы вместе, и настолько друг другу необходимы, что врозь просто не можем! Если представить, что ее нет рядом, — сразу пустота, черная дыра передо мной. Я моментально теряю какое-то направление в жизни, если даже просто себе это представляю. В жизни мы, конечно, расставались. На три дня. Дольше не получалось, потому что как будто тебе отрубают руки-ноги. Поэтому какие-то вещи прощаешь. Всякое бывает: определенные мелочи начинают раздражать, иногда лезем в поле друг друга… Я могу задержаться где-то с друзьями — ее это жутко злит. Или она слишком начинает командовать — мы ее «начальством» дразним в семье. Каждый кого-то может чем-то задевать — но все равно надо искать компромиссы. Если бы мы могли — наверное, мы бы уже разбежались. Но нет воздуха без этого человека, и всё! Шансов нет — живем вместе.

— Вы сравнительно быстро достигли популярности. Что чувствуешь, когда твоя заветная мечта исполняется?

— Резко и бесповоротно я захотел заниматься музыкой в двадцать лет. А популярность пришла в 94-м, то есть мне понадобилось шесть лет. Это не так быстро, честно сказать…

— Но и не так долго…

— Да. Скажем, не было судьбы Григория Лепса или Стаса Михайлова, которые к популярности пришли в возрасте, мягко говоря, зрелом. Но и не было такого, что в восемнадцать лет мальчишка стал резко популярным. Я, слава богу, пришел к этому осмысленно. У меня было очень много обломов, которые в итоге сильно помогли. К счастью, у меня не было некоего продюсера, который бы мной «занялся», увидел бы во мне «перспективу» и стал бы продвигать песни, которые на фиг никому не нужны. Он бы любой ценой меня продвигал, а я так бы и остался без развития и свалился бы через год-два в бездну. А так как я был один, я все время пел не то, не то, не то — и на своем опыте понимал, что это не нужно, и это не нужно, и это не нужно! Пока не случилось «то» — и без всякой помощи. Я просто к этому пришел, потому что можно было только материалом убедить людей! К тому же мне постоянно твердили: пою я плохо, я никакой не певец. Я не плохой автор, но то, что я делаю, — это сложно, здесь никто этого не поймет… И вот этот «Босоногий мальчик» тогда… Я еще даже петь не начал — мы просто сыграли гитары, я сделал какие-то первые три шага в аранжировке и вдруг понял, что только что, через четыре года попыток, я в первый раз как будто вышел на сцену, осознавая, что я делаю. Мне самому это интересно: это не компромисс, мне не стыдно, я не пытаюсь сделать что-то, чтобы заработать денег. Я делаю конкретно сейчас нечто жутко интересное для самого себя и что-то очень праведное! И у меня у самого побежали мурашки. Я понял, что в первый раз за все это время я, человек с двумя высшими образованиями, театральный режиссер, закончивший джазовое училище по классу фортепиано, не думал: «А дай-ка я сделаю что-нибудь такое, что может понравиться народу!» Мне реально это нравится, я хочу с этим выйти, я хочу снять ботинки, выбежать на эту сцену, спеть про этого босоного мальчика совершенно искренне! И вот только тогда чего-то получилось. А почему? Потому что — слава богу! — когда я был не прав, никто мне не помо

Еще на эту тему читайте в журнале и на сайте ECLECTIC:

Дыхание Левиафана

От «мыла» — к искусству

Кшиштоф Занусси. Три Встречи для одного портрета

Фото: Юрий Богомаз