Икона гения русского Преображения

Его друг Сергий Булгаков в слове на его кончину сравнивает Флоренского с произведением искусства: «так был гармоничен и прекрасен его образ». В его облике Булгаков подчеркивает «благодатную тихость и просветленность».

Стремление к гармонии, противоборствующей распаду, разложению и пустоте, а также тяготение к красоте, противостоящей безобразному — основные топосы отечественной культуры, главные характеристики ее подвижников, которые в полной мере воплотились в личности отца Павла.

Флоренский — «древний эллин», как назвал его Булгаков, мечтал, чтобы и русская культура и духовная жизнь соответствовала великой эллинской культуре, Афинам, обрела такое же значение в истории цивилизации, тем более что все предпосылки для этого есть.

Он сам был особой персонификацией этих русских Афин, ведь гений — это симфоническая личность, противостоящая односторонности. «Я знал в нем математика и физика, богослова и филолога, философа, историка религий, поэта, знатока и ценителя искусства и глубокого мистика», — писал о нем все тот же Сергий Булгаков. Отца Павла принято сравнивать с Леонардо да Винчи, но скорее напрашивается другая аналогия — с Михаилом Ломоносовым, личность которого является примером симфонизма русского гения.

Симфоничен Флоренский и по факту своего родства. Он родился в Нагорном Карабахе на территории современного Азербайджана, учился в Тифлисе. Его мать происходила из армянского рода. Отец — русский, инженер-путеец, по отцовской линии много предков духовного сословия. Из отечественных святцев можно здесь вспомнить русского шотландца Михаила Лермонтова, русского эфиопа Александра Пушкина, который для отца Павла всегда являлся крайне значимой фигурой.

Долгие годы Флоренский жил в Троице-Сергиевой Лавре, которую воспринимал, как сердце России. Закончил свои дни на Севере. Одна из причин ареста — сохранение священнического сана и хождение в подряснике. В символическом плане этим он как бы компенсировал отход своего отца от религиозного. 5 мая 1959 приговор был отменен президиумом Архангельского областного суда.

Очень показательна связь отца Павла с Троице-Сергиевой Лаврой, со святым Сергием Радонежским, который является символом русского религиозного, культурного, государственного преображения. Преображения, которое принципиально отличается от западного Возрождения. Сам Флоренский говорит о ритмической сменяемости двух типов культур: средневековой, которая характеризуется «органичность, объективностью, конкретностью, самособранностью» и «возрожденской», которая отличается «раздробленностью, субъективностью, отвлеченностью и поверхностностью».

Флоренский называет Сергия «Основоположником, Строителем и Ангелом России». Лавра, основанная святым, — обитель Троицы. Этой обителью становилась вся Русь Сергия, которая преображалась в центр православного мира, из региональной державы становилась мировой цивилизацией.

Так же, как и святой, Лавра «объединяет в жизненном единстве все стороны Русской жизни». Отец Павел называет Лавру «русскими Афинами». У нее есть высокие предназначения, которые «ждут духовного подвига от Русского народа» — дать «целостную культуру, воссоздать целостный дух античности», то есть окончательно оформить процесс экономии мировой цивилизации.

Флоренский настаивал на необходимости этого духовного подвига, так как видит в русском народе особое высокомерие. Оно заключается в восприятии себя «природными христианами». В силу исключительно этнических свойств народ воспринимает себя «особенно близким ко Христу и фамильярным с Ним», что будто бы снимает необходимость совершения духовного подвига.

Отец Павел считал, что русский народ в силу своей молодости получил гигантское наследство, ради которых другие народы трудились многие века. Это наследство воспринималось в качестве само собой разумеющегося. Народ «сохранял их от расхищений», но чаще «тратил наследство», «проматывал» его. Воспринимал изначальный дар, данный по факту рождения, неиссякаемым. Опыт разорения приходил очень жестокий. Один из них пришелся на жизнь Флоренского и в итоге пулей остановил его земной путь. Другой опыт стихийного кутежа и полного банкротства страна пережила в новейшей своей истории.

Здесь очень важно помнить слова отца Павла о необходимости духовного подвига. Именно этот подвиг выстраивает Лавру — русскую цивилизацию, преодолевает в гармонии рознь и преображает пустыню. Именно он позволяет преодолеть свое высокомерие, восприятие многих вещей в качестве изначальной данности, о которых нет необходимости совершать неусыпное попечение.

Флоренский говорил о религиозной сфере, в которой высокомерие привело к разорению. Но можно привести в пример территориальное высокомерие о пространстве страны, которое многими воспринимается изначальным и извечным, не требующим попечения. Распад СССР нам показал урок совершенно иного качества.

Лавра, как «русские Афины», могла бы по стопам Сергия Радонежского, окончательно оформить «целостную культуру», цивилизацию и избавить ее от мотовства.

С другой стороны для Флоренского крайне важен образ другого отечественного гения, соработника святого Сергия в деле построения русской цивилизации — Александра Пушкина, который «растит гармонию и прозрачность» (здесь можно вспомнить замечание Сергия Булгакова о гармоничности и прекрасности образа Флоренского).

В письмах из Соловков Флоренский пишет о детской конституции Пушкина, которая «дает гению объективное восприятие мира, не центростремительное, своего рода обратную перспективу мира, и потому оно целостно и реально. Иллюзорное, как бы блестяще и ярко оно ни было, никогда не может быть названо гениальным. Ибо суть гениального мировосприятия — проникновение вглубь вещей, а суть иллюзорного — в закрытии от себя реальности». Вот поэтому Флоренский и называет поэта «истинным реалистом». В реализме заключается и церковное понимание искусства пишет Флоренской в работе «Иконостас».

«На Пушкине проявляется лишь мировой закон о побивании камнями пророков и постройке им гробниц, когда пророки уже побиты. Пушкин не первый и не последний: удел величия—страдание» — пишет Павел Флоренский с Соловков, предвосхищая и свою судьбу. Расстрелян он был в столетие со дня смерти Пушкина. Как и поэт, умер от пули.

Еще в 1911 году Флоренский принял таинство священства. Богословие в нем соединялось с ученостью. Флоренский писал о необходимости преодоления ложной антиномии «между областью созерцания („научно-философского мышления“) и областью мистических переживаний (религией)». Да и культура, по его мнению, имеет основную задачу — раскрыть высшие религиозные ценности.

Принятие сана Флоренским — это и особый пример для отечественной интеллигенции, которая стала беспочвенной, в том числе и в силу дистанцирования от веры. Так сложилось, что в России интеллигент если и верит, то вера у него особая, индивидуальная. Это практически конструктор, который человек складывает по собственному разумению и подгоняет под лекала своей гордости. Именно интеллигент часто становится растратчиком культурного наследия, которое он воспринимает за данность, и которое также как и веру пытается изменить, исправить по своему образу и подобию, прилагая к отечественной культуре совершенно чуждые ей мерки.

Николай Лосский писал, что, по словам Флоренского, «красота мира доступна лишь тому, кто освобождается посредством любви от замкнутого эгоизма». В России главная болезнь «интеллигентщины» — это замыкание в собственном эгоизме.

Путь, который показал Флоренский, это именно культурное причастие Церкви, соединение культурного и церковного — симфонизм русских Афин. Как писал еще о. Сергий Булгаков рукоположение Флоренского явилось особым вызовом отечественной интеллигенции и в тоже время открыло путь для многих. По Булгакову отец Павел был основоположником в этом деле.

Тот же Сергий Булгаков отмечает, что Флоренскому «органически свойственно чувство Родины». Он из тех «растений», у которых «полное цветение и плодоношение возможно лишь на родной земле и под ее солнцем» и это вовсе не фигура речи. Сродство с Родиной также как и соединение культурного и религиозного — одно из главнейших категориальных черт русского гения. При этом Флоренский был «внутренне свободным» от государства.

Даже на Соловках он пишет, что «мысль о великости исторических событий, совершающихся в мире, подымает. Наши потомки будут завидовать нам, почему не им в удел досталось быть свидетелями стремительного (в историческом масштабе) преобразования картины мира. Мы ведь попали в стремнину истории, в поворотный пункт хода исторических событий. В любой отрасли жизни происходит переустройство в самих корнях, но мы слишком близко стоим к этой грандиозной картине, чтобы охватить и понять ее в целом. Пройдут десятилетия, и тогда лишь общее ее станет уловимо в своей подлинной значительности». И это также очень важная способность: увидеть грандиозное в трагическом, не впасть в отчаяние.

Павел Флоренский, без сомнения, является учеником и последователем Сергия Радонежского. Он, как Андрей Рублев, всю жизнь писал особую икону, которая обратной перспективой должна внести в посюсторонний мир свет и знание о мире предвечном, обустроит в нем гармонию и прекрасное. Занимался домостроительством своей Лавры, мечтал о целостной русской цивилизации, образ которой был заложен в Троице-Сергиевой Лавре. Эта цивилизация должна явить особое чудо: устранение антиномий, которые «раскалывают все наше существо, всю тварную жизнь». Показала бы образ воплощенной гармонии, который не подвластен рационалистическому мышлению, но сформулирован в Троичном догмате, в соединении несоедимого: единосущие и в трех Лицах. Явила чудо, как у того же Пушкина: «Мороз и солнце; день чудесный!»

Но эта икона Флоренского так и осталась незавершенной. В 1988 году северодвинский поэт Илья Павлов написал стихотворение «Флоренский», которое завершается строчками:

Но разветвленность мысли соловецкой

В сырой цемент конвейерной мертвецкой

втоптал чекистский кованный сапог.

Снимок в открытие статьи: Павел Флоренский/ Репродукция Фотохроники ТАСС