Стогов и Фантомас

До недавнего времени казалось, что некогда успешный питерский автор Илья Стогов, автор таких бестселлеров, как «Мачо не плачут» и «Камикадзе», так и будет до пенсии пересказывать своими словами школьные учебники истории, заодно издавая по инерции сборники статей, имитирующих беллетристику. Спасало ее то, что писал все-таки журналист. Как это? Ну, когда читаешь учебник, а в нем каждому персонажу усы пририсованы и иногда даже гениталии. Смешно ведь, правда? Дабы читающая публика не забывала имени былого кумира, он даже героев своих книжек стал звать просто и без затей — Илья Стогов.

Наверное, со временем надоело и это, причем не только читателям. Но если долго употреблять горячительные напитки, а после резко перестать, то разум возмущенный сначала закипает, а после становится холодным, как пустой бокал наутро. И автор всех этих «исторических» переделок про скифов и сарматов изобрел новую фишку: та же история, но уже не в формате внеклассного чтения, а типа настоящий детектив. Ну, не Акунин, конечно, но и не Шаров, естественно. То есть, это все тот же Стогоff, узнаваемый, петербургский, некогда сильно пьющий, и вообще обаятельный, как Янковский времен «Полетов во сне и наяву». И в его новом романе «Проигравший» есть и захватывающий сюжет, и не менее неожиданный финал.

В то же время никаких неуместных левитаций по маршруту «автор — герой» здесь нет, не хватайте за манжеты, ведь автор романа Илья Стогов с первых его страниц, напомним, нарекает своего героя Ильей Стоговым, и потом уж с легкостью вешает на него все свои лучшие и не очень черты творческого характера. «Чем вообще вы занимались все эти годы? — спрашивают Стогова-героя, и Стогов-автор за него отвечает: — Много чем. Внимательно смотрел на мир. А мир внимательно смотрел на меня. Я узнал о мире много интересного, но еще больше — о себе самом. Пытался жить где-то еще, кроме этого насквозь вымокшего города, но понял, что не смогу. Пробовал заработать денег, но убедился, что так и умру практически нищим».

Разве не похоже на все, что было сказано выше о жизни и судьбе? Не про Акунина, конечно же, а насчет внеклассного чтения в разлив и на вынос. Возможно, именно поэтому сюжет романа прост, как абажур. Его герой пьет по жизни, а по ходу действия, работая в милиции консультантом по культуре, раскрывает преступления. Одно за другим, и так на протяжении всех шести глав, названных «эпизодами». То артиста театра лилипутов в гробу у барона Мюнхгаузена найдет, то тело неизвестного без головы и с копьем в спине в Кунсткамере обнаружит. И тогда уже случаются задержания, очные ставки и прочие скучные подробности не для протокола: «Капитан попробовал вспомнить, что еще обычно в таких случаях спрашивал у свидетелей его начальник. Вспоминались сплошь удары по печенке да выпученные глаза писающихся от страха подозреваемых».

Хотя, как раз именно протоколирование оказывается тем самым спасительным коньком, на котором выезжает Стогов, автор и герой. Оно у него разворачивается словно пьеса, с обязательными ремарками вроде «бульканья и звона бутылок», а также «сопения и щелканья зажигалкой». Конечно же, в такой обстановке нет места скуке и дидактическому занудству. Историю здесь превращают в застольную беседу, вынесенную за скобки криминальной хроники: «- Когда Павла замочили, заговорщики пытались найти сокровища. Это видно по документам. Некоторых мальтийцев пытали. Одному залили в ухо три ведра кипятка. Но ничего не нашли. И из страны орден выгнали. — Разве в ухо может влезть три ведра?»

А ведь когда-то на героя романа молился весь исторический факультет местного универа. На защиту его диссертации, как на концерт Петросяна, народ собирался послушать свежих новостей о Янтарной комнате и золоте инков. А теперь… «- Ничего не читаете? Ничего не пишете? — спрашивают его бывшие поклонники. — Уже довольно давно мой любимый писатель — это человек, который пишет на этикетках „Сварено из лучших сортов пшеницы“. От его творчества я просто тащусь», — отвечает наш герой.

Впрочем, драматический конфликт в романе, как ни странно, присутствует, и динамика повествования, благодаря ему, негромко тлеет. Это психологическая дуэль между Стоговым и майором отдела, в котором он трудится, чуть не перешедшая в мордобой. В итоге, конечно, побеждает жизнь, особенно с утра: «Он щелкнул кофеваркой и покрутил жалюзи. За окном показался мир. Выглядел он так, что захотелось тут же закрутить жалюзи обратно».

То есть, если по правде, перед нами вечные истории в стиле Буковски, разбавленные лаконичным донельзя Довлатовым. Уволили, и хорошо. Может, наконец, удастся выйти покурить. Потому что напиться удалось еще вчера. «Стол, стулья вокруг стола, громадные окна. За окнами шел дождь. В кабинете пахло мокрой одеждой и отсутствием перспектив». И так всегда. Называется «петербургский текст», если помните. «Матовый блеск асфальта после дождя — вот и вся ваша ленинградская школа», — писал об этом упомянутый местный классик еще во времена проклятого материализма. И названия глав все сплошь ностальгические, как у Конан Дойла или Эдгара По, переведенных романтическими ленинградцами: «Исчезнувшая рукопись», «Дело о потерянной голове», «Шпага барона».

А что? Ведь местные анискины тоже из обычных людей вышли. Пьющих, не особо закусывающих. Словом, «с нашего факультета». И нашего героя точно так же, как этих самых анискиных-милиционеров в советском кино, преследует таинственный Фантомас. Козни строит, даже стреляет в него иногда. А ему все нипочем. «Капли дождя стекали по лицу, а он снова курил и опять молча разглядывал собор». И даже жалко, что скоро все закончится, ведь недаром роман называется «Проигравший».