Возвращение к образу Чела века

В конце прошлого года в России вышла книга «Вопреки всему» луганского писателя Дмитрия Юдкина.

В неё вошли роман «Эхом вдоль дремлющих улиц» и публицистические статьи последних лет. Дмитрий Николаевич является руководителем литературно-исторического клуба «РусичЪ», а так же одним из лидеров русского движения на Луганщине. Он принимал активное участие в русском антибандеровском восстании в Луганске весной прошлого года, однако, из-за несогласия с политикой, проводимой руководством ЛНР, вынужден был уехать в Россию.

Чего же «нового» сможем мы почерпнуть из сборника до недавнего времени провинциального украинского писателя? Остановимся на разборе романа «Эхом вдоль дремлющих улиц».

Находясь в стремительно разрежающемся пространстве духовного и нравственного развала нации, чтобы почувствовать почву под ногами, Юдкин создает свой особый «целостный мир». Для чего и сравнительно небольшое, тянущее лишь на повесть повествование, — НАРОЧИТО и СОЗНАТЕЛЬНО втискивает в рамки классического романа. Единственное, что его отличает от многих ныне живущих авторов, так это то, что целостность его мира определяется не заранее придуманною идей или, как теперь принято говорить, — текст-концептом, но… реальной жизнью.

Так, скажем, та самая космическая «пустота», о которой столько писали Виктор Пелевин и Александр Проханов, по мнению Юдкина, стремительно надвигается на нашу жизнь вовсе не из неких метафизических глубин Вселенной (Пелевин), и даже не с «гнилого Запада» (Проханов), но является изнутри самого русского человека. В полном согласии со свято-отеческой традицией, всем течением романного повествования Дмитрий Юдкин свидетельствует о том, что, так называемая, сторонняя метафизическая реальность, а по-простому — бесы, так же точно, как и полностью распластавшийся перед ними Запад, о которых в той или иной степени говорят теперь очень многие, могут лишь соблазнять. И только мы сами, принимая их чуждую природе человеческой души внехристианскую «свободу личности», самим актом этого выбора погружаем самих себя вначале в ледяную внутреннюю, а там уже и общежитейскую, общероссийскую цивилизационную пустыню.

Главный герой романа Юдкина, бомж Сивый, в миру — Иван Николаевич Крепилин, — в отличие от многочисленных несколько «странных», «аутичных», «шизоидных» персонажей сегодняшних романов и повестей, — человек классически заурядный, что называется, — «обычный». Единственное, что доводит его до состояния некой крайности, как теперь принято говорить, «пограничности», так это его собственная безвольность и буквально с молоком матери впитанная духовно-нравственная расфокусированность. Он истинный сын своего времени, вначале — атеистической, а там и — постхристианской эпох. В застойную пору позднего Совка — он, как и было принято, оканчивает институт, женится исключительно по любви и параллельно этому, обзаведясь, «как и все», нужными связями и знакомствами, строит уютный мещанский мирок, ни в чем, ни единой йотой не выходя за рамки «нравственных понятий» провинциального обывателя поры Позднего Застоя.

Подобные истории, прекрасно описанные в свое время Андреем Битовым и Владимиром Маканиным, оканчивались обычно медленным обмиранием живой души: постепенно сгущающейся в ней скукой и усыханием любви к супруге. Такое душевное обмирание естественно приводило к ненадолго взбадривающим адюльтерам и пристрастию к алкоголю. Не избег общей участи и Иван Крепилин: завелась у него и молоденькая любовница, да и страстишка к водочке тоже со временем появилась.

Но тут грянула «перестройка», и жизнь несколько обновилась. Открылись невиданные возможности для повышения материального достатка, и умный деятельный постсоветский образованец, — а именно таким-то и был Крепилин, — легко и свободно влился в когорту гонцов за мамонным счастьем.

«Счастье», правда, оказалось довольно призрачным, да и не для всех доступным. Кому-то на деньги из-за «бугра» позволено было скупать заводы, фабрики, целые отрасли бывшего общенародного и сразу после распада СССР стремительно прихватизирующегося хозяйства, а кому-то, как, скажем, тому же Крепилину со товарищи, — устроили финансовую проверку. И вот, чтобы не угодить на годы и годы за решетку, Иван Николаевич делает свой первый по-настоящему самостоятельный в жизни шаг. С территории только-только вылупившейся на свет Украины он убегает от органов правосудия в манящую «открывающимися возможностями» необъятную кладовую природных богатств - Сибирь.

Постепенно он превратился из бежавшего от тюрьмы Ивана в безымянного бомжа Сивого.

Как писал духоносный старец, долгие годы бывший бессменным духовником святой Афонской горы, Архимандрит Софроний (Сахаров): «Свобода для человека — величайшее испытание. А свобода вне Духа Истины: „и истина сделает вас свободными“ (Ио. 8,32) — неизбежно ведет в погибель».

Правда, погибель эта, как убедительно показал нам Дмитрий Юдкин, приходит не сразу, но постепенно, когда вольная воля от всех обязанностей, житейских забот и долга оборачивается помалу полным и неизбывным рабством. Рабством у обстоятельств, рабством у незаметно множащихся грехов, а там и простой зависимостью перед каждым приписанным к месту встречным.

Пожалуй, описание состояния вечно сосущего человека голода и жизни ради куска макаронных окаменелостей плюс обретения хоть какой-то норы для роздыха, — одни из самых сильных страниц романа. Писатель показывает нам муки бывшего человека, который вместе со всеми человеческими привязанностями и служениями постепенно освободился едва ль не от всех желаний, кроме сосущего его изнутри утробы Голода с большой буквы.

У Сивого, — так теперь кличут его товарищи по «свободе», — нет уже ни возвышенных, ни низменных устремлений. Единственное, что ещё хоть изредка заставляет Сивого внутренне содрогаться и вспоминать о том, что он — все-таки человек, — это его где-то там, в параллельном мире, живущая дочь, Ирина. Именно память об этой хрупкой, пятнадцатилетней девочке вернула Сивого из Сибири, позволила ему выжить.

В принципе, Сивый — в душе — не бомж; и об этом ему напрямик сказал старый московский бездомный авторитет, всеми бродягами уважаемый Бомж по призванию, Аристарх:

— Возвращайся к людям. К обыкновенным и работящим. Не бродяга ты, а мужик. Свобода наших Челкашей не для тебя. Надо быть там, где твоя душа…

Сказано хорошо, по-писательски «сокровенно»; да как тут вернешься к «нормальной жизни», когда твоя воля вконец расслабленна, а от твоей фигуры за километр разит мочою и отщепенчеством? Вот и приходится жить рефлексами да простыми, исподволь возникающими желаниями: голодом, тягой к теплу и к сну, ну и редкими спариваниям с такими же, как и ты, бездомными, женского пола, свободолюбицами.

Оказавшись на самом дне постсоветского человейника, бывший образованец, бомж Сивый, привыкший к жизни на всем готовом, не находит в себе ни сил, ни воли, чтобы хоть как-то противостоять вновь сложившимся обстоятельствам.

И в этом он, прямо скажем, всецело — один из нас.

Являясь конечным продуктом советского воспитания, человеком с напрочь отбитой волей к самостоятельному поступку и с почти вытравленным желанием к серьезной борьбе за жизнь, он только и может, что «верить в лучшее», а, точнее, едва-едва мечтать о возвращении к своей дочери в качестве любящего её родителя.

Но вот, как ни странно, даже эти безвольные, скорее, мечтания, чем молитвы, Господь вменяет Сивому в «праведность». И это прекрасно показано Д. Юдкиным.

Однажды на местном рынке избитый, синюшный Сивый «совершенно случайно» сталкивается с бывшим лучшим своим школьным и институтским товарищем, а ныне успешным предпринимателем — Борисом Борисовичем Кандауровым. Тот с трудом узнает в бомже едва ли не единственного своего друга детства, всегда прилизанного отличника Ванюшу Крепилина. И хотя Борис Борисович, сам с превеликим скрипом выкарабкавшийся «в люди», принципиально не помогает всяким там нищебродам, встречающимся по жизни, но в этом конкретном случае он вдруг почему-то напрягся, «дернулся… И, как бы ещё сомневаясь, обратился лицом к никчемному для него человечишке».

Почему он так поступил? — остается загадкой, как для самого Бориса Борисовича, так и для нас с вами. Но в этих непредсказуемостях и заключается «тайна» жизни. И за эти и моменты «истины» мы и любим нашу литературу.

Одним словом, перед «безвольным» Сивым «совершенно случайно» слегка приоткрывается дверь к возвращению к образу Чела века. И вот он не сразу, но постепенно, то падая, то вставая, всё-таки начинает подъем из бездны пустопорожней вольницы к элементарной социализации.

Согласно учению Дионисия Ариопагита, всякое движение, в том числе и движение судеб, — круговращательно. Падение же всегда направлено резко и прямолинейно вниз. А вот возвращение из состояния падшести у каждого человека своё, индивидуальное, и происходит оно по кривой и в гору. Правда, редкие из упавших возвращаются в лоно Отчее. «Ибо узки врата и тесен путь… и немногие находят его» (Ио. 14,6).

Сивый же, как ни странно, из состояния полнейшей душевно-духовной разобранности и расхристанности, с помощью друга детства и больше милостью свыше, чем своими собственными расслабленными силенками вновь обретает Имя, Отчество и Фамилию. А там — и родную дочь, родину, память, веру. А в самом конце романа Господь дает Крепилину ещё и уникальный шанс умереть за други своя. Иван Николаевич, не раздумывая, сует в руки рядом стоящему с ним бомжу букет свежесрезанных роз, любовно приготовленный им ко Дню рождения его дочери, и бросается на помощь гибнущему в огне пожара мальчику.

На этой высокой ноте и заканчивается роман.

И только захлопнув книгу, мы вдруг начинаем отчетливо понимать, что, если бы не этот уникальный шанс, данный Крепилину свыше, то погибать бы нашему безвольно плывущему по течению жизни герою почти что наверняка. Ведь его друг-«спаситель», Борис Борисович Кандауров, уже твердо решил из Ивана Николаевича, пока ещё только складского грузчика, сделать в ближайшем будущем главбуха всей своей коммерческой компании. А, учитывая нашу сегодняшнюю предпринимательскую реальность, — это могло бы привести безвольного добряка Крепилина к полному порабощению у князя мира сего, — мамоны.

Широкое, чисто романное дыхание Д. Юдкина, его простой, всем доступный стиль, прекрасное чувство драматургии характеров, а так же сочувственное вдумчивое отношение к духовным проблемам современников, вселяет надежду на то, что со временем этот писатель вырастет в крупного постсоветского эпического художника. Тем более что родом он из Луганска. То есть, — из того места, где, возможно, в огне и в муках начинается возрождение русского национально-религиозного самосознания. А ведь ничего «случайного» в Божьем мире-то — не бывает…

Фото: обложка книги Дмитрия Юдкина «Вопреки всему»