«Искусство — цветущее поле, а не футбольный газон»

Мощные скульптуры Коненкова — рабочие, колхозники, трудовая молодежь — украшают фронтон и фризы Музыкального театра республики Карелия, открытого в Петрозаводске на излете сталинской эпохи. Каменные спины истуканов маячат перед окнами репетиционного зала, где работает с балетной труппой Кирилл Симонов, лауреат «Золотой маски», один из главных новаторов современной хореографии. Скульптуры видны из гримерных оперных артистов, которыми руководит опытный, заслуженный Юрий Александров.

Имя Сталина, главного культуртрегера своей беспощадной эпохи, не случайно звучит в разговоре «СП» с директором театра Еленой Ларионовой. Сегодня, когда кинокартины, выставки и спектакли вдруг начали вызывать небывало горячие общественные споры, а чиновники и депутаты всерьез озаботились культурной политикой «на местах», тени прошлого невольно пугают и завораживают.

«СП»: — Елена Геннадьевна, уверена, что вы следили за судьбой «Тангейзера» в Новосибирском оперном с особым вниманием. Ведь этот случай запросто может стать прецедентом. Многие опасаются возвращения в искусство цензуры. Вам страшно?

— Очень хочется верить министру культуры, который заверил, что цензуры в театре не будет. Думаю, введение прямой цензуры и невозможно в наше время. Тревожит другое. Сегодня из уст коллег, даже самых уважаемых и много сделавших для нашей культуры, звучит тезис — мол, если государство тратит деньги на культуру, оно имеет право измерять количество государственной пользы, которую культура приносит. В этом рассуждении таится множество опасностей и противоречий.

Во-первых, хорошо ли мы понимаем, кто или что представляет государство в контексте культуры? На основании каких принципов будет решаться, за что государство должно или не должно платить?

Много говорится о патриотизме, гражданской позиции. Но если рассуждать категориями гражданственности, то все мы составляем общество, которое нуждается в разнообразной питательной культурной среде. Общество — это люди, у которых есть культурные запросы. Мы любим Родину, далеко не всем нам хочется, чтобы нас глушили патриотизмом как динамитом. Идеология, даже самая прекрасная, не может служить критерием художественной оценки в искусстве, и странно, что мы снова возвращаемся к обсуждению этой темы.

В такой большой и великой стране, как наша, культурная среда представляет собой необычайно сложную мозаичную картину, где сосуществуют разные идеи. Мы, творческое сообщество, стремимся укоренять, сохранять и развивать это цветение. А цветущее поле — это не футбольный газон, его не нужно постоянно постригать.

«СП»: — Ваше отношение к постановке новосибирского театра?

— Этот театр всегда был в авангарде оперного и балетного искусства. В первую очередь благодаря его директору. Борис Михайлович Мездрич — очень думающий руководитель, и он никогда не искал простых решений, легких путей. Приглашал в театр художников, которые готовы вести непростой, умный разговор со зрителем. И это работало. Ведь Новосибирск — научный флагман, производственный центр, город ученых.

Но параллельно с мощным культурным мейстримом назревало сопротивление. Консервативные силы в городе заняли довольно агрессивную позицию по отношению к театру. Они смогли зарядить этой негативной пассионарностью некоторую часть жителей. И ситуация взорвалась.

«СП»: — Все же для меня это прецедент общественной дискуссии, пусть излишне драматизированной и раздутой. Столкнулись противоположные идеи, подключилась пресса, суд вынес решение. Мне кажется, только в таком формате общество и может определить, что плохо, а что хорошо. Что позволено, а что недопустимо.

— Все так, но мне очень жаль, что спектакль снят из репертуара. Здесь ведь дело не в победе того или иного мнения, не в желании авторов и дальше провоцировать часть публики. Просто нормы культуры рождаются только в диалоге. А запрет спектакля прекращает диалог.

«СП»: — Есть два мнения — «публика — дура» и «клиент всегда прав». Как разрешить это противоречие? Может, зритель все же прав, когда хочет в театре покоя, веселья, простой и внятной истории?

— Публика — это люди, и каждый сложно устроен. Кто-то идет в театр за развлечением, а кто-то ждет нового взгляда на мир, готов задуматься над сложными вещами. Часто зритель сам не знает, каких впечатлений ждет от спектакля. Даже не всегда понятное, спорное зрелище иногда вызывает переворот в сознании. Это подтверждает мой зрительский опыт. Некоторые спектакли начинаешь по-настоящему понимать только через много лет. А тогда выходил из зрительного зала в замешательстве, с чувством неприятия. Однако же после этого в душе идет внутренняя работа. Иногда она идет десятилетиями, и плоды дают о себе знать на другом спектакле, при оценке других произведений или даже жизненных событий.

Нужно сказать, что диалог со зрителем особенно важен для нестоличных театров, таких как наш. У нас уже шесть лет работает хореограф-новатор Кирилл Симонов. Первые его спектакли часто проходили через неприятие — когда происходящее на сцене не совпадало с ожиданиями публики. Но постепенно новый язык стал открываться все большей части зрителей, особенно молодому поколению. Мы видим, как развивается вкус, как формируется именно наша публика, как спектакли, поначалу вызывавшие сомнения, становятся любимыми. И с каждым новым сезоном мы, театр и зрители, открываем друг для друга что-то новое.

К слову сказать, Симонов работал и в Новосибирском театре, репертуар которого формировался неслучайным образом, отличался особой глубиной.

«СП»: — Как создается репертуар Музыкального театра Карелии?

— Директор и руководители балетной и оперной труппы формируют репертуар в постоянном диалоге. Это всегда выстраданные и ответственные решения. Конечно, если директор, как в нашем случае, имеет возможность выбора художественного руководителя или режиссера постановки, он выбирает исходя из своего видения искусства. Поэтому наши отношения построены на доверии. Как директор я понимаю, до какой черты имею право вмешаться, а где начинается зона ответственности художника. Хотя, конечно, за все ошибки в итоге отвечает директор. Его, как правило, увольняют первым, если что-то идет не так.

Кстати, важно понимать, что директор театра не может быть ориентирован только на финансовый результат. Далеко не каждый хороший, даже гениальный спектакль будет приносить театру прибыль. Но ведь и цель театра — не коммерческая. У нас другие задачи, куда более сложные. Для их решения необходим творческий поиск, развитие, эксперимент, а иногда и определенный риск.

«СП»: — А как вам нравится идея, что государство не должно финансировать «искусство ради искусства»?

— Пытаясь анализировать нынешнюю ситуацию, я все чаще мысленно возвращаюсь к началу двухтысячных, когда началась бюджетная реформа и нас впервые озадачили необходимостью оказывать «услуги в области культуры». Нас тогда эти слова удивили, ошарашили, мы не понимали, какое отношение театр имеет к сфере услуг. Мы-то считали, что в первую очередь занимаемся искусством, просвещением, возвышаем души и задаем непростые вопросы себе и обществу. А тут выяснилось, что мы просто «оказываем услуги населению». Но время шло, слово стало привычным. Приходили и уходили начальники. Многие из них сейчас уже и не помнят, что когда-то искусство не было услугой. И нам приходится напоминать об очевидных вещах.

О том, что культура — это национальная безопасность, это сохранение языка и традиции в самом широком понимании, это воспитание будущих поколений. Конечно, все эти замечательные фразы мы слышим, их транслируют с высоких трибун, но часто они теряют свой истинный смысл. Мы стали очень прагматичными, все чаще слышишь, что музыку должен заказывать тот, кто платит. Но ведь культура — не ресторан с официантами. Искусство существует в том числе для провокации, для критики, для обсуждения болезненных тем.

Безусловно, контроль над тем, как тратятся государственные деньги, должен быть. Но кто будет решать, потрачены ли они с пользой для государства или нет? Кто может измерить эту пользу? Мы можем говорить только о том, что деньги потрачены в рамках бюджета, с учетом положений действующего законодательства. А все другие оценки не имеют точных критериев.

Всем нам, и зрителям, и экономистам, и творческим людям, важно понимать, что государство как некая абстрактная система не имеет механизмов и критериев оценки творческой деятельности. Эти критерии может иметь только общество. И обсуждать эту тему нужно очень взвешенно, очень осторожно. Мы готовы к обсуждению. Более того — мы в нем заинтересованы как никакая другая сторона.

«СП»: — Я сторонник идеи зонирования общественных интересов. Как в каждой квартире — здесь кухня, здесь спальня, здесь ванная. И то, что мы ежедневно и без всякого смущения делаем в ванной, не следует делать в гостиной. Может, пора заняться разделением зон комфорта в обществе? Понять, наконец, что если храм — территория священного ритуала, то и театр или литература — тоже священная территория творческой свободы?

— Я согласна с тем, что в культуре спорные вопросы нужно регулировать не законами и постановлениями, но на уровне общественных договоренностей. Так, собственно, и формируется общественная мораль и границы ее приложения. Важно, что эти договоренности не могут быть статичны, они постоянно формулируются, уточняются.

Мы долго ориентировались на западное общество, где границы внутренней свободы человека, безусловно, шире и пластичнее. Но сегодня, как мне кажется, есть остановка в этом движении. Что, наверное, естественно. Думаю, после всех этих конфликтов наше культурное сообщество станет внимательнее и осторожнее. И очень хочется, чтобы эта осторожность не сковала всю творческую активность, не задушила ростки новых идей. Хочется, чтобы художник не чувствовал себя ограниченным в выборе тем и языка. Давление и запреты зачастую производят обратный эффект, и не только в искусстве. Нам необходимо учиться взаимному уважению и нормальному диалогу. Процесс это долгий, трудный, но необходимый.

«СП»: — И все же, кто может и имеет право оценивать искусство? Критик, профессионал, эксперт? Зритель, «голосующий» рублем? Духовный пастырь, министр? Кто может всех примирить и объяснить, что хорошо, а что плохо?

— Наверное, всем хотелось бы, чтобы появился какой-то авторитетный критик, или духовный пастырь, или чиновник, который мог бы все понять и объяснить, и все бы услышали его, согласились с ним и раз и навсегда примирились. Но это, конечно, невозможно, потому искусство — живой процесс, а все мы очень разные люди.

По моим ощущениям, в театр пришел новый, молодой зритель. Ему надо дать возможность самому разобраться в жизни, научиться понимать самое разное искусство, выработать свою систему оценки.

Сама я давно давать оценок не берусь. Да, оценить качество работы, уровень профессиональной компетенции — это моя «директорская» задача. Я должна иметь четкое представление об «экономике» спектакля, чтоб принимать необходимые решения. Но оценка художественного высказывания — это не сфера моей профессиональной компетенции. Как зритель я могу верить своим ощущениям, но считаю себя не вправе выстраивать какую-то иерархию. Общество и время — вот что по-настоящему оценивает искусство. Пытаться опередить или подменить эту оценку, а тем более отдать это право государственным институтам по меньшей мере наивно. То, что сегодня кажется хулиганством или провокацией, завтра может стать общепризнанной классикой. Это происходило не раз. Бывало, конечно, и наоборот. Потомки часто отправляют в небытие целые эпохи с их кумирами.