Судьба с полевым биноклем

Книга прозы Алексея Козлачкова «Запах искусственной свежести», кажется, не попала ни в какие премиальные списки. Хотя, судя по обложке, издательство «Эксмо» что-то такое подразумевало… Но «Претендент на Букеровскую премию» — не более чем название книжной серии и маркетинговый ход издателя. За это автор не несет никакой ответственности.

Повесть «Запах искусственной свежести», опубликованная в журнале «Знамя» и получившая в 2012 году премию имени И. П. Белкина как лучшая русская повесть года, — дала название книге, которая, в свою очередь, якобы претендует на Русского Букера. Такая эволюция от реального Белкина к призрачному Букеру вряд ли может порадовать прозаика Козлачкова. Это всё равно, что капитану ВДВ (а писатель таковым когда-то был) приписать амбицию командовать взводом материального обеспечения.

С прозаиком Козлачковым — всё непросто. Про «Запах искусственной свежести» не скажешь: новая книга писателя. Потому что это вообще первая книга Козлачкова. При этом в ней собраны повести и рассказы, уже давно (начиная с 90-х годов) публикуемые в толстых журналах.

Офицер-десантник, служивший в Афганистане и занимавшийся артразведкой, — это и сквозной герой нескольких повестей и рассказов, и собственно автор. Речь не столько об alter ego Козлачкова, сколько о стилистике его прозы. В ткани повествования — всё аккуратно. Стрелки отглажены, складки не топорщатся, воротничок свежий. Сюжет не провисает. Всякие прустовские мотивы (воспоминание о запахе прибалтийского одеколона, о причудливом отражении солнечных бликов) сурово пристегнуты к безжалостной фабуле. Композиционные ходы выверены. Боезапас не расходуется почем зря. Там — умело расставлены ловушки и растяжки. А там — героя и читателя накроет с головой… В финале повествования непременно ставится убедительная точка, как в правильной работе артиллерии. Командир батареи Денисов удовлетворенно подмигнет читателю. Никаких недосказанностей не будет. Концы с концами удачным образом сойдутся.

Козлачков часто упоминает пресловутую способность десантника — разбивать головой кирпичи. Но когда автор «Запаха искусственной свежести» приглашает читателя к соучастию в творчестве, это значит, что колоть кирпич он будет о собственную голову, а не о читательскую…

Козлачков ценит своих читателей (вполне вероятно, немногочисленных, потому что этот автор ненавязчив) и считается с ними. Поэтому внятную фабулу он блюдет с военной строгостью. И, как правило, не обманывает ожиданий тех, кто проследовал за ним до конца.

Значительная часть книги Козлачкова — вариации на тему «солдат и Смерть».

В повести «Запах искусственной свежести» эту тему фривольно трактует своим подчиненным комбат Никольский: «Самая Судьба, она же Смерть, выступала по комбатовской мифологии ядреной девкой, ускользающей от могучих объятий честного воина, и к ней надо было подступиться, обольстить, обмануть, овладеть хотя бы силой. И еще не было случая, чтобы она „не дала“ нам всем вместе с майором Никольским и по многу раз. Это были настоящие мифы Древней Греции, переписанные батальонным Гомером в чине ефрейтора».

В рассказе «Красота по-итальянски взорвет мир» уже Судьба по-своему «трактует» солдат и офицеров. Она, как режиссер, использует параллельный монтаж. «Итальянка» — это мина, на которой в Афганистане подрывается грузовик с главным героем. Солдат-водитель погибает. А офицер, еще не приземлившись после взрыва, успевает подумать: «Итальянка»… Четверть века спустя герой, женившийся на итальянке (что подумалось, то и «сбылось»), «закольцовывает» афганскую и итальянскую темы: «Все эти неаполитанские закаты по воздействию на простой человеческий организм очень похожи на Афганскую войну или, например, на любовь; постоянно находишься в измененном состоянии сознания, как будто не в себе, испытывая одновременно и почти истерический восторг существования, и страх, что все это вмиг погаснет и испарится (как на войне после взрыва), потому что все неправда, — ну, не может же быть так красиво…».

Красота по-итальянски — это и неаполитанский закат, и неаполитанская возлюбленная, и мина-«итальянка». «Что действительно удивляло в этих минах, так это то, с каким изяществом и фантазией были выполнены их корпуса. Они делались из высококачественной пластмассы оранжевого цвета, с прихотливым ребристым узором по всей поверхности… Эта мина представляла собой воплощение известного принципа „искусство для искусства“ в самом концентрированном виде». Итальянская мина — еще и незаметная отсылка к библейскому: «Смерть! где твое жало?». Десантники наловчились удалять это жало: «Вынув из итальянских мин все взрывоопасное, мы делали из них отличные абажуры для своих походных коптилок и тусклых лампочек, работающих от батальонного генератора. И тогда скучный мир пустыни и интерьер брезентовых палаток заливался густым оранжевым светом и уже не мозолил глаза картинами унылого бивуачного быта колониальных солдат и офицеров, а понемногу превращался в экспозиции для сказок Шахерезады».

В «Запахе искусственной свежести» лейтенант («командир взвода разведки и управления минометной батареи 3-го парашютно-десантного батальона 350-го парашютно-десантного полка Федор Травников») покупает в военторге несколько флаконов прибалтийского одеколона «Свежесть».

«Было у этого одеколона и еще одно замечательное качество: он будоражил какие-то участки мозга, связанные с воображением и мечтательностью. Это повторялось каждое утро после бритья: размазав жидкость по щекам, я тотчас же мягко отплывал в дальние северные пределы, в прохладный Петербург, в то время еще Ленинград, где жила моя тогдашняя невеста; мне грезился запах кофеен, мокрого асфальта, цокот ее утренних каблучков по этому асфальту, в то время как все остальные шли беззвучно, запах ветра с Невы, ветра с моря, трепет праздничных флагов и размытый свет светофора во время дождя на ленинградском перекрестке.

«Свежесть» включала мне родину примерно на час. Потом интенсивность галлюцинаций гасла, оставляя лишь постепенно замирающие и улетучивающиеся всплески этого визуального счастья. Я так привык к этим ежеутренним путешествиям на родину, что они постепенно составили важную часть моего существования и опору душевного здоровья в борьбе с унылостью и тяготами военного быта".

Многообещающая «Свежесть» ничего плохого не предвещает. Но именно этот прибалтийский одеколон с мыльной эмульсией оказывается «миной замедленного действия», роковой игрушкой смерти…

Рядовой Муха идет в разведку с главным героем, который должен корректировать огонь в ущелье. Солдат то нарушает инструкции командира о дистанциях при движении, то тупо следует этим указаниям… Но всякий раз вызывает раздражение офицера: «Старательный идиот — самый бесполезный тип солдата. Я боялся их пуще разжалования и душманской пули, поскольку именно они и могут тебя привести к обоим результатам… Навязался же он на мою шею именно в этой, важнейшей для меня и для всех операции… Несчастная судьба…». Но судьба, напротив, благоволит к главному герою. Благодаря «аритмии» в передвижениях, Мухе удается вынести раненого командира из-под обстрела. И сам солдат отделывается ранением.

А спустя несколько месяцев Федору приходится отправить своего спасителя на «гауптвахту», в яму. Проштрафившемуся Мухе товарищ передает украденный у лейтенанта флакон с одеколоном. Рядовой умирает от отравления «Свежестью». Получается, что солдат Муха выдернул офицера из-под носа у смерти. А потом сделал всё для того, чтоб выкрасть свою собственную смерть — у спасенного офицера.

В военном быту, по Козлачкову, абажур из корпуса мины — свидетельство уюта и равновесия. В мирной жизни (рассказ «Купить лампу») долго и тщательно подыскиваемый светильник становится знаком экзистенциального беспокойства: «Ты знаешь, если бы это было возможно, то я купил бы себе лишь такую лампу, — и не пожалел на нее никаких денег, — которая светила предгрозовым, преддождевым светом прозрачной желтизны, — словно свет сначала пропустили сквозь янтарь… Это тот свет, который возникает лишь на несколько минут перед грозой или дождем и кажется исходящим не от солнца, а ниоткуда, изнутри мира и предметов, и тогда эти предметы становятся сначала как будто голыми и отдельными, а потом их границы обрастают таким светящимся мхом и постепенно растворяются в воздухе, границы предметов растворяются. И тогда ты чувствуешь и родство, и прощание одновременно, хочется прильнуть к мохнатому светом дереву, к источающей свет обшарпанной стене дома, к почти упавшему забору, к родной траве и, как никогда прежде, чувствуешь боль уходящего вместе со светом мира, печаль исчезновения родного, но удержать уже ничего не можешь… и вот это чудо гаснет, гаснет… и света нет, и — дождь…».

Сквозной герой книги Козлачкова — судьба: ее могут представлять и беспощадные мойры, и неустойчивая Тюхе, богиня случая, у которой (как говаривала «дочь крымского офицера») «не всё так однозначно…». И в военной, и в мирной прозе автор наделяет этого персонажа узкоспециальными качествами — артиллерийскими глазомером, мышлением, расчетом. Сюжеты Козлачкова — о перелетах и недолетах, корректировке стрельбы и точных попаданиях в исполнении этого персонажа. Книга вышла именно в то время, когда орудием судьбы опять становится полевой бинокль.