Я умру на рассвете…

«Горька судьба поэтов всех племён,

Тяжеле всех судьба казнит Россию".

В. Кюхельбекер

В 1964 году главный редактор «Нового мира» Александр Трифонович Твардовский опубликовал в своём журнале большую подборку, десять стихотворений никому тогда неизвестного провинциального поэта Алексея Прасолова. Сам автор был в это время в заключении и Твардовский, понимая, какой большой талант может просто пропасть, всё сделал для того, чтобы вытащить поэта из тюрьмы. И это ему удалось. Литераторы-современники сразу обратили внимание на творчество Алексея Прасолова, и ставили его в один ряд с самыми крупнейшими поэтами конца 20 века. Вот что писал о его поэзии

В.П. Астафьев: «…Алёша Прасолов, также его стихи — поразили меня с первого раза своей глубиной. Я думаю, и Лермонтов, а прежде всего „всем доступный“ Есенин, как раз и притягивают, до стона и слёз волнуют тем, что дотрагиваются в нас до того, что ноет, болит и светится внутри нас. И дано им было каким-то наитием, каким-то неведомым чувством коснуться того, что именуется высоко и справедливо — „волшебством поэзии“. Только поэзии, да ещё музыке, и дано растревожить в нас никем ещё не понятое и не объяснённое, слава Богу, чувство, в котором тоска по прекрасному, по лучшей своей и человеческой доле, мечты о всепрощении, желание любви и братства, и ещё чего-то как бы приближаются к тебе, делаются осязаемей. Недаром от музыки и поэзии плачут! Это плачут люди о себе, о лучшем в себе, о том, который задуман природой и где-то осуществлён даже, но самим собою подавлен, самим собою побужден ко злу и малодоступен добру».

Поэзию Алексея Прасолова нельзя приравнять ни к какой из литературных групп. Ни к андеграунду, ни к эстрадной поэзии, ни к тихой лирики, хотя эти все деления условны. Многие сравнивали Алексея Прасолова с Николаем Рубцовым. В их судьбах много похожего. Безотцовщина, нелёгкое детство, а потом и вся жизнь. Они, даже, очень похожи на лицо. Правда, Прасолов на 6 лет старше. Поэзия Алексея Прасолова, как отмечали критики, всё же ближе к философской лирике Тютчева, к творчеству Н. Заболоцкого. Он также был редкий мастер индустриального пейзажа, в котором соединилось природное и рукотворное. Странно, но некоторых поэтов нельзя представить стариками. А вот Прасолова — можно. Это давно заметили многие. В нём не было лирического «безудержа» и самосожжения, как в Есенине или Рубцове. Однако и он рано сгорел, ещё больше озадачив всех насильственно прерванной судьбой. Что же его надломило? Ответ можно найти в его последних стихах, в письмах из больницы, где он лечился от туберкулёза, к жене, и поздних его высказываниях.

«Рая, здравствуй!

Как было бы хорошо, если бы это моё — здравствуй, подняло тебя на ноги, сбило с тебя проклятый грипп… Гадко моё положение, не слаще — твоё. И это на всю жизнь? Видно, в основном — да. Ведь мы никогда не думали о себе, о своём здоровье, о своих судьбах так, как о них печётся «…» слизь. Моё больничное положение. Уже третья по счёту палата — 5-ая, 16-ая, а теперь — 15-ая. Лечат. Будет, видно, операция. Страшное — не она. Моё послебольничное будущее — без будущего. Вот что не страшно, а просто обрывисто. Вот и всё. Моя никчемность на свете уже настолько осознана, что я явственно вижу: как я последний раз вхожу к этим сволочам с этим вопросом — нужен ли я? — как выхожу от них, от этой партийной слизи, без отчаянья, без нужды уже в людях и в жизни. Остальное- дело доли секунд…

Алексей. 20 декабря 1971."

«Здравствуй, Рая!

Твоё письмо. Боль, какая-то взвивхрённость… Хемингуэй? «Старик и море»? Я с удовольствием бы перечитал всего папу Хэма. Да, человека нельзя победить. Но зато можно убить. Написал матери то, что говорил тебе. Освобождение, а не приспособление к скверне этой жизни. Здесь хоть кого сломят… Не тоскуй о том, у кого одна-единственная дорога. Как судьба. Твоя связана со всеми, кто помогает выжить. Моя — иная.

Целую. Алексей."

«2 января 1972 года. Больница. Воронеж.

Рая1

… Всё, что впереди, лишено смысла. Я вряд ли пробуду здесь столько, сколько нужно для излечения, ибо другое уже неизлечимо — сознание именно бессмысленности существования — больного или здорового — всё равно.

Ждать мне нечего, торопиться тоже некуда — пусть всё идёт свом чередом — ни помогать, ни мешать не надо.

Ты же не должна быть причастна ко всему этому…

Здесь я пробуду по возможности, — быть может, хватит сил написать задуманное — памяти Твардовского… Будущего тебе и Мише…

А. Прасолов

P.S… За себя перед Богом отчитаюсь…"

К началу 60-х годов в его стихах всё чаще видны сложные, даже драматические душевные состояния, растерянность и озадаченность: «Я у грани страданья. Я к ней обречённо иду». Поэт с горечью видит, как люди играют в любовь, их мечты разительно расходятся с повседневьем. К началу 70-х это недовольство оборачивается душевными метаниями и тупиками. Жизнь его становится сплошным кочевьем, с 1951 по 1970 год он переменил 23 места, дважды был в заключении. Казалось, что он порой намеренно хотел выбиться за рамки общепринятого, переступать нормы, нарушать правила, чтобы не быть как все, испытать что-то необычное и острое, заглянуть за «край». «Страна — инкубатор, писал он. — Нивелировка сплошная. Отсюда и безликость всего, что создаётся, ибо мы — порождение этой безликой массы. Духовных исканий нет, ибо нет духовной жизни, единого дыхания человеческой веры». Его мучит последовательное преобладание материального над духовным: «Железа, вещей в мире больше, чем человеческого, и чем дальше, тем больше». Одно из последних своих стихотворений — это настоящее прощание с миром, с людьми.

Я умру на рассвете,

В предназначенный час.

Что ж, одним на планете

Станет меньше средь нас.

Не рыдал на могилах,

Не носил к ним цветов,

Только всё же любил их

И прийти к ним готов.

Я приду на рассвете

Не к могилам — к цветам,

Всё, чем жил я на свете,

Тихо им передам.

К лепесткам красногубым,

К листьям, ждущим луча,

К самым нежным и грубым

Наклонюсь я, шепча:

«Был всю жизнь в окруженье.

Только не был в плену.

Будьте вы совершенней

Жизни той, что кляну.

Может, люди немного

Станут к людям добрей.

Дайте мне на дорогу

Каплю влаги своей.

Окруженье всё туже,

Но, душа, не страшись:

Смерть живая — не ужас,

Ужас — мёртвая жизнь".

Эти все свои переживания и мучения 2 февраля 1972 года Алексей Прасолов прервал сам. Нам, простым смертным, с нашими земными представлениями о жизни и смерти, судить поэтов нельзя. Да мы и не можем их судить! Они живут иной жизнью, совсем не так, как мы, по-иному, видят и воспринимают нас окружающий мир, во много крат больше и чаще переживают и восстают против несовершенности мира. И, ища гармонию, чаще сгорают. Часто в самые творческие зрелые годы. Они не могут, как мы спасаться. А мы, то есть простой народ, во время всяких напастей спасаемся только природными инстинктами. Об этом очень точно писал в своей книге о революционных днях «Окаянные дни» Иван Алексеевич Бунин: «Люди спасаются только слабостью своих способностей — слабостью воображения, недуманием, недодумыванием».

В 1983 году выдающийся критик, историк Вадим Валерьянович Кожинов был составителем книги «Страницы современной лирики». И первым поэтом, чьи стихи начинали книгу, был именно Алексей Прасолов. Вот что писал Вадим Кожинов о стихах, которые вошли в книгу: «…Тот, кто ждёт от этой книги развлечения и поверхностных эффектов, может отложить её в сторону. Но тот, кто готов потрудиться разумом и сердцем, будет щедро вознаграждён — ему откроется полное смысла современное поэтическое творчество, которое способно помочь юному человеку утвердиться в жизни, определить своё отношение к миру».

Эти слова можно отнести ко всему творчеству выдающегося русского поэта Алексея Прасолова. Конечно, это имя не так известно читающей публике. Поэт и при жизни не любил выделяться, продвигать свои стихи в печать, да он этого и не хотел делать, как и многие другие русские поэты. Ему помогали те, кто понимал поэтический уровень Прасолова. Их, этих людей, было не так уж и много, но они были. В зрелые годы он писал скупо и с перерывами. Причину этого лучше всего объясняет его собственные слова: «Подогнать, поторопить себя чем-то извне я не могу. Это (речь идёт о поэтическом творчестве) внутренняя стихия, родственная любви. Ни с чем иным она так не сходна, как с любовью, — её не остановишь, когда придёт, не вызовешь насильно». Алексей Прасолов и стал, в конечном счете, подлинным поэтом, потому что творил именно по такому закону. Здесь сразу вспоминаются стихи Рубцова о поэзии: «И вот поэзия, она звенит, её не остановишь, А замолчит, напрасно стонешь, Она незрима и вольна! Возвысит нас или унизит, Но всё равно возьмёт своё, И не она от нас зависит, А мы зависим от неё».

Алексей Тимофеевич Прасолов родился в 1930 году в селе Ивановка под Россошью Воронежской области в крестьянской семье. Ещё в его детские годы отец оставил семью, а позднее погиб на фронте. В 1942−43 годах родные места Алексея Прасолова оказались в оккупации, и на его долю выпало немало тяжёлых испытаний. В послевоенные годы он окончил Россошанское педагогическое училище, преподавал в школе, затем перешёл на газетную работу. В 1950−60 -е годы занимал разные должности — начиная с корректора в газетах Воронежской области. В 1961−64 годах работал на рудниках и стройках, т.е. отбывал наказания. Писал с отроческих лет; впервые стихи были опубликованы в районной газете в 1949 году. Но настоящей зрелости поэт достиг лишь через полтора десятилетия. Большую роль в творческой судьбе Алексея Прасолова сыграла критик Инна Ростовцева.

13 октября 2015 года замечательному русскому поэту Алексею Прасолову исполнилось бы 85 лет.