Искусство собирать матрёшку

У Зои Воскресенской среди рассказов о детях семейства Ульяновых был и такой: младшая сестра Маняша учится вязать шарф. Она знает, что на кончике нитки спрятан секрет, и когда клубок закончится — она его найдёт. Наибольшее волнение вызывает то, что сюрприз неизвестен, его «надо заработать». Наконец — оп-ля! — это оказывается шоколадка, её делят между детьми…

Это классический случай и типичная схема детективов. Сокрытие — раскрытие — открытие. И, помимо торжества справедливости, что само по себе приятно средневзвешенному сознанию, — маленький бонус, упоение собственной сообразительностью, «если ты угадал».

С Виктором Пелевиным такие мещанские штучки не работают. Если новая книга «Смотритель» — не первая и не вторая книга Пелевина, которую вы читаете, — вы угадаете практически всё. Более того: его текст сделан специально для того, чтобы вы угадывали — но желательно не всё сразу, а порционно. Это как разбирать матрёшку, в которой все куклы раскрашены по-разному. Вы не знаете узоров следующей куклы, но вы точно знаете, что это, во-первых, будет снова матрёшка, и, во-вторых, — в самом конце будет либо пустота, либо маленькая неразборная матрёшка тоже. Никакого сюрприза, только немножко надежд у тех, кто придаёт матрёшкам мистический смысл: а вдруг в этой, в самой последней, возьмёт да отыщется на донышке бриллиант. Или смысл жизни. Но как, скажите, читателю отыскать смысл жизни, если писатель уже выписал ему (хотя в первую очередь — себе) справку за всеми печатями, что смысла у жизни не существует? Или что смысл есть поиск, а поиск — и есть смысл…

Говорят, что начинающему писателю проще всего писать книгу о молодом писателе, который пишет первую книгу. Мол, кто что знает, кто чем живёт — тот о том убедительней всего и напишет. И выйдет такая книга, конечно, не откровением, а, будем надеяться, разминкой перед настоящим боем. Но ведь Виктор Олегович Пелевин — одиниз опытнейших и плодовитых наших писателей, однако снова и снова он пишет — вроде бы обо всём, но на самом деле о том, как собирает матрёшку… то есть книгу.

Для этого он использует ровно два повторяющихся приёма: ячейки (возможности) и зачёркивания (отказы). Зачёркивание печалит ровно настолько, насколько уютно и занятно вам было перед этим в ячейке. Но когда вы понимаете, что это — общий принцип, оно уже не печалит. И не занятно. Просто знайте: вам всё в этом мире… то есть в этой книге… кажется. Абсолютно всё. В этой кроличьей норе дна не будет, потому что она проходит навылет и там, на той стороне, всё абсолютно такое же, и антиподы — те же благодатные ангелы и безблагодатные големы. Вы это уже видели.

Случалось, что Пелевину пеняли, будто за него пишет штат литературных «негров». Он обыграл и это: в новой книге иллюзию ваяют коллективно. Вполне можно представить себе этакий штат из дюжины «негров», которые в упоении обсели чан для занятий магнетизмом, подключившись к источнику творческой энергии — воображению Мастера. Над толпой реетузнаваемая тень прежнего Пелевина.

А зачем тогда было читать? И целых два тома (да, в «Смотрителе» два тома, и добросовестный читатель рискует прочесть оба). Не зачем, а всё потому же: Пелевин умеет писать. Да, он пишет о том же, о чём и неоперившейся вьюнош только что из Литинститута, но вьюнош — коряв, а Пелевин — куртуазен. Пелевин, что называется «умеет писать». И где-то до половины романа невольно возникает соблазн пожелать, чтобы эта музыка была… ну, не вечной. Чтобы она просто была. Беда в том, что вам, скорее всего, надоест раньше, чем она закончится. И этот интригующий, многообещавший мотивчик так и останется — единственным.

Мне доводилось читать, что новая книга Пелевина — о любви. И это правда, если правда, что любовь складывается из слагаемых, их можно расписать, внести в суперкомпьютер и он — трц-трц — выдаст вам вашу единственную. Если же вы минимально попробуете поучаствовать в процессе — например, нажать на кнопку «Стоп», прервать программу, составленную мудрейшими специалистами по женским добродетелям, — пеняйте на себя. Впрочем, вы уже знаете. Внутри лучшей из женщин пустота или деревяшка, а работает она «от благодати».

Зато Пелевин по-прежнему изящно обыгрывает слова. Повелевает мемами. Он по-прежнему остроумен и — на коротких отрезках текста — изобретателен и затейлив. Порой он даже меток и убедителен — также на коротких дистанциях. Самое удручающее: он всё ещё вселяет надежды на что-то большее, тогда как стоит просто воздать ему его — скромную — хвалу.

Сравнить Пелевина с чем-нибудь совсем неприличным, вроде механического соловья китайского императора, мешает главное обстоятельство: прежде чем сложить крылышки, он-таки кого-то и чему-то в нашем Отечестве научил. Не высокому, но хотя бы и прикладному. Подражать Пелевину неинтересно: наверняка получится хуже, работа подмастерья. Да и матрёшку типа «я вижу иллюзию о человеке, который видит иллюзию о человеке, который видит иллюзию…» имеет смысл собирать нечасто. И это рабочее пространство уже занято.