Парад с занозой

Когда-то коллективные сборники в писательском мире называли братскими могилами. Теперь это выражение я слышу всё реже, а сборники, объединяющие десять-двадцать авторов, в том числе и очень именитых, коммерчески успешных, издаются всё чаще. И имеют, как правило, довольно большой спрос у читателей.

Это объяснимо. В том обилии книг и разнообразии авторов, какое мы видим сегодня, легко запутаться и растеряться. Нужны некие если не ориентиры, то примеры, этакие пробники: попробуй вот это, вот это… Читателю нравится рассказ или отрывок из романа такого-то писателя, и он начинает покупать его книги.

Один из свежих коллективных сборников — «Большая книга победителей», вышедший в издательстве АСТ (Редакция Елены Шубиной). Авторы — лауреаты девяти сезонов премии «Большая книга».

Имена как правило очень известные: Владимир Маканин, Дмитрий Быков, Дина Рубина, Владимир Сорокин, Виктор Пелевин, Михаил Шишкин, Людмила Улицкая, Леонид Юзефович, Захар Прилепин…

Сборник имеет два раздела — «Проза» и «Non-fiction». Интересно, что во втором разделе немало прозаиков — Алексей Варламов, Леонид Зорин, Александр Иличевский, Владимир Шаров, — выступивших с очерками. А вот Сергей Беляков, Рустам Рахматуллин, Людмила Сараскина, награжденные за non-fiction, попробовать себя в прозе не решились. Это издание можно рассматривать как выставку достижений премии «Большая книга» к десятилетнему юбилею, а можно и как рекламу современной русской литературы. Не секрет, что и специалисты не успевают прочесть всё, что надо бы, что составляет движение литературы. Силы и время не безграничны. И среди титулованных авторов остаются непрочитанные. Сборник «Большая книга победителей» отчасти заполняет эту лакуну. У «пропущенного автора» можно прочесть двадцать-тридцать страниц, «создать мнение», а то, быть может, и начать основательное изучение им написанного.

Но главное значение этой книги, на мой взгляд, — показать, что и как пишут лауреаты после своих побед. И здесь меня очень обрадовали фрагменты из новой книги Сергея Белякова «Тень Мазепы», которая наверняка вызовет мощный резонанс и жаркие споры; очерки Алексея Варламова «О Пушкине поневоле» и Леонида Юзефовича «Александрия, или Роман как странствие»; заинтересовали главы из готовящегося к изданию романа «Авиатор» Евгения Водолазкина; местами заставил сочувственно кивать и улыбаться, а иногда негодовать рассказ Евгения Попова «Слезы радости»; искать и не найти идею свежего (судя по всему) рассказа Захара Прилепина «Спички и табак, и всё такое»; составить по большим фрагментам представление о только что вышедших романах Людмилы Улицкой «Лестница Якова» и Виктора Пелевина «Смотритель»…

К сожалению, многие авторы дали в сборник старое, хорошо известное. Владимир Сорокин отделался кусочком из «Теллурии», а Александр Терехов — из повести «Бабаев», опубликованной еще в 2003 году; Рустам Рахматуллин дал отрывок из книги «Две Москвы, или Метафизика столицы», за которую был награжден «Большой книгой» в отдаленном уже 2008 году… Владимир Маканин представлен эпизодом из романа «Асан» («Большая книга» всё того же 2008-го), но, к сожалению, в последние годы Владимир Семенович из-за возраста или по другим причинам почти не выступает с новыми произведениями…

Но в целом сборник можно было бы назвать классическим парадом литературной гвардии, как многие называют лауреатов премии «Большая книга». Прочел, оценил уровень, поставил на полку или передать знакомым: почитай. Но рассказ Дмитрия Быкова под названием «Жалобная книга» лично мне не позволяет пока что расстаться с этой книгой. Рассказ засел в меня, как заноза, и с ним нужно разобраться.

Дмитрий Быков работает в разных областях литературы. В том числе и разных жанрах прозы. Если публицистика, критика, литературоведение и даже в некотором смысле поэзия (в том числе и стихотворные фельетоны) Быкова серьезны, то в прозе, на мой взгляд, главенствует игровое начало. Это плюс, когда автор пишет о возможном скором будущем, об отдаленном уже прошлом, сочиняет альтернативные детали истории, но когда, играя, он касается современности с ее неостывшей еще кровью, становится не по себе.

Таков игровой рассказ о современности «Жалобная книга».

Кто прототип главного героя нам, современникам, очень легко догадаться с первых же слов: «Верховный комиссар Кругловки, кавалер ордена святой Варвары с мечами, бывший министр обороны республиканского правительства, оттесненный на периферию интригами присланного из Москвы политолога Чувылина, почетный реставратор Военно-исторического общества и прочая, прочая, прочая, — Василий Миронович Смирнов-Шахтерский был не чужд литературе». Он желает как «минимум» завоевать Южную Европу, «раз уж временно заморозился проект Западнославянской империи»…

Будущий читатель вряд ли уловит созвучия Кругловки с Юзовкой (как Юзовка называется нынче, уточнять не буду), в перечне титулов не отметит сарказма в упоминании о «почетном реставраторе», не догадается, что «Шахтерский» — почетное прозвание вроде «Задунайский», «Таврический»…Но нам, нынешним, всё, кажется, ясно.

Зачем, скажут, трогать прототип, если речь идет о художественной литературе. Но автор наверняка хотел, чтобы мы узнали в Смирнове-Шахтерском именно этого человека. Иначе он бы написал тоньше. И Быков это умеет — писать тоньше, эзопистей.

Короче говоря, Смирнов-Шахтерский мечтает написать настоящую книгу, «абсолютную, как смерть». Они читает классиков, но они не подходят на роль примеров — в их прозе нет истины. Не находит он истины и в жизни, даже в военной, даже в словах умирающих от ран. «Досадно, что большая часть смертельно раненных бойцов <…> неразборчиво бредила или просила обеспечить денежным довольствием семью. Все это было скучное, слишком человеческое».

«…слишком многое заслоняет истину. Он и сам ее не знал, но догадывался, что она существует. Война имела смыл только потому, что приближала тысячи людей к познанию истины и даже непосредственно погружала в нее, потому что она обступает человека сразу после смерти. Поведать о ней можно было только в миг перехода. И это была бы, о да, наконец-то, — сверхлитература».

И Смирнов-Шахтерский решает давать приговоренным к расстрелу большую конторскую книгу — написать в свою последнюю ночь самое главное. Чтобы книга заполнялась быстрее, он вводит расстрелы три раза в неделю. Тем более что недостатка в приговоренных нет:

«…предлоги не переводились — от кражи соседской рубахи, вывешенной на просушку, до диверсий, доказывать которые не требовалось, ибо всё в городе и так со страшной силой сыпалось и ломалось».

Жители Кругловки тоже хороши: «…расстрелы понравились, народ вошел во вкус. Было интересно. Многие ненавидели соседей, иному заманчиво было посмотреть, как станет корчиться отвергнувшая его одноклассница, некоторым подросткам надоели родители, а что не будет больше горячего обеда, так проживем как-нибудь. Женщин Смирнов расстреливал выборочно, неохотно. Он был все-таки солдат, а главное — он не верил в женскую литературу».

Записи Смирнов-Шахтерский не читает: «Был соблазн прочитать то, что написала свежая убоина, но он всякий раз воздерживался, и до какого-то момента это его действительно хранило — словно он, не соприкасаясь со смертью лишний раз, получил гарантии безопасности еще на пару дней».

В Кругловку из Москвы «под видом гастролирующего певца» прибывает «представитель Ставки Кушелев», узнает о расстрелах и приговаривает к расстрелу самого Смирнова. На ночь дает ему ту самую книгу (по совету переметнувшегося к новому начальству смирновского ординарца) «на тех же условиях: впиши, что хочешь, порвешь — самого порвем, собаками».

У Кушелева на эту книгу тоже виды: «…в Москве издам. Или, возможно, передам Би-Би-Си. Посмотрим, кто как заплатит».

Основной объем рассказа занимают читаемые Смирновым записи… Они разочаровали героя, «и он крупно, каллиграфическим своим почерком, вывел: „НЕИНТЕРЕСНО“».

Сама фабула рассказа, конечно, имеет право на существование. Но игривая, какая-то стёбная форма, а главное фактура, в которой явно проступает трагедия, происходящая поблизости от нас, с участием наших единоплеменников, а то и лично знакомых людей, коробит и возмущает. И это возмущение адресовано, к сожалению, обычно умному, культурному, разумному автору…

Прототип быковского Смирнова-Шахтерского, уверен, достоин отображения в литературе, художественного осмысления, наверное, суровой оценки, но никак не стёба. Никак.

…Ну вот, кажется, с рассказом «Жалобная книга» разобрался, но сборник «Большая книга победителей» далеко убирать не буду. Наверняка он скоро мне снова понадобится.