Готовый подменить своих коллег-атлантов

В феврале этого года был очередной литературный юбилей. Только прошёл он тихо и неприметно. Никто не снял документальный фильм об этом человеке. В ЦДЛ не устроили вечер памяти. В СМИ не появилось ни одной приличной статьи. Если где-то и праздновали, то, может быть, Тбилиси — громко, с песнями, стихами и длинными тостами.

В 1891 именно в Тифлисе родился Михаил Ковалёв, который выступал под псевдонимом Рюрик Ивнев. Как поэт он искал себя среди футуристов и имажинистов, но отошёл к традиционалистским стихам. Как прозаик он предвосхитил Набокова (роман «Несчастный ангел» — инверсия «Лолиты»: в нём иная пара — опытная женщина и «юноша со взором горящим») и русский постмодернизм в лице Пелевина, Сорокина, Елизарова (недавно в питерском издательстве «Лимбус Пресс» вышли его ранние рассказы в сборнике «Несчастный ангел»). Ивнев-мемуарист всегда правдив и обаятелен. Тонкая ирония осела ржавчиной на его текстах — не шибко приметной, но въевшейся основательно. Правда, такая коррозия, согласитесь, только приятна читателю.

Предвосхитил такой тихий юбилей Маяковский, сочинивший на Рюрика Ивнева эпиграмму: «А известность проходит мимо, / Потому что я только — Ивнев…»

Широко прошли чествования Мандельштама и Есенина, с которыми тесно дружил поэт. Конечно, их творчество не соразмерно, но русская литература, богатая на писателей первого ряда, заранее приготовила место и для Ивнева. Он виснет где-то в воздухе между первым и вторым рядом, готовый подменить своих коллег-атлантов.

Юбилей получился у него двойной: 125 лет со дня рождения и 35 лет со дня смерти. Прожил поэт 90 лет — шёл практически нога в ногу со своим веком. У нас говорят, что литератор должен жить долго. И тогда на старости лет его ждёт признание, слава, успех и прочие кармически побрякушки.

Произошли ли так с Ивневым? Сложный вопрос. Знали и знают поэта как сопричастного к судьбе Сергея Есенина, Осипа Мандельштама, Анастасии Цветаевой. Он контекстуален, намертво контекстуален. Что уже, наверное, неплохо.

Можно привести несколько примеров. Первыми поэтами, кто приняли советскую власть и пришёл в Смольный, были Александр Блок, Владимир Маяковский и… Рюрик Ивнев. Помимо «четырёх слонов» имажинизма — Анатолия Мариенгофа, Вадима Шершеневича, Александра Кусикова и Сергея Есенина — был и… Рюрик Ивнев. Дорогу в литературную жизнь поэту Павлу Васильеву дали Иван Гронский, Сергей Клычков и… Рюрик Ивнев. Примеры можно множить и множить. Но каждый раз получается одна из многочисленных фигур.

Кому готовит старость длинный ряд

Высоких комнат, абажур, диван турецкий,

Спокойствия и неги сладкий яд,

Весёлый пир в столовой, крик из детской…

А мне — столбов дорожных ряд

И розы мёрзлые в мертвецкой.

«Столбов дорожных ряд» — это постоянные путешествия по России, по Кавказу, по Дальнему Востоку, по Японии и по Европе.

Его первая книга называлась «Самосожжение». Огонь, жар, пожар — вот те слова, что вызывают ассоциации с поэзией Рюрика Ивнева, — не испепеляющие, а, как во многих религиях, очищающие. Так и Анастасия Цветаева отмечает его «пылкое сострадание» и «жар жизни».

Евгений Евтушенко писал, что «блёстки поэзии рассыпаны по его книгам. В лучших своих вещах Ивнев преодолевает сладковато-мелодраматическую „романсовость“, поднимаясь до высокого романса». Шестидесятники вообще часто обращались к поэзии Серебряного века. Особенно к имажинистам и футуристам — к тем литературным группам и поэтам, которые умудрялись собирать полный зал Политехнического музея. Они пытались понять, каким образом в 1920-е годы это получалось. И в 1960-е, раскусив всю трюки и познав волшебство живого слова, — уже сами собирали стадионы.

С другой стороны были ленинградские поэты, которые тоже не обходили вниманием имажинистов и футуристов. Вот, например, Евгений Рейн выразил это в стихотворении:

На земле чемоданчик открытый:

там уложены в стопки

эти легкие книжечки —

так недорого стоили,

что стыдно сбивать было цену —

ничевоки, фуисты,

футуристы и все остальные.

Я не знал, что иные из них еще живы,

что Олимпов служил

управдомом где-то на Петроградской,

что Крученых и Рюрик Ивнев могли свои книжки

мне еще подписать.

Конечно, того Мариенгофа, или Ройзмана, или Ивнева встречающие на улицах люди спрашивали: «Вы тот брат того самого?», «Вы его сын?», «Вы однофамилец?» — и были несказанно удивлены тем, что легендарные поэты ещё живы.

У Рюрика Ивнева выходили книги, многие тексты печатались в периодике — начиная с газеты «Литературная Россия» и заканчивая «толстым» журналом «Волга». Но сейчас его правопреемники извлекают из домашнего архива новые и новые тексты. Такое ощущение, что кладезь неисчерпаем.

Так и в этот юбилей появилось сразу две книги — «По ступеням воспоминаний» и «Смятение», изданный орловским издательством «Картуш». Первая книга представляет собой как старые тексты, уже многажды опубликованные (эссеистика «Четыре выстрела» и пьеса «Сергей Есенин»), так и печатающиеся впервые. Среди последних — сотня стихотворений, дюжина рассказов и не мемуарные очерки, конечно, — они публиковались и публикуются непрестанно — а «штрихи к портретам», небольшие, но примечательные уточнения о поэтах Серебряного века и советских партработниках.

Раздел книги, который представляет особый интерес, — это воспоминания о самом Рюрике Ивневе. Из них выходят на первый план очерки Евгения Евтушенко, Юрия Паркаева и Николая Леонтьева.

Вторая книга — роман-памфлет, как пишет её составитель Николай Леонтьев. Называется — «Смятение». И представляет собой попытку Рюрика Ивнева «разоблачить буржуазное общество, приводящее к безмерной эксплуатации и деградации человека». Из сегодняшнего дня такой роман может показаться надуманным, написанным из-под палки, вынужденным, но история знает и другие примеры.

Взять хотя бы «Сорок девятый штат» Джеймса Олдриджа, в котором повествуется о трудном положении Великобритании. Долговая яма, в которой оказался главный герой — английский премьер-министр, ставит государство перед выбором: отдать всю власть рабочим, стать сорок девятым штатом Америки или принять безвозмездную материальную помощь от Советского Союза. В итоге премьер-министр делает ходом конём и находит совсем другое решение.

В этой пьесе Джеймс Олдридж показал, как США способно сделать из независимой страны своего сателлита, показал все механизмы и объяснил контекст. Что и говорить, текст, написанные почти столетие назад, и сегодня выглядит актуальным. Неслучайно его вновь начали ставить на театральной сцене.

Так и со «Смятением» Рюрика Ивнева. Стоит вчитаться в роман — и сразу увидишь не только и не столько капиталистическое общество предвоенной и военной поры, сколько сегодняшние российские реалии.

Начинается роман оригинально. Джозеф Лонг работает в организации под названием «Аргус». Аргус или Аргос — это многоглазый великан из древнегреческих мифов. Как водится в искусстве, это имя стало нарицательным и теперь аргосом называют стражей, которые находятся всегда начеку. Организация занимается всем подряд. Какое бы поручение ни заказали, агенты «Аргуса» должны его выполнить. Иначе — фирма потеряет репутация.

И вот появляется новый заказчик — доктор Биксенен. Он просит разыскать «редчайший экземпляр человеческой породы: воплощённый идеал благородства, прекрасного семьянина, боготворящего жену, безгранично любящего детей, человека с незапятнанной репутацией, не совершившего ни одного поступка, на котором лежала хотя бы лёгкая тень недоброкачественности». Задание, мягко говоря, необычное. Но главный герой берётся его исполнять — и выходит на поиски.

Конечно, роман-памфлет выявляет себя с первых страниц, но от этого не становится менее интересным. Наоборот — читая «Смятение», ты пытаешься уловить тот момент, когда Рюрик Ивнев выстраивает стандартную фразу и вот-вот должен сорваться в пропасть предсказуемости, но он вместо этого ещё уверенней шагает и даже приплясывает на канате своих мыслей.

Если бы роман в своё время был напечатан, не исключено, что на филологических факультетах его изучали бы до сих пор. (О школе, конечно, не говорим, потому что ей бы следовало разобраться с уже устоявшимися классиками).

В заключение пара строк из книги «По ступеням воспоминаний»:

Всё сказано. Что мне сказать ещё?

Что полувековое опозданье

Меня хлестнуло по лицу бичом,

Вернув угар монгольских орд в Рязани.

<…>

Прими меня таким, каким я был

Сто лет назад в цветущих снах акаций,

Прими со мной протяжный скрип арбы

И тишину провинциальных станций.

Приняв Рюрика Ивнева, читатель найдёт для него место на книжной полке — где-то между Ахматовой и Пастернаком — если расставлять по значимости, или между Ивановым-Разумником и Инбер — если расставлять по алфавиту.