Ходил по Москве скворец…

Проза Бориса Евсеева обладает уникальным свойством выражать в ярких и необычных образах нечто «главное». Читатель включается не только в процесс понимания скрытых механизмов жизни, но и в состав действующих лиц книги.

Роман-притча «Офирский скворец» — предыстория новой жизни, очищения русского языка, воссоздания утраченного, исправления и оживления «моста», скрепляющего реальность и творчество, слово и речь.

«Скворец» прилетел к нам из вызвавшего серьёзный читательский отклик романа Евсеева «Пламенеющий воздух», как идея «овеществленного незримого», прикосновения героев к неуловимым явлениям. Ось, на которой держится роман-притча, невероятно оптимистическая. Невзирая на выкрутасы судьбы, герои все-таки приходят к пониманию важности и ценности «невещественного» бытия.

В начале небольшого романа действие происходит в смирительном доме, который призван обуздать, «смирить» беспокойный характер одного из главных персонажей — Ваньки Тревоги, «колоброда», прожектёра, талантливого рассказчика баек и историй, занесённого к нам из XVIII века: «Призывал Тревога российских и иностранных подданных основать новое государство на острове Борнео».

Автор объясняет значение Ванькиного характера для истории России: «Часто одни только пролазы и темнилы подмогой русскому духу были. Двигали они наш дух вперед, воздымали его ввысь. А сами потом в сторонке отдыхали. Хорошо, если все ими сделанное доставалось святым. А то ведь — чинушам!»

По мере движения сюжета мы погружаемся в «глубину текста», во все образы и эмблемы автора.

Одна из знаковых эмблем — «узнавание тайного». Она объединяет разные сцены романа-притчи и совершенно непохожих друг на друга героев: ученого скворца и обер-секретаря Тайной экспедиции Шешковского.

Скворец в повести — птица-проводник и транслятор мыслей Ваньки Тревоги: «Взял и подучил скворца нести околесицу про Тайную экспедицию, про Голкондское, да про Офирское царство…». А цель, которую преследует герой, — желание соединить времена: «Ванька скворца в Голосов овраг со своим подручным отправил. Чтоб там птицу для будущих времен сохранить. Дабы мог скворец в будущих временах против нынешнего правления свидетельствовать».

От слов птицы персонажи вздрагивают, ёжатся. Действие перемещается в наши дни, скворца постоянно воруют, или он сам улетает. Но чаще — гуляет пешком по Москве, словно желая быть вместе с людьми, а не выше их. Но, неподобающее отношение людей к священной птице приводит к ее утрате. Правда, остается (данное автором лишь контурно) Офирское царство.

В Офире — тонкие помыслы, радость эдемского единения людей и животных, отсутствие денег и власти: «Такое птичье-человечье, летучее царство, — самое приманчивое для русского человека и есть! Вот только где оно — пока никто толком не понял».

Становится ясно: «Офирский скворец» — притча о невещественной Земле, о неуловимой тайне, о силе незримого, об Офире, который находится то ли в неведомом птичьем царстве, то ли в расселине времен. Но отражения Офира, погоня за ним и есть тот путь, который возносит нас над пустотой и бренностью мира.

Теперь о ставших уже классическими для автора темах, которые появляются в совершенно новых контекстах, создавая метаидею сборника.

«Арина-речь» — рассказ связный по содержанию и созвучный лексически. Ключевое место действия рассказа — рынок. Именно здесь резко вспыхивает костёр: «Костёр потрескивает, мир окрестный светлеет, жизнь становится любопытней, приманчивей». Чем замечателен образ костра в рассказе? Тем, что он имеет метафизическую составляющую, а также способность «высвечивать» невидимые стороны действительности: «Рынок просвечивается им, как огромная коробка с трёхцветными, поставленными стоймя мармеладками».

Интересно то, что Борис Евсеев связывает любовь и речь. Из текста ясно, любовь можно растратить не только в делах, но и в словах: «Не хочу я свой талант любви по пустякам разбазаривать, даром его разменивать. Её, любви, много никогда не бывает».

По временам речь Арины кажется овеществлённой, предметной. Такая речь убеждает помимо смысла: красотой, сладким полётным весом. Вдруг начинает казаться: как Арина говорит — так оно всё и будет!

Стиль прозы Б. Евсеева самобытен тем, что почти каждый его образ, метафора, постепенно становятся «витальными». Это «оживление» как раз и объединяет слова и действительность в рассказе «Арина-речь»: «Веселье и горечь, всепроницаемость и восторг! Чистая русская речь, тут же, на глазах, становясь физически-телесной, преображает наш пасмурный мир».

В другом рассказе Евсеева «Лицедув» главный герой по имени Гриша занят «выдуванием лиц». Снова происходит символическое возникновение духа и плоти из первостихии огня.

В изготовлении, «выдувании» лиц есть свои этапы, на одном из них у каждой головы появляется свой взгляд. Однако: «Взгляды существуют лишь до тех пор, пока Гриша не приступает к основному-главному. Приладив воронку, Гриша, через отверстия в темечках, заливает по очереди пиво, вино и морс в изготовленные с любовью головы».

То есть, рассказ в несколько ироничном ключе повествует об очищении, но уже не речи — «головы».

Один из ключевых рассказов книги — «Под мостом». Здесь — торжество человеческой мудрости, осознанного выбора трудного пути и счастье одарения. Меняются события и времена года, меняется настрой людей: «Весна встала окончательно, и характер вещей изменился… Ничтожное стало необходимым!». Ничтожным автор называет сам мост с его обитателями, оттаявшие весной предметы, однако по мере прочтения эта ничтожность приобретает значение «главного».

По сути, перед нами история бегства влюблённых от невыносимой домашней жизни: «И душа — здесь, хотя дома маленький сын остался. Но назад ни за что не хочет, все нутро домашняя жизнь изгрызла!».

Под мостом, благодаря знакомству со стародедом Мелентьевым, двое со временем обретают тишину, свободу, любовь. В рассказе автор обращает внимание и на то, как звучит тишина, и на то, как человек видит жизнь: «Но видел он хорошо. Не то чтобы остро, а как-то подробно-ласково жизнь глазами лизал».

Подробное исследование жизни отличает стародеда Мелентьева, от других героев прозы Бориса Евсеева. Мудрость Мелентьева, простого человека, живущего «под мостом», порой просто поражает. Откуда в нем столько жизненной правды, у кого он её подслушал, где и как подстерёг?

«А кто притворяется другим, тот человек пропащий».

Еще одна деталь, общение человека с миром природы: «На следующий день стародед кормил рыбу хлебом. Рыба брала корм радостно. От счастья одарения рыб кормом стародед прозевал, когда явились цыгане». Стародед одаривает мир своей любовью не только к человеку, но и к миру природы: «Дерево телесней камня. Но камень глубже! В дереве звон — приятный, уносящий. А в камне — гул земли, гул основы. Гул вечной жизни!».

Этот рассказ — перекликающийся своими притчевыми нотками с романом «Офирский скворец» — больше других повествует о стойкости духа. Так, стародед рассказывает историю самоубийства двух влюбленных: «И прыгнули, и утопли. И над мостом, как два томящих огонька, встали. Теперь по вечерам тут мерцают. И не понять: гнилушки это, светляки или просто отблески пустые? Думали вечную любовь обрести, а обрели мерцание во мраке и вечное терзание меж небом и землей».

Слабые люди называют трагедию судьбой. На самом деле, это повод для того, чтобы Ход Вещей изменил их жизнь: «Думаете, это вы жизнь свою поменять хотите? Не-а. Это она вас из гущи своей выдернула и под мост швырнула». Таким образом, смысл несчастий не в том, чтобы принести нелепую смерть, а в том, чтобы обновить жизнь, создать резкий поворот: «И у тех двоих не такая судьба была, чтоб попусту над водой мерцать».

Здесь, как и в романе-притче, как и в других рассказах, автор обозначает «главное»: «Души — мост между временами. Они, а не законы с параграфами времена связуют. Как люди жизнь свою меж временами протянут — такой связи времен и быть!».

Одним только этим рассказом Борис Евсеев привнес в русскую литературу очень многое…

Ещё один рассказ «Гул Земли» начинается с мотива «связанности»: «Правдивые истории не бывают слишком связными. Прилипчивая, как смола, несвойственная реальной жизни „связность“, вызывает тошноту и озноб, заставляет судорожно хватать ртом зимний кочковатый воздух». Получается, что связь времён и связность жизни — не одно и то же!

Чтобы слова не распались, создается одно, стержневое: «Тут же, на случайной рекламке, пишутся разрозненные слова, и сразу клочьями летят в воду. Но стержневое слово накалывается на руке синим «шариком».

В таких условиях появляется «Территория мысли», где «каждый видит, что ему дано», и на которой речь очищается от дрянных слов: «Захотелось все эти слова зарыть глубоко в землю. Чтобы они здесь, на острове, дохлой рыбой перегнили, стали хоть чем-то полезным».

Дрянные слова — программируют болезни тела: «Есть, такие слова, есть. К примеру: ˝Жизнь, хоть удавись˝! Или: ˝Провались всё пропадом˝! Или: ˝Урою тебя, мразь˝. Эти и подобные слова сперва нас инфицируют, а потом убивают! Их нужно истреблять, как сифилис, как СПИД!».

В рассказе также обозначены темы тишины и вещественности слова: «Только неуёмное желание рассказать свой мир другому! Только неусыпная воля: через простенькую историю сотворить собственную вселенную воды, камней». Стремление к рассказыванию жизни, по мнению автора, присутствует в каждом человеке.

Итак, главное здесь — возможность услышать гул земли и не спугнуть эту глубину: «Гул земли — постоянно обновляемое высказывание глубин о том, что у нас тут на поверхности, блин, происходит!».

Стало быть, Гул Земли — это гул замыслов, гул творческих идей, новых состояний. А секрет творческого вдохновения, возможно, и заключается в умении понимать этот гул, уметь вслушиваться в себя, давать волю чувственной мысли: «Чувственная мысль — сильней мысли обычной. Эмоциональный ум — плодотворней, чем просто ум. Когда во мне чувственной мысли нет — я тот же автомат с лампочками!».

Рассказы Евсеева вольно или невольно продолжают мотивы и мысли, звучащие в романе-притче «Офирский скворец». И это делает книгу по-настоящему цельной. А, может, и неразрушимой.

«Офирский скворец», роман, рассказы. М., «Эксмо», Серия «Странствия души. Проза Бориса Евсеева», 2016. ISBN: 978−5-699−86593−2