Книга, записанных в рай

Захар Прилепин всегда иной и всегда радует, удивляет. Издалека начнешь приглядываться, сомневаешься: он ли? Потом махнет рукой, улыбнется: это я, я. Ну да, он. Свой, родной, пришел из России.

Семь жизней — вы помните? Это не метафора, не фигура речи, а реальность. Он умеет быть разным, но при этом не размениваясь, не растрачивая себя попусту, а оставаясь все тем же.

Очень важное качество: подвижность, стремительность, а внутри горячий камень и твердь. Почти что камень веры, ведающий о том, что «жизнь как чудо», и всякий раз детски радующийся этому, как небывалому открытию.

Сорокалетний мальчишка поднес тебе в похмельную жажду ключевой воды, а ты напиться не можешь, так радостно и сладко. И что-то еще… энергия жизни и много-много света. Даже несмотря на то, что «черным-черно» в финале. Печаль моя светла. Где-то в этом упавшем, как занавес, черным-черно должна была появиться звезда, иначе невозможно, чтобы тьма засасывала все вокруг и без остатка.

Роман ли это, а если роман, то исповедь, ностальгия или попытка проговорить, что-то понять из пережитого за последние несколько лет на передке, с того самого момента, когда было объявлено о создании «батальона Захара» в близкой мятежной республике? Когда разразилась канонада эмоций, воплей, истерик, звериного рыка и слов поддержки. Когда одни жутко переживали и боялись дышать, дабы чего дыханием своим не нарушить, не толкнуть куда-нибудь в ненужное, а другие мечтали плясать и пузыриться от известий гибельных, кликали погибели и несчастья.

Волчьей стаей последовали и весь путь подвывали. Со стороны только этот вой и можно запомнить, уж слишком он был яростный. Но ведь не с волчьим этим жить надо, не через вой обо всем судить и зубовное клацанье, не через «бред сивой кобылы», поэтому и выстрелил книгой глубоко личной и исповедальной. Пшли вон, надоели!

Перед нами сама жизнь, излившаяся на бумагу, меньше чем за месяц под занавес одного года и завершенная в Рождество. Вихрь, пронесшийся впереди той стаи.

Воин и писатель. Именно об этом пути мечтал великий Эмир Кустурица и завороженный смотрел на Захара, может, хотел разглядеть вариант и своей потенциальной, но нереализованной судьбы?.. Ах да, еще и открыватель новых земель. Ищет их, чтобы можно было мечту найти или воплотить. Нет, не Китеж-граж и не Беловодье, а земное и человечное.

Вообще-то книгу можно было назвать «Свои», но так уже назвал собственную Сергей Шаргунов. Прилепин пишет о своих, о большой семье, тех самых русских людях за длинным и необъятным столом. На столе горят свечи, наполняются стопки. Один спел, другой смолчал, кто-то кулаком стучал. Обнялись, поругались, пошутили, рассмеялись, говорили о чем-то необычайно важном или просто пинг-понгом бросали слова, ведь и без того все столом связаны, родством близким-дальним, зачем мудрствовать лукаво?.. А Захар носится вокруг: вы еще посидите, когда вместе света больше, сами люди необъятнее становятся, зачем куда-то идти, тем более, что уже темно и тьма из углов подступает, лучше вам керосинок еще принесу, да стопки наполню. Но разошлись, чтобы потом собраться…

Стол, что сотни дорог и окоп одновременно. Искрится мошкара на свету или пули. Бешеный ритм, в котором метался. Дышал и надышаться не мог, пил, но алкоголь превращался в воду. Почти все казалось вторичным и ненужным, ведь образ мечты стал живым, рукой дотронуться и пощупать можно. Еще чуть-чуть и возможно было сказать: «Я пришел дать вам волю!». Но рука не тянулась, и ноги не шли, будто во сне все или в болезни.

Болезни идеей свободного Донбасса. Того самого другого возможно пути для огромной России, ее альтернативного отражения, более справедливого что ли и человечного. Был и этот путь, когда мы все стояли на распутье, но выбрали иной. Вот и тут мечта долго не ждала.

Путь отрезали, наступление, в которое так верили, не случилось. А если долго никуда не идешь, то рано или поздно падаешь. Мечта растворилась убийственной вспышкой и грохотом, с сотнями быстрых шариков, потушивших свет и надежду в кафе «Сепар» в последний летний день.

Мечта, воплощенная в непризнанном государстве, в которое «верил как в свет собственного детства, как в отца, как в первую любовь, как в любимое стихотворение, как в молитву, которая помогла в страшный час…». Там у него вновь засветилось детство с желанием похулиганить, путать карты в серьезных раскладах. Там мелькнул у него образ отца, а сам он повторял «Батя». Отца, который вновь подбросил вверх, чтобы вместе не пропасть. Там он вновь влюблялся и венчался. Читал молитвы и стихи и вглядывался в тот самый страшный час, буровил его глазами. И все это вместе дает право сказать главное: вера моя через горнило сомнений прошла. Горнило — это и переживание «распада части серьёзных иллюзий». Можно сказать, что автор сам себя поместил на соловецкую Секирку и обнажился полностью, оттого и книга необычайно личная.

На Донбассе у Прилепина изменился голос, он сам сделался иным на земле, где жизнь и смерть меряются на руках. Там он многим больше стал, чем был до того. Пытался все вместить, но не вмещалось, приходилось погибать, чтобы вновь восставать и вбирать в себя новое. Но потом надорвалось и все разнеслось: и мечта, и надежды, и новый, так и не возникший, мир. Может быть, так Федор Михайлович возвращался с каторги, переживший ожидание близкой смерти. «Умерев» и, пройдя «мертвый дом», он стал необъятен. Также и Захар Прилепин временно выключил свет, чтобы к темноте прислушаться, сокрыть свою наготу и беззащитность, а потом вновь включить и заново увидеть своих. Свои завсегда со светом идут. Это огромный и безбрежный мир, многим больше всего прочего. Большие люди и без маленьких душонок. Чем ближе они подходят, тем больше становятся. Дай-ка я тебя обниму!

---

Литература: Захар Прилепин: Некоторые не попадут в ад