Похождения злобного кинокритика. МКФ «Послание к человеку"-2020. День четвёртый

Этот кинодень для меня начался после обеда. Во второй половине дня я сижу в «синем», небольшого размера зале Дома кино. Документальная программа. Ведущий представляет автора и героя первого фильма. Её зовут Мария, но когда ей передали микрофон, она от роли героини отказалась, сославшись на то, что она только голос за кадром. Больше ничего не сказала, смотрите, говорит, кино. Картина так и называется:

«Дополнить ничего не могу»

Девушка Маша заинтересовалась судьбой своего прадеда, репрессированного 80 лет назад. Её прадед, Янцен Яков Петрович, выходец из общины менонитов — немецких протестантов-пацифистов. Его отец — преуспевающий крестьянин, он владел в Крыму около тысячи Га земли. Когда пожар революции дошёл до этого райского уголка (Крымнаш, напоминаю), там свирепствовала революционная еврейка Землячка и венгр Бела Кун, так что удивительно, что прадеда репрессировали как кулака только в 1931 году. Но факт есть факт — Маша пошла в архив ФСБ и всё там разузнала. Снимать там не разрешили, и эту часть своей короткометражки автор зарисовала мультипликацией.

Семью Янценов переселили в Архангельскую область, а уже в 1933 году главу семьи снова арестовали за антисоветскую агитацию. Якова Янцена отправили в Сибирь. Отбыв назначенной судебным трибуналом срок — пять лет, он вернулся. Но спустя некоторое время, в 1938 году, он был арестован за шпионаж. «Расстрелять» — таков на этот раз был приговор суда.

Мелькнуло в фильме его фото — худощавый мужик в пальто. Коротко стрижен, бородёнка. Взгляд умный. Хороший мужик был, наверное. Под воротником висит табличка с номером, спокойно он смотрит в объектив фотокамеры. Его религия учила не противиться злой судьбе. Следователю он отвечал достойно, его показания поразительно литературны — удивительно, что крестьянин обладал таким языком. Оговаривать себя и других Яков не стал. «Дополнить ничего не могу» — это последняя фраза из протокола.

Вот она — жизнь, попавшая в стальные жернова истории. Хотя сталинские репрессии — тема нелёгкая, но многие ею пытаются спекулировать. Относительно недавно один деятель, потомок репрессированных, до того закопался в прошлом, что стал находить потомков тех, кто был виновен в гибели его деда. Найдя их, он предлагал перед собой извиниться, придурок.

Я не сторонник бесконечно каяться за наше общее прошлое, но и оправдывать какие-то неприятные моменты в нашей истории не намерен. Я принимаю нашу историю такой, какой она является. Сколько таких судеб, сколько таких трагедий вплетены в её полотно, и всё это — и скорби, и печали, и пот, и кровь, и слёзы — наше. Как и все радости и победы страны они принадлежат нам. Всё это наше — навсегда.

«Акаса, мой дом»

Лето, солнечный день, темные воды дикой реки, у берега заросли камышей. На горизонте вытянулись в небо несколько небоскрёбов. Очень похоже на исток Клязьмы, что течёт за Ленинградским шоссе между Шереметьево и Химками. Только леса не хватает поблизости — его сейчас и нет уже. Часть его вырубили в угоду скоростной и платной трассы М-10. Кстати, очень удобно. До Питера, чтобы попасть на фестиваль, я доехал на машине часов за шесть.

Но это не родные Химки. Это «Акаса, мой дом» — документальный румынский фильм — участник международного конкурса. В речке плещутся смуглые цыганята. Для них это место является родным. Сколько их? Один, два, три, четыре… девять! Мать-цыганка, похожая на бабу-ягу, выдавила из себя кучу детей. Она стирает за всеми, сидит возле сколоченного из всякого барахла дома, трёт в корыте одежды. А муж её, румынский Будулай, лежит под деревом, курит сигареты. Всё ему нипочём, бездельнику.

Живут цыгане на лоне природы, в естестве, по заветам Жана-Жака Руссо и Льва Николаевича Толстого, которых никто из них не читал — цыганята безграмотными растут, в школу не ходят. Растут они, как Маугли, вместе с животными. Голуби, кошки, гуси… Собака! Пушистый нечёсанный зверь. Вот ещё свинья пробежала. Все твари божьи.

Ничто цыганскую семью не берёт. Ни полиция, ни соцслужбы. Стали они уже знаменитостями. Румынский министры в лицо уже главу семьи знают. Приезжают, здороваются. Да что министры — принц англицкий приезжал, не вру — принц Чарльз собственной персоной попал в кадр и деревце недалеко посадил.

Пришла зима, снег выпал. Свинью на мясо зарубили. А цыган дожали соцслужбы. Разогнали тараканник, экскаватором дом снесли. Переселили семью ромалов в город — вот соседям повезло. А на том месте природный парк разбили — победил капитализм. В этой дикой глуши намечен парк с бородками для велосипедистов — радуется Кац, радуется Варламов.

Неплохая документалка, она мне зашла. О приключениях цыган в городе можете узнать, когда фильм появится в сети.

«Дни»

Из Румынии, минуя коммунистический Китай, через пролив перенесёмся в соседний зал на остров Тайвань — тоже китайский, но не коммунистический. Там происходит действия фильма «Дни». Я не специалист по азиатскому кино, все китайцы для меня на одной лицо, круглое и подгоревшее, как масленичный блин. Их эмоции мне непонятны, определить хорошо они играют или нет не могу. И фамилии китайские трудно запоминаются. Если это не Мао, конечно, или Чай Канши в нашем случае. Поэтому я предварительно заглянул в программку, чтобы узнать, сколько фильм длиться будет. Два часа. Что ж, вполне терпимо. Не три же с половиной.

Ведущий предупредил что режиссёр — тайваньский Антониони, и что титров не будет. А героев будет два. Негусто. Но придётся терпеть.

Как оказалось, без титров разбираться в происходящем на экране не так уж сложно.

Вот, первая сцена. Сидит в доме китаец, смотрит в окно, а за окном дождь идёт. Минуту, две… десять минут сидит китаец. Думает он и грустит на дождь. Его лицо не предвещает ничего хорошего. Но и плохого тоже ничего не предвещает. По его лицу, вообще, непонятно, что с ним происходит.

Следующий кадр — тот же китаец лежит уже в ванной. Тоже минут пять-десять длиться сцена. Потом смена кадра — показана природа снаружи дома. Дом китайца стоит на возвышенности. Небо тучами заволокло, ветер шумит в ветвях деревьев. Потом показана домашняя молельня — статуя какая-то — чему там китайцы поклоняются?

Потом опять природа, автор испытывает терпение зрителя. Не уходим, держимся. Прошло уже минут двадцать из двух часов.

Снова дом. Камера на полу, а китаец ходит туда-сюда. Один он что ли живёт? Женщину бы хоть какую привёл. Конечно, когда живёшь один, без женщины, грусть-тоска съедает.

Снова природа. Тучи и деревья, Атмосферно, экспериментально, арт-хаусно. И дико скучно. На Тайване не хотелось бы жить, в Китае, наверное, повеселее будет. Причём тут Аниониони? У Антониони уже несколько бы истеричных итальянок в кадр попало за это время. А у Феллини добрый десяток сумасшедших и взбалмошных итальянцев набежал бы.

Так, что там наш китаец? Огонь развёл. Салат стал резать. Ну что ж, подождём, время есть. Не такое видали. Китаец вывалил в таз куски рыбы, чистит её. Салат с рыбой, вкусно, наверное. Женщины китайской в доме нет, вот он сам и готовит. Ещё кабачок стал чистить. Или не кабачок — что там на Тайване у них растёт?

Пока ещё в фильме не прозвучало ни одного китайского слова. И не китайского тоже. Пока всё понятно. Точнее, нихрена непонятно, зачем так режиссёру понадобилось так зрителя мучать. Чехов утверждал, что висящее на стене ружьё должно выстрелить. Что тут выстрелит — пока неясно. Кастрюля? Салат?

О, что-то новенькое! Новая сцена. Китаец лежит в массажном кресле, и весь его загорбок иглами истыкан. К иголкам присоединены трубочки и там что-то дымится. Азиатский изощрение. Я помню сходил как-то на тайский массаж. Тайку звали Ори. Так я и правда чуть ли не орал от боли под её крепкими пальцами. Лотосы кровавые в глазах сквозь слёзы распускались. Этой Ори не в салоне — в полиции бы дознавателем работать.

О, а теперь другой китаец появился в сцене. Тонкие полоски острых усиков над губой. Ест. Ухо проколото, серёжка блестит — больше ничего сказать о нём не могу. Перекусил он, а потом в душ. Поел — помыться человеку сразу нужно.

Первый китаец идёт по улице. Рядом дорога. По дороге едут машины. На ближней полосе налево, на дальней — направо. Ещё минус пять минут. Уже к половине фильма подобрались. Так «Дни» и проходят.

Комната. Китаец намбе ван сидит в кресле вытянув ноги. Сидит минут пять — вычитаем! Чем же дело-то кончиться? Интересно, всё-таки. Новый кадр. Вечер. Уличная ярмарка. Китаец в туалет зашёл, монетку кинул. Зашёл, видимо, поссать — ценная информация, зритель должен об этом знать.

Заброшенный дом. Стёкла все повыбиты. Изогнулся ржавый фонарь. Ночь, улица, фонарь, (аптека) — не видно ни одного человека. Смена кадра. Китаец лежит на матрасе на полу. Первый или второй — не видно. Лицо ладошкой прикрыто.

Наступило утро. Узкая улица. Идёт одинокая китаянка. Навстречу наш поднебесный. Они незнакомы, расходятся. А камера застывает ещё минут пять. Гениальный сценарий.

Номер гостиницы. Китаец номер один, сидит, деньги считает. Да, денежки счёт любят — так у нас в России говорят. Посчитал. Достал сигарету, закурил. Не-е, ребят, всё, сдаюсь, пожалуй, я посплю немного.

Я дреманул, отключился на время. Глаза открываю и вижу, как на экране один голый китаец другому голому массаж делает. А-а-а-а! Я пулей выскочил из зала.

Содомиты! Тьфу-тьфу-тьфу! Вот, меня угораздило! Вот, тебе, матушка, и Антониони! Срочно, срочно нужно что-нибудь другое посмотреть, чтобы забыть этот кошмар! Я пошёл на ретроспективу Феллини.

Фильм Федерико Феллини «Казанова». Фильм-карнавал, фильм-маскарад. Кино о неутолимой жажде плотской любви, сила которой заставит любого корчится в сладостных муках. Казанова, демон наслаждения, с очередной возлюбленной превращается в сладострастного паука. И все его похождения показаны с необыкновенным юмором. Пышные парики и камзолы, бледные девы и румяные жеманные старухи — восхитительное хулиганство.

Это картина о празднестве разврата. Но там всё естественно. А всё что естественно, то не безобразно.

---