Льюис Кэрролл как зеркало русской англомании

То, что биографию Чарльза Доджсона — Льюиса Кэрролла на русском языке написала Нина Демурова — вполне естественно и предсказуемо. Это как если бы о Данте нам взялся рассказать Михаил Лозинский, а об Умберто Эко — Елена Костюкович (кстати, эта возможность пока что не является чисто умозрительной). Потому что, несмотря на обилие переводчиков, работавших над сказками про викторианскую девочку Алису до, после и одновременно с Ниной Михайловной — именно ее перевод 1967 года не просто признан каноническим, но и по-настоящему ввел экстравагантную английскую сказку в русское культурное поле. А саму Нину Демурову — в закрытый международный клуб кэрролломанов и кэрролловедов, благодаря чему она получила доступ — сначала удаленный, а после падения железного занавеса и физический — к редкостным местам и сведениям, от возможности изучать подлинники писем преподобного Доджсона, до возможности переночевать в оксфордской спаленке сестер Лиделл и любоваться луной с той же точки, что и Алиса почти полтораста лет назад. О чем она регулярно пишет в статьях, монографиях и обзорах, посвященных Кэрроллу, его знаменитой героине и (не)возможности перевыразить парадоксы книги в переводе.

Словом, Нина Михайловна Демурова, если так можно выразиться, верно служит Кэрроллу вот уже полвека. Едва ли есть в России человек, который знает и чувствует его лучше, чем она.

И ее 400-страничная книга вышла чудовищно скучной. Потому что посвящена не Льюису Кэрроллу, а Чарльзу Доджсону. А интересен ли нам том ЖЗЛ Доджсона — большой вопрос.

Зачем нужны жизнеописания писателей? (И зачем вообще был задуман Максимом Горьким проект «Жизнь Замечательных людей»?) Грубо говоря — чтобы понять, как, в каком изгибе их биографий зародилась и проявилась их незаурядность, как из, допустим, разорившегося аристократа, сельского сквайра или заурядного буржуа вылупился тот гений, которым мы не устаем восхищаться.

Нина Демурова начинает издалека. Она перечисляет предков Доджсона, честных йоменов, с XVI века, подробно расписывает, кем были Доджсоны и Латвиджи (фамилия матери главного героя, взятая им в качестве среднего имени) и даже приоткрывает страшную тайну: возможно они — о, ужас! — были причастны в XVIII веке к работорговле (как, впрочем, и все сколь-нибудь зажиточные обитатели приморского городка Уайтхэвена). Всё это очень интересно для любителей «Острова сокровищ» и английских баллад в переводах Маршака («Королева Британии тяжко больна…»), непонятно только, причем здесь сам Кэрролл?

Потом столь же обстоятельно переходит к семье, в которой родился писатель. И здесь, кажется, мы приближаемся к разгадке интересующей нас жгучей тайны — как добрый, но занудноватый профессор преображался в парадоксального сказочника. Оказывается, отец будущего мастера нонсенса, тоже Чарльз Доджсон и тоже преподобный, отличался сокрушительным чувством юмора. Демурова приводит письмо, написанное Чарльзом Доджсоном-старшим своему десятилетнему сыну, выдержанное совершенно в духе будущей «Алисы…»: «…мэра Лидса обнаружат в суповой миске под слоем заварного крема с фисташками: он спрячется туда в надежде сойти за торт и избежать таким образом ужасного избиения, грозящего всему населению города». И потом заключает: «своеобразный юмор будущего Льюиса Кэрролла, возможно, сложился не без влияния отца, который обладал несомненным литературным даром, отмеченным не только солнечной, но и мрачной нотой».

«Возможно» — это сказано с истинной английской сдержанностью; и дальше продолжается ровный рассказ о любящей семье с одиннадцатью детьми и крепкой верой в Бога, своевременном поступлении серьезного и способного юноши в университет (с кратким отступлением о суровых нравах закрытой школы, в которой он отучился) и начале ни шаткой ни валкой академической карьеры. Которой суждено будет продлиться без малого полвека, в течение которых Кэрролл надолго покинет Оксфорд лишь однажды, летом 1867 года, ради путешествия в Россию. Оно тоже подробно описывается, — в режиме пересказа путевого дневника автора.

Но на главный вопрос — каким же образом этот тихий и замкнутый препод (в основном он читал лекции по математике первокурсникам) и своеобразный, но малооцененный при жизни логик оказался автором двух сказок, не просто перевернувших детскую литературу и введших в нее принципиальный новую героиню, но и впустивших в литературу взрослую щедрую струю абсурда и сюрреализма? — ответ приходится извлекать самостоятельно.

Например, оказывается, что из 11 детей в семье Доджсонов больше половины (включая и Чарльза) страдали заиканием. Автор упоминает об этом мимоходом, но ведь заикание — это не рыжина и даже не леворукость, оно не передается по наследству. Одному Богу известно, какие особенности скрывала privacy уютного дома сельского священника! Богу — но не читателю русской биографии Кэрролла.

Еще меньше внимание уделяется в самой книге неприятному, но неизбежному в наши дни вопросу о двусмысленности дружбы Кэрролла с маленькими девочками. А в главе, посвященной Кэрроллу-фотографу, много говорится о том, как Доджсон безуспешно пытался запечатлеть знаменитого в свое время поэта Теннисона, но ни словом не упоминается о том, что вообще-то он зачастую фотографировал своих маленьких моделей полностью обнаженными. Автор обрушивается на «охотников за сенсациями» и на этом закрывает скользкий вопрос.

Между тем в приложении под названием «Льюис Кэрролл: мифы и метаморфозы», подписанном Демуровой и Александрой Борисенко, приводится статистика, которая ставит все с ног на голову: более половины «маленьких подружек» Кэрролла, которым он писал бесконечные нежные письма и приглашал погостить в своей летний домик на море, были на самом деле 14-, 18-, а то и 30-летними барышнями. Просто по понятиям приличия того времени тесное общение с глазу на глаз взрослого мужчины и маленькой девочки (которая на полном серьезе считалась безгрешным ангелом) считалось гораздо менее предосудительным, чем общение со взрослой незамужней девицей. И поэтому родня Кэрролла после его смерти, заботясь о репутации своего эксцентричного дядюшки и братца, всячески подчеркивала нежный возраст «детей-подружек» (child-friends), а те порой сознательно (из тех же соображений) им подыгрывали и писали в мемуарах, что ездили к мистеру Доджсону в домик на берегу в 11-летнем возрасте, хотя на самом деле им уже стукнуло 18. Кто ж знал, что век спустя эта «ложь во спасение» ляжет страшным пятном на репутации Кэрролла!

Но это остроумнейшее наблюдение оказывается вынесено в приложение.

Значит, том ЖЗЛ не выполняет своей функции?

Ничуть не бывало. Напротив — выполняет с лихвой. Просто функция эта иная.

Ключевой фразой можно считать описание первого въезда студента Доджсона в университет: «Оксфорд в мае 1850 года выглядел просто великолепно — со своими усаженными вязами улицами и безукоризненно постриженными зелеными газонами, старинными зданиями и лениво текущей Темзой, над которой склонялись плакучие ивы. … Крайст Черч делал честь своей репутации — его древние стены и башенки, внушительный собор и надвратная башня Том Тауэр, возведенная прославленным архитектором Кристофером Реном, безукоризненные газоны, луга, полого спускающиеся к реке, — все это производило глубокое впечатление на всех, кто впервые приехал в Оксфорд».

Это не столько описание реального города, сколько грезы о потерянном рае. Потому что Нина Демурова не просто ввела «Алису…» в русский культурный обиход. Ее перевод, можно сказать, придал окончательный вид наивной, но истовой советской англомании, взращенной «огоньковскими» массовыми собраниями сочинений Кона-Дойля и Герберта Уэллса.

Ведь бешеный успех и условных телемюзиклов про донну Розу из Бразилии и про Мэри Поппинс, и не менее условного «Шерлока Холмса» с Лондоном-Ригой — это заслуга не Масленникова с Квинихидзе, не Калягина с Ливановым и даже не Дунаевского-мл. с Дашкевичем — а именно проявление тоски советских людей о стране, где все живут в собственных домах с каминами, а не в тесных неудобных квартирах, говорят друг другу врастяжку «сэ-э-эр», а не глотают «мжчна» (потому что кто ж кроме идейного идиота или подлеца обратится к незнакомцу «товарищ») и вообще жизнь упорядочена строгими, но разумными правилами, а не разваливается ежедневно на кафкианский абсурд.

Помнит ли сейчас кто-нибудь такую же чепуховую и милую, как «Вашу тетю», киноопереттку «Соломенная шляпка» — несмотря на прекрасные песни Окуджавы-Шварца и тех же знаменитых актеров? Нет, потому что у нас не было культа Франции Третьей республики. Зато был культ викторианской Англии.

Весь мир обожает «Алису» за ее абсурдность (и тщательно выдрессированных, но явно свирепых тараканов в голове Кэрролла), и лишь в СССР она была воплощением английской упорядоченности и размеренности. Советских читателей уютный викторианский мир, из которого Алиса убежала, интересовал едва ли не больше, чем абсурдистский мир, в который она прибежала.

Неудивительно, что как только появилась возможность, русские олигархи и не олигархи помчались как наскипидаренные именно в Англию. Не потому, что с «Темзы выдачи нет», а потому, что зеленые лужайки и барышни с гувернантками. И неважно, что даже по самой «Алисе…» видно — по части жесткости, сословной розни и предрассудков викторианская Англия могла дать фору николаевской России. Читатели «Алисы…» этого просто не замечают. Как не замечают, что демуровская Соня — это вообще-то не «она», а «он», и троица «безумного чаепития» неприязненно встречает Алису не в силу своего безумия, а потому, что она женщина, вторгающаяся на мужскую попойку. Нина Михайловна — блестящий переводчик и знаток литературы. Она не могла этого не заметить. Просто в ее Англии не может быть места ни попойкам, ни мужскому шовинизму.

«У достопочтенного Ч. Л. Доджсона не было жизни. Он шел по земле таким легким шагом, что не оставил следов. Он до такой степени пассивно растворился в Оксфорде, что стал невидимкой… Если у оксфордской профессуры XIX в. была некая суть, этой сутью был он», — заметила Вирджиния Вульф. И точно так же можно сказать, что русская биография Кэрролла — суть русской англомании. Подробно толкуя происхождение слов student и scholars, объясняя различие Высокой церкви и Широкой церкви, описывая Лондон, Оксфорд и Чешир, Нина Демурова продолжает творить русский миф об идеальной Англии. И можно не сомневаться — миф этот еще долго будет востребован.