Задолго до Китая

«Джинсовая» эпоха в истории человечества началась 140 лет назад: в мае 1873 года фирма «Levi Strauss & Co» получила патент на производство брюк из плотной хлопчатобумажной ткани с заклепками на карманах. Специально для «Свободной прессы» о своем опыте шитья джинсов вспоминает писатель и политик Эдуард Лимонов.

Задолго до китайцев я был контрафактором. Ну, разумеется, не в таких грандиозных масштабах.

В 1964-м, летом, мне, неистово желающему быть современным молодому человеку, удалось стать обладателем расклешенных джинсов.

Мне изготовил их из военного плотного хаки разбитной молодой парень, волосы торчали на нём как на еже.

Осенью того же года я познакомился с женщиной, старше меня на семь лет, с которой я, что называется, «загулял». Тогда песня была такая «Я кучу напропалую, с самой ветреной из женщин, я давно хотел такую, и не больше, и не меньше…». Так вот, всё было точно по песне. Я поселился у этой дамы, и, благодаря ей, попал в среду харьковской интеллигенции.

Джинсы мои, расклешённые и модные, бросались в глаза.

Как-то в присутствии Анны (мою женщину звали Анна), очкастый и длинноволосый парень по фамилии Кулигин спросил меня:

— Эд, где ты достал такие классные джинсы?

— Он сам их сшил, — ответила за меня Анна, поскольку я как-то соврал ей, что ношу изделие моих рук.

Зачем? Юноши обычно врут с целью казаться взрослее и солиднее. Возможно, и я соврал именно поэтому.

Кулигин вдруг достал из кармана красноватую десятку с Лениным и вложил мне в руку.

— На! Пошей и мне! Я с тобой одного размера. Такие же, как твои, хорошо?

Я взял десятку.

Я подумал, что поеду к парню с ежом на голове, и он сошьёт мне вторую пару.

На следующее же утро, я отправился в трамвае № 24 в район под названием «Тюрина дача», где жил парень с ежом на голове.

На мой настойчивый звонок вышла в конце концов его мать и сказала, что сына забрали в армию неделю назад.

И добавила: «Слава Богу!».

Видимо, ежастый был нелёгкий сын.

Следующие четыре дня я промучился над пошивом первых в моей жизни джинсов. Для этого я приехал к родителям, и там, под критическим оком матери, но и с её помощью, неустанно обмеривая свои собственные джинсы, я таки соорудил обещанное.

Больше всего возни было с карманами.

Мать моя, всегда скептическая, была поражена. Кулигин остался доволен.

Так я спас свою репутацию.

После того, как я её спас, у меня неожиданно появились в изобилии клиенты.

Кулигин был популярен в городе, жил кочевником, неустанно передвигаясь между кафе «Автомат» и котельной, где он работал, читая книжки. Его ежедневно видели сотни его знакомых. Ходячая реклама.

Таким образом моя портновская слава росла куда быстрее моей репутации поэта.

Ну, понятно, джинсовой ткани в Харькове взяться было неоткуда. Однако отрезы хлопчатобумажного плотного хаки лежали в изобилии в «Военторге» и попадались в магазинах «Ткани».

Заказчики, особо не церемонясь, нравы были простые, останавливали меня порой на улице, совали мне в руки «отрез», и деваться уже мне было некуда. Приходилось их обмеривать и шить. Я стал ходить с сантиметром в кармане.

Приносили и обивочную ткань. Помню, сшил как-то джинсы из толстенной парусины, сломав несколько иголок. Шил я в изобилии джинсы из вельвета. Вельветовые предпочитали интеллигенты, и носили их со свитерами и трубками. Белую ткань приносили женщины.

Был ли у меня талант портного?

Я думаю, был, однако я не пытался его развивать. Я лишь пытался устроить свою жизнь так, чтобы иметь как можно больше времени для творчества. Я тогда тоннами писал стихи.

Уже в феврале 1965-го я уволился из книжного магазина на Сумской улице, где работал книгоношей, и всецело перешёл на пошив джинсов и брюк харьковской интеллигенции.

Перебираясь в Москву, я увёз с собой ручную швейную машинку подольского завода, простую и прочную, содранную конструкторами с немецкой зингеровской. Эта труженица зарабатывала мне и на крышу над головой, я «снимал» комнаты, и на питание мне и моей подруге, всё той же даме старше меня. И даже на алкогольные празднества с товарищами поэтами и художниками хватало.

Я обшивал творческую Москву все семь лет, что прожил в ней. И скульптору Эрнсту Неизвестному сделал джинсы, и поэту Окуджаве, и ещё сотням, уже забытым мною «творческим работникам» и их подругам. Жене писателя Мамлеева, помню, сшил белые, в чёрт знает как далеко отстоящем от современности году.

В последние годы мои в России я достиг высшего пилотажа, стал подделывать иностранные изделия, специализировался на женских брюках, снабжая их иностранными этикетками. То есть стал контрафактором.

Этикетки, также как и иностранный образец для копирования, и ткань приносила мне длинноносая девушка Ирина, жена поэта Игоря Холина.

В Москве есть сейчас журналистка Арина Холина. Так вот, этикетки, образец и ткань приносила мне её молодая мама.

Я получал 15 рублей за штуку.

15 рублей за брюки без карманов! Я мог изготовить, если был заказ, и две, а то и три пары за день.

Я чувствовал себя, конечно же, мошенником, но большим мошенником, художником, подделывающим шедевры Рафаэля, предположим.

Моя портновская деятельность фактически прекратилась в 1974 году, когда мне пришлось покинуть СССР.

В 1975 году я осел в Нью-Йорке.

Шить джинсы на родине джинсов не было необходимости.

Иногда недружелюбные биографы пытаются меня унизить, мол, «мы знали его как портного, джинсы шил!».

Я же горжусь своими уменьями, приобретёнными в жизни.

Фото: РИА Новости