Неуслышанный монолог Сергея Гармаша

Сергею ГАРМАШУ 1 сентября — 55. С журналистами он общаться не любит, зато очень жалует формат творческих встреч. Накануне его вечера мы и встретились. Но говорили не только об этом, разумеется.

I. Неудавшийся «любовник»

— Существуют разные точки зрения в вашей среде, в среде кинематографистов, на то, каково будущее отечественного кино. Большинство настроены, ну, не самым оптимистичным образом. Как настроен культовый актер Гармаш?

— Я не считаю себя культовым актером. Спасибо большое.

— Это не мне спасибо. Это оценка зрителей.

— Я настроен, скажем так, ну, в большей степени, конечно, позитивно. Хотя я отдаю себе отчет в том, что происходит такая, скажем, невидимая и необъявленная, ну, что ли, временем диктуемая борьба между индустриальным и художественным кинематографом. Я ничего не имею против индустриального кинематографа, которого много. И там скажем, 3-D. Какие-то фантастические блокбастеры, боевики, фэнтези и так далее, и так далее, и так далее. Мы тоже немножко в эту сторону движемся.

Но если мы потеряем художественный кинематограф, мы потеряем кино. Это будет называться уже как-то по-другому. А вот этого бы, конечно, не хотелось.

— Ну а что, допустим, вы можете сделать для этого? Я имею в виду не «вы» лично, а цех. Вот у вас в четверг творческий вечер. Вы же там, наверняка, не будете говорить о каких-то проблемах. Люди придут полюбоваться развлечением. Вы будете в большей степени развлекать. Правильно?

— Вы знаете, может быть, даже как-то разочарую. Я сразу начинаю с того, что я не танцую, не пою, и не играю на гитаре. Цель этой творческой встречи: сократить как-то дистанцию и поговорить со своим зрителем и услышать вещи, скажем, не комплементарного характера, а вопросы, касающиеся профессии. Ведь иногда вот в таком интервью, как с вами, иногда просто времени не хватает, чтобы ты вспомнил или вытащил что-то из своей памяти. Но у меня вечер построен так. Я делаю короткий монолог. Рассказываю, как я дошел до такой жизни. И тем самым монологом провоцирую зал на общение. На то, чтобы они разговаривали со мной. Задавали вопросы.

Это мне неинтересно. Вот на прошлом творческом вечере мне вдруг человек прислал, достаточно молодой, «Студент» подписался, вопрос: «Как вы относитесь к смерти? Часто ли вы о ней думаете?». И когда тебя заставляют как-то задуматься и ответить честно, вот это вот интересно.

Когда-то много лет назад с Олегом Ивановичем Янковским представляли картину «Любовник». Было обсуждение после фильма. И нам казалось, что мы-то про этот фильм и про всевозможные его финалы, про все, уж проговорили втроем. Я и он, Тодоровский, все. Вдруг встала молодая девушка и сказала. «А вы знаете, что? Вот для меня это фильм об очень сильной женщине». И это была такая неожиданная мысль. Молодая, 22-летняя девушка сказала, это фильм об очень сильной женщине. Поэтому такие встречи, они полезны. Чтобы поговорить со зрителем. Не выслушать комплименты, а поговорить о каких-то вещах, о театре, о кино, о жизни, о литературе.

С удовольствием я говорю там о литературе, об образовании. О чем я не говорю? Я не говорю о политике. Не потому что боюсь этого делать, а потому что считаю, что это ужасно неправильно. Потому что, если вы меня спросите, «Вы что, не говорите вообще о политике?», отвечу: нет, я говорю. И с вами буду говорить с удовольствием на кухне. Я должен говорить о политике языком кино и языком театра. А вот языком пороть в Театре эстрады, вот это уже даже не то что непрофессионально. Это неприлично. Нужно заниматься своим делом. Тогда мы жить будем лучше.

— Вы упомянули фильм «Любовник». Я помню, на «Кинотавре-2002» все были абсолютно убеждены, что лучшую мужскую роль получит Гармаш (Гран-при получила сама лента). Это в кулуарах все твердили. И потом, во время церемонии награждения выясняется, что этот приз за лучшую мужскую роль вы поделили с Олегом Ивановичем Янковским. Вы помните, как это было?

— Во-первых, я не был там. И не могу знать, как это все произошло. Но, вы знаете, честно говоря, я вам скажу так. Я имею достаточное количество призов наших национальных. И той, и другой академии. Даже, может быть предостаточно. Вот получал за картину «Дом». Но я отношусь к этому с такой очень здоровой долей условности. И вот, понимаете, если есть у меня, допустим, Ника за «Франкенштейна», то я эту Нику обязательно делю с Краско, который рядом стоял со мной рядом в номинации. Поэтому вот сама номинация — это и есть достижение.

-Вас не было на церемонии закрытия. И как раз говорили, ну, вот как бы Гармаш не приехал. Поэтому, в общем, нужно кому-то вручить. Такие моменты действительно бывают, что при решении учитывается физическое присутствие на церемонии?

— Женя, это вопрос к жюри. Вот когда я был в жюри один раз на «Кинотавре», у меня такого не было, правда, не было. У нас был спор. И помню, мы разделились по поводу одной актрисы почти пополам. А потом долго-долго как бы беседовали и все-таки приняли решение, что и та, и другая была достойна приза. Но мы отдали все-таки этой вот, посовещавшись.

II. Орден за «Катынь»

— Говоря о наградах, вы получили польский орден в позапрошлом году?

— Вы знаете, я узнал об этом много позже.

— То есть вас опять же не пригласили на вручение?

— Нет, нет, нет. Они мне позвонили. Там, видно, у них долгая какая-то церемония. Дело в том, что они мне позвонили и пригласили на торжественную церемонию вручения этого ордена. В Пушкинский музей. Я в это время играл спектакль. И я хотел прислать своего представителя, завлита из театра, они сказали категорически «Нет». «Мы организуем специально действо в посольстве. Это для нас серьезная награда». Это было приятно.

— А за что? Ну, по совокупности или за какую-то конкретную работу?

— Нет, они сказали, за сотрудничество с Анджеем Вайдой и в спектакле здесь в Москве, и за картину «Катынь». Но, в основном, я думаю, что, за картину «Катынь». Я играю там русского офицера, который спасает польскую женщину. И поляки очень тепло и положительно относятся к этому персонажу. Ну, это приятно, да. Свой первый приз, кстати, вообще в жизни я тоже получил не в России. Я получил его в Германии за лучшую мужскую роль в Германии, 1996 года. Это самый первый приз. У меня до этого не было ничего вообще. Лента называется «Последний курьер». Я играл там главную роль.

III. Между мовой и Москвой

— Гармаш — фамилия украинская.

— Совершенно верно.

— И родились вы в Херсоне.

— Да.

— Но вы себя кем считаете? Сейчас вот начали делить по национальностям. Вот, допустим, я читаю про Коротича, написано «Советский и украинский поэт, писатель» и прочее. Вы — советский и русский? Или советский, русский и украинский?

— Это серьезный вопрос. Дело в том, что, скажем, я не обделен вниманием ни украинских СМИ, ни украинского кинематографа. Я получаю оттуда огромное количество предложений. У меня там огромное количество друзей. Кроме всего, это моя родина. Живут там родители. Но, понимаете, вот это вот деление — это до такой степени неправильно и до такой степени это серьезный вопрос, что если бы сказать все откровенно по этому поводу, мне закроют въезд туда вот, на Украину.

Понимаете, я отношусь к этому исключительно не с точки зрения какой-то политической и национальной, а только с точки зрения культурной. И, если немножко вспомнить просто нашу историю и нашу культуру, то очень трудно будет делить. Начиная с городов, которые построены были русскими людьми, русскими царями, русскими архитекторами. И потом, переходя постепенно к кинематографу, к литературе и ко всему прочему — то вот где здесь эту линию раздела делать, этого просто-напросто не получится. Или получится так, что от какой-то из двух культур не останется ничего.

— Это правда, это правда. А родители у вас — этнические украинцы или…

— Они — этнические. Но дедушка по маме у меня поляк. Но он родился и вырос в украинской деревне.

— Это который Ипполит, да?

— Да. Он родился и вырос в украинской деревне. Вот. Потом вторую часть жизни прожил в Евпатории. А у папы такие абсолютно украинские корни. Есть какой-то у него цыганский корень. Но, к стыду своему, поскольку в этом смысле я, вот, да и мы все в большинстве, люди не так, как в Европе, необразованные. Вот мне все хочется залезть на какой-нибудь сайт. Но я так их боюсь, и так им не верю…

— Это правильно.

— Хотя вот знать бы надо, конечно, свою родословную. Папа у меня из Луганской области. Из украинской семьи, вот. Из кулацкой семьи, можно сказать. Моя бабушка была 12-й в семье. У нее было 13 братьев. И вот, понимаете, с другой стороны думаю, как такую семью можно было прокормить. Конечно, когда там было 6 или 7 коров — это уже были кулаки. А на самом деле, как мне рассказывал дед, были простые. Потому что, говорит, там нужно было что-то кушать.

— Ну, да. А вы по-украински говорите?

— Говорю. И более того, я же вот совсем недавно сыграл в «Белой гвардии» на украинском языке. До этого у меня был опыт просто озвучания на украинском языке. Полковник Козырь-Лешко. И даже сам редактировал. Мне очень слух сильно режет, когда я, скажем, вижу какие-то русские картины, и в них начинают говорить по-украински неправильно.

— А бывает такое, да?

— Очень много.

— Я думал, только в Голливуде.

— Здесь же есть Маковецкий. И огромное количество актеров с Украины, которые прекрасно знают язык. Я и Шевченко знаю наизусть. Но это из школьной программы. Но я ведь в школе-то учил украинский язык.

IV. Настоящий полковник

— Есть такие роли, которые вы бы, в принципе, хотели бы сыграть, но уже точно никогда не сыграете? Ну вот Джульетту вы точно никогда не сыграете. Ромео, наверное, тоже.

— Да я и не хотел Ромео, честно говоря. Понимаете? Может быть, в этом смысле чуть-чуть какую-то роль сыграли педагоги школы-студии МХАТ. Вот в целом, все вместе. И вообще школа-студия МХАТ. Может быть отчасти мой характер. Я никогда в жизни не мечтал о ролях. О конкретных. И сейчас не мечтаю. То есть я хочу сыграть роль хорошую. Но чтобы вот я ходил и думал там, Гамлет, Гамлет. Нет, ничего подобного. Но, может быть за это судьба мне делала подарки. Скажем, я сыграл в дипломном спектакле Лопахина. И прошло сколько-то лет, и Волчек сделает «Вишневый сад». Назначает меня на Лопахина. У меня была дипломная работа — Митя Карамазов. И этот файл Мити, он лежал у меня долго, и вдруг раз, Фокин делает «Карамазовых», и дает мне эту роль. Но я понимаю, что все. В этом смысле уже поезд ушел. Но так, чтобы конкретно, знаете, мне бы, наверное, хотелось сыграть вот то, что отпущено мне. Побольше людей каких-то слабых, который я играл мало. Играл, но мало.

— Вы — настоящий полковник всегда. Таких играете.

— Я не люблю слово «амплуа». И это не в доказательство того, что я обладаю еще другим амплуа. А просто мне это интересно. А вот так, чтобы вам сказать конкретно, вы знаете, я вот сижу сейчас, думаю, моя последняя цель там — это король Лир. Нет. Это просто не мое устройство.

— А от многих ролей отказываетесь?

— В последнее время, когда количество предложений, так сказать, является немалым, да.

— Потом не жалеете никогда?

— Вы знаете, могу привести такой случай, что ли похвастаться. У меня были потому подтверждения. Есть свидетель реальный. Павел Семенович Лунгин. Дело в том, что он меня вызвал и предложил мне играть в «Острове». Я отказался по телефону, прочитав сценарий. Он второй раз мне позвонил. На третий раз он сказал, что у нас просто будет скандал. И я проехал к нему в студию. Он в это время доделывал «Бедных родственников». Я приехал к нему. И убедил его в том, что я вот искреннее не хочу играть священника. Раз. А, во-вторых, что я типа в этом персонаже вижу некую гордыню, и вообще просто, говорю, дело в том, что я выпью тебе кровь. Я не хочу играть священника. Но, когда я увидел картину, то, мало того, что мои какие-то сомнения по поводу гордыни, находящейся в этом персонаже были развеяны, я первым подошел, обнял Лунгина и Мамонова. И поздравил их с изумительной картиной. Наверное, я бы сыграл бы эту роль. Я бы сыграл. И, может быть, даже фильм бы имел бы успех. Но, безусловно, не такой. Так, как Мамонов, я бы не сыграл ни за что. Потому что этот вот вариант, когда эта роль как бы написана для него. Поэтому были и вот такого рода отказы. Ну, в основном, вы понимаете, конечно, отказы, скорее всего, происходят из-за формата. Скажем, если это формат 200 серий, я пока что могу прожить без этого. Ну, чаще всего, это от материала зависит. И больше вам скажу, что сейчас вам любой из актеров, снимающихся много, скажет, что занимается переписыванием сценария. Иногда совместно с режиссером, иногда под руководством режиссёра.

— Я перебью. Речь идет не об импровизации во время съёмок?

— Нет. Иногда, особенно в сериалах, актеры (безусловно под корректировкой режиссера) переделывают диалоги. Потому что это на 99 процентов сделано просто левой ногой.

— То есть вы считаете, что у нас очень слабая сценарная школа, и что у нас не хватает сценаристов хороших?

— Я думаю, что их очень не хватает.

— А кого у нас еще не хватает в отрасли? У нас режиссёры-то хорошие? Вы снимались у таких режиссеров, что вам грех жаловаться.

— По моему ощущению, по тому, что я слышу, я думаю, что, (конечно же, это касается не только ВГИКовской, но и всех театральных школ) происходит некая смена поколений. Понимаете? У нас стали немножко по-другому учиться. Если вы возьмёте, скажем, интервью у студента второго курса ВГИКа и возьмёте идентичное интервью у Тодоровского, то это будет небо и земля. А все почему? Сколько было у Тодоровского семестров литературы, и сколько сейчас литературы во ВГИКЕ. Понимаете?

— Ну что же. Я надеюсь, что люди, которые придут на творческий вечер, смогут задать вам те вопросы, которые я не успел задать. И насладиться монологом, который, к сожалению, я не успел услышать.

Фото: ИТАР-ТАСС