Предел крутизны

Мир прощается с телесериалом «Breaking Bad» (Варианты перевода: «Во все тяжкие», «По скользкой дорожке», «Путём ошибок трудных», или, как шутят в интернетах, «Ломать — плохо»).

Стивен Кинг назвал его самым мегакрутейшим из всех сериалов. Это потому что Стивен Кинг голова. В чём причина такого успеха? Во-первых, сериал хорошо сделан, а во-вторых, он нажимает на наши потайные «кнопки». Какие же?

Что в первую очередь обращает на себя внимание — теперь, когда известно, чем всё закончилось?

Что добра нет. К этой мысли мы давно приучены передовым кинематографом (например, фильмами братьев Коэнов): нет правды на Земле, а вместо всякого там добра (должно же от чего-нибудь становиться хорошо на душе) существует юмор. Посмеялись — и дальше во все тяжкие.

Но юмор не альтернатива злу. Чаще, наоборот, он его попутчик. «Теперь, если у меня будут анальные полипы, я знаю, в честь кого их назвать!» (Адвокат Сол Гудман) Поэтому единственной альтернативой злу является благонамеренность. Иногда граничащая с идиотизмом (свояченица главного героя Мари). Иногда жалкая (отказавшийся от отца «жертва"-сын). И всегда почти безуспешная (бравый солдат Хэнк).

Благонамеренность основана на законности. А законность — даже не костыли духа, а прямая его подмена. Скажем, если твой отец оказывается преступником, это трагедия, но это ваша с ним общая трагедия. Быть «за всё хорошее» и быть «против всего плохого» — совершенно разные вещи. Тот, кто «против плохого», вовсе не становится от этого лучше. Поэтому сын Уолтера перестаёт вызывать сочувствие, когда отказывается от отца. То же самое, взвесив риски, пыталась поначалу сделать жена, но я благодарен актрисе Анне Ганн за прощальный взгляд на Уолтера, склонившегося над кроваткой их ребёнка в последней серии. Значит, жена покрывала мужа не только из-за страха, ради денег и по инерции обстоятельств. Где-то там, на донышке, следы добра есть.

Добро не всегда бывает простым, удобным решением. Часто ему приходится выживать под давлением, в непростой, даже невозможно непростой ситуации. Например, — простить, когда нельзя оправдать. Или хотя бы пожалеть. Не себя. Себя как раз можно и «потерять». Добро только так и делается. Иначе это благонамеренность.

Благонамеренность устроена по-другому. Что делает «дядя Хэнк» (честный, не трусливый, сильный, грубовато простой, весёлый — просто образец положительного героя!), когда узнает, что его свояк преступник? Переживает это как горе, как крах карьеры, подаёт в отставку? Пытается, жертвуя собой, его спасти? Нет, только не это. Он пытается «победить». Выйти из сложившейся ситуации с профессиональной выгодой. Ведь неписаный закон жизни современного общества гласит: для мужчины главное — его дело. Профессиональная самореализация, стремление к успеху важнее дремучей, родоплеменной семейственности.

Между тем, успех сериала (как и всех прочих историй про робин-гудов) связан как раз с тем, что злой робин-гуд Уолтер плюёт на общественные предписания и законы. Индивидуальное зло Уолтера (пытающееся себя оправдать интересами семьи, но отнюдь не притворяющееся при этом добром) оказывается «лучше» зла общественного, лицемерно выдающего себя за добро. (Вспомните: учитель, терпя унижения, подрабатывает на заправке; больных можно вылечить, но это «не входит в медицинскую страховку», так что пусть умирают либо остаются калеками, и так далее). Выходит, кто из двух зол не притворяется, тот и прав. Во всяком случае, мы за него.

Нравственной альтернативой Уолтеру мог бы стать его перманентно совестящийся ученик Джесси Пинкман, но это срабатывает лишь с теми зрителями, которым мила внешность и манера игры актёра Аарона Пола. Остальных его Джесси, скорее, раздражает. «Ты-то чем лучше, кроме того, что вечно ноешь, хнычешь и сомневаешься?» Анемичность и слабость Джесси (экономно сыгранного в две краски — либо истерит, либо пребывает в прострации) выливается в простецкий зрительский приговор: «Из-за него всё! Кабы не этот придурок, всё было бы шито-крыто».

Джесси слаб (и он хотя бы не скрывает этого), прочие, прикрываясь благонамеренностью и «правилами» (помните эпизод с обсуждением авиакатастрофы в школе? вот уж где бр-р-р) тоже слабы, потому что ведут себя эгоистично. Где, на чьей стороне, был бы их нравственный выбор, кабы не эти «правила», непонятно, неочевидно.

Поэтому единственным моральным судьёй в сериале является Смерть. (И ещё название: всё-таки «to make bad break» — значит совершить ошибку, оступиться.) Близость смерти до некоторой степени оправдывает Уолтера вначале, и она же карает его в конце. Больше некому.

По-хорошему, судьёй должен бы оказаться зритель, но — нет. Зрителям жалко Уолтера. Всё-таки он, в отличие от нас, какой-никакой герой. Его крутизне нет предела, наше нравственное чувство не спешит её ограничить. Нам лишь хочется больше героизма и приключений. Почему так? Потому что не хватает этого в жизни?

А нравственности — хватает? Отнюдь нет. Тогда почему?

Заглянем в «матчасть». В гегелевской «Эстетике» (ну а что мелочится) сказано: искусство эпического рода имеет две разновидности. Первая — героический эпос — соответствует тем историческим условиям, которые не стесняют личной инициативы. Это войны, революции, великие переселения народов — большой передел. Вторая разновидность — роман — возникает, когда в обществе устанавливаются упорядоченно-прозаические отношения: домик, огородик, жена, работа, автоинспектор. «Обывательщинка».

"Линия Уолтера" - это героический эпос. А условия, в которых он разворачивается: семья, друзья, соседи, дядя Хэнк, автозаправка, — в чистом виде роман. Моральный закон «упорядоченно-прозаического» мира герою не писан. Но это не значит, над героем нет закона. Есть, только масштаб другой. Предел герою устанавливает не человек — Бог. (В дохристианскую эпоху — судьба, рок.)

А если Бога нет — всё дозволено.

Мы любим сериалы про героев со «сверхспособностями» (Шерлок Холмс, доктор Хаус, непобедимый Хайзенберг), окружённых «обычными людьми», — сериалы на стыке двух разновидностей эпоса. Мы любим их всё больше и больше.

Нет ли в этом коллективно-бессознательного предчувствия — что мир «упорядоченно-прозаических отношений» заканчивается?