«Теллурия»: роман как гаджет

А с чего взяла почтеннейшая публика, будто новый роман знаменитого писателя нашего времени Владимира Сорокина — антиутопия?

По-моему, «Теллурия» (М., АСТ, CORPUS; 2013 г.) — самая настоящая утопия. Тот образ будущего, в котором не то, чтобы хотелось вдруг оказаться, но за которым наблюдать комфортно и симпатично. Как на мультимедийной презентации бизнес-проекта, который всё равно реализован не будет. Никто не профинансирует: слишком уж красиво и складно, жди подвоха и кидалова.

Чего стоит карликовое и великолепное государство СССР («Сталинская Советская Социалистическая Республика») где-то в Зауралье и описанное куда более смачно, чем титульное наркоэльдорадо — Теллурия (экс-Горный Алтай):

«(…) Сразу после распада постсоветской России и возникновения на ее пространствах полутора десятков новых стран трое московских олигархов-сталинистов выкупили кусок пустующей земли в сто двадцать шесть квадратных километров у Барабина и Уральской Демократической Республики. На этот остров сталинской мечты хлынули состоятельные поклонники усатого вождя. Бедным же сталинистам путь был закрыт. Довольно быстро новое государство провозгласило себя, отгородившись от окружающего постимперского мира внушительным забором с электричеством и пулеметными гнездами. Строительство сталинского рая в отдельно взятой стране шло стахановско-голливудскими темпами, и уже через шесть лет страна распахнула свои двери для туристов».

Столица сорокинского СССР — естественно, Сталинград; государственная религия — сталинизм, съезды единомышленников проходят под лозунгом «Сталинисты всего мира, соединяйтесь!», разрешены дома терпимости и теллуровые трипы. Словом, что-то вроде красного Гоа:

«(…) никакого промышленного производства. (…) — СССР производит только сталинские атрибуты, книги и фильмы. У нас чрезвычайно чистый воздух».

Собственно, изрядное количество глав романа имеют стилевым ориентиром туристический справочник — даже самые жутковатые «воспоминания о будущем» подвергнуты неизбежному для данного жанра глянцеванию. Но больше всего, так сказать, утопизма, в истории объективно трагической, которая явно предощущается в настоящем — речь о территориальном распаде России.

И не только распаде, но потере единого языкового и мировоззренческого пространства.

Владимир Георгиевич, даром, что авторский взгляд претендует на центробежность, а сам роман заявлен как движущаяся панорама полумира, все время возвращается к этой теме. Не без болезненного удовольствия, как будто трогает подсыхающую рану. И пиарит успешного хирурга.

Так целых три главы — в пространстве романа уникальный по акцентированию случай — от лица разных персонажей, повествуют о затерянном в тайге мемориале трем разрушителям Империи — Ленину, Горбачеву и Путину. Экспозиция дана с некоторым пиететом перед сатириком Михаилом Задорновым, с его концепцией национальной истории через волосяной покров вождей.

«(…) Три Великих Лысых, три великих рыцаря, сокрушивших страну-дракона. (…) Для сокрушения чудовища Господь послал трех рыцарей, отмеченных плешью. И они, каждый в свое время, совершили подвиги. Бородатый сокрушил первую голову дракона, очкастый — вторую, а тот, с маленьким подбородком, отрубил третью. Бородатому, говорит, это удалось за счет храбрости, очкастому — за счет слабости, а третьему — благодаря хитрости. И этого последнего из трех лысых бабуля, судя по всему, любила больше всего. Она бормотала что-то нежное такое, гладила его, много конфет ему на плечи положила. И все качала головой: как тяжело было этому третьему, последнему, тяжелее всех. Ибо, говорит, он делал дело свое тайно, мудро, жертвуя своей честью, репутацией, вызывая огонь на себя. Говорит, сколько же ты стерпел оскорблений, ненависти глупой народной, гнева тупого, злословия! И гладит его, и целует, и обнимает, называя журавликом, а сама — в слезы».

Ох, больше не буду. Но есть у текстов Сорокина это закабаляющее свойство: начинаешь цитировать — и трудно остановиться. Надо сказать, что и футурология Владимира Георгиевича похожего разряда. Дальний прогноз кажется сказочкой — местами страшноватой, местами похабной, и эдаким — не столько в противоположный конец, сколько в затхлый тупик — ответвлением советской фантастики про светлое коммунистическое будущее. А вот ближние угадайки — та же самая злополучная роль Путина в истории России — выглядят подтвердившимся диагнозом. Как будто мы не только здесь и сейчас, но, благодаря Сорокину, еще где-то, выше и дальше.

А с детским чтением «Теллурию» роднит не только фантастико-просветительский размах, но и такая занятная графическая деталь, как поименование глав-новелл римскими цифрами. Как у Майн Рида или старика Хоттабыча.

Жалко только, что карту сорокинской вселенной — политическую, полноцвет, на форзаце, а лучше б вкладкой — зажали издатели.

Впрочем, классик решал задачу не социальную (утопия) и не аналитическую (фунция Путина). Им двигала, на мой взгляд, амбиция, скорее, спортивная. Если полагать, в античных традициях, литературу — олимпийским видом. Попасть, например, в книгу писательских рекордов с самым густонаселенным персонажами романом (не вышло; далеко не только до «Тихого Дона», но и до «Бравого солдата Швейка»). При полном отсутствии фабулы и сквозных персонажей. Или чисто плотницкий кураж (плотник, умеющий забивать теллуровые гвозди в головы — центральный герой, и, похоже, альтер-эго романа) — построить избу одним пером-топором, на одном теллуровом, разумеется, гвозде. Не случайно таков сюжет финальной новеллы, но не сказать, чтобы на этом арсенал приемов, навыков и фокусов, исчерпывался.

Если читатель и подзабыл, за ненадобностью, о красотах отечественного постмодерна, то Сорокин всегда найдет время напомнить. Дескать, именно он тут гуру.

Странно в сорокинском случае говорить о влияниях. Однако в рассуждении зависимости от Набокова, начавшейся около «Голубого сала», «влияние» — еще слабо сказано. Скорее, какое-то подростковое ученичество, тем паче, что эксплуатируются в последних вещах Владимира Георгиевича мотивы и придумки — довольно лобовые и тяжеловесные, — именно позднего Набокова, его перезрелых американо-профессорских романов.

Где Набоков, там, натурально, и Борхес: иногда кажется, что вся сорокинская концепция неосредневековья, так восхитившая первых критиков «Теллурии», вышла из борхесовской библиотеки. Новый Грааль (Теллур, Tellurium, — химический элемент 16-й группы 5-го периода в периодической системе под номером 52, семейство металлоидов и т. д.) — вполне закономерный итог и убедительная метафора борхесовской медеевистики.

Не забыты и товарищи по цеху. От эстрадника Поэта Поэтовича Гражданинова до некоего Виктора Олеговича — героя отдельной новеллы. Новелла эта является прямой аллюзией на известный роман «Бэтман Аполло» (в приложении к которому имеется, в свою очередь, главка СРКН, а в ней — судьба художника в современном мире и всяческие непристойности). Сам же Виктор Олегович, похоже, вампир, поскольку пьет красную жидкость, умеет летать и жует собственный хвост. Но не так, как у Пелевина, где вампиры — сверхчеловеки, а в более привычном средневековом виде летучего мыша.

Впрочем, Сорокин к своему «тягостному спутнику» куда добрее — это видно и без «узких солнцезащитных очков» Виктора Олеговича.

Тем не менее, противники обменялись уже не помню какими по счету плевками у барьера, а нас опять против воли оставили в секундантах.

А ведь «Бэтман Аполло» и «Теллурия» похожи, как никакие другие прежние вещи СВГ и ПВО. Какая-то общая алхимия не текстов, но контекста. Чистый писательский сопромат, необходимость вертеть жернова поэм, когда отшумела не только каторга чувств, но и окружающая реальность не желает быть победительно освоенной.

Впрочем, Сорокин, вначале явно скучавший, хоть и сильных сцен нам в финале не оставил, темп романа, однако, выдержал.

…Да, еще процитирован мертвый Пригов — «дай, Джим, на счастье плаху мне».

Андрогинный Блок на степной кобылице, придворный Пастернак с узелком белья…

Ну, и сам себя не процитируешь… Тут по всему диапазону — от гумбертианского письма любовнику в одной из начальных глав («Голубое сало») до машины по превращению слов в гастрономические блюда («Пир») ближе к финалу.

Скучный ряд можно проложить, но хвалят «Теллурию» не за постмодерн, а, напоминаю, за образ будущего. Где разнообразие идеологий и государственных форматов дополняется избыточностью фауны. Сорокин вообще любит всякое зверьё: и лошадей, и женщин-ослиц, и просто псов, и человекопсов — жертв антропотехники и поклонников св. Христофора, и людей — больших (4-хметровых великанов), обыкновенных, и маленьких (властолюбивые карлики). В его мире даже фаллосы-вибраторы существуют и мыслят. Правда, последние, с их приключениями и прокламируемой витальностью, живо переносят весь этот остров доктора Моро и миры бр. Гримм, в русский антураж срамных поэм Ивана Семеныча Баркова.

Европа нового средневековья как-то быстро и лихо (Сорокин умеет) становится Россией — скорее вечно прошлой, нежели гипотетически будущей.

Век XVII (с опричным довеском из эпохи Грозного) чрезвычайно Владимира Георгиевича завораживает, и он тут вовсе не одинок. Может, именно там была заложена матрица русской истории? Бунташный век, начатый Смутой и купированный Хованщиной? Или так велико обаяние романов «про Петра» от Дмитрия С. Мережковского и Алексея Н. Толстого? Либо допетровская Русь — это вообще такое сосредоточие всего национального?

Ведь как живописно и узнаваемо: купцы, стрельцы (у Сорокина — опричники), «слобода да посад» (Всеволод Емелин), раскольники и ересиархи, кабаки и ярмарки, кафтаны и ферязи, дьяки с подьячими (дьяки, кстати, Сорокину так нравятся, что он путает их с дьяконами)… Но проблема не в этом: Владимир Георгиевич прежде всего советский человек, во всяком случае, сделавший имя на деконструкции советского мира, и вот такая Россия удается ему всё хуже. Она пропущена у него не через эмоцию, а заменяющий ее гаджет. Как будто на экране смартфона движется лубочная картинка под музыку Бориса Мокроусова, какую-нибудь «Сормовскую лирическую». «Под городом Горьким, где ясные зорьки»…

Спасибо за ностальгический мотив, конечно, но футурология должна если не убеждать, то предупреждать, если не пугать, то развлекать.

А тут, как в «Теллурии» сказано: он пугает, а нам не страшно. То есть, нет, там говорят: бабушка Агафья надвое сказала… И рекорда не получилось, и насчёт фуршета после мультимедийной презентации — не обещано.