Допрос

Спектакль «Допрос», сотворённый тремя скопинскими земляками Захара Прилепина, показали в моднейшем театральном месте, в Гоголь-центре. Это хорошо, потому что спектакль отличный, двухэтажный, похожий на литературно-театральный рок-концерт. Этот спектакль показывают по городам и весям, но в Москве он бы тоже собрал кассу, непременно. Владимир Дель, режиссёр, Михаил Сиворин и Роман Данилин, актёры, совместным творчеством поставили рассказ Захара Прилепина «Допрос» из книги «Восьмёрка».

Музыку к спектаклю составила Ирина Дель. Захар Прилепин выступает во втором отделении, общается со зрителями, остроумно импровизирует, отвечая на любые вопросы. Смотрится стэнд-ап очень органично, писатель мог бы давать собственные моноспектакли. Но он предпочёл кино и скоро, в начале 2014 года, выйдет фильм Алексея Учителя «Восьмёрка», где Прилепин играет эпизодическую роль таксиста.

Музыка важна для истории об обыденной государственной ошибке восприятия. Треки в спектакле точно сопровождают пиковые нагрузки на сознание героев. Пики — битьё со всей силой бутылкой по сырой печени, столу, нервам зрителей в ритме техно. Некоторые зрители возмущались — что это, пропаганда насилия? Нет, это выявление государственной ошибки восприятия (ГОВ), из-за которой следователям, операм, судьям и прокурорам неведомо, что люди — не отбивные котлеты.

СПБЧ — оркестр, Adam Clayton, Larry Mullen, The Animals, редкая группа «Шумы России» и в финале — Bryan Ferry. Ну, раз Брайан Ферри, всё закончилось хорошо. Особенно к месту оказались «Шумы России», где на фоне техногенного визга медленным басом раздаются зрителям слова — Боль. Тоска. Отчаяние. Вспомнилось, как журналисты «Афиши», открывшие приятное, консьюмеристское слово «хипстер», его же и закрыли, исследовав довлеющую социальную сеть «В Контакте». В VK была обнаружена «боль и пустота». Какие хипстеры, когда счастья нет. Но есть покой и воля.

Итак, главное в рассказе «Допрос» — хроническая ментовская, пардон, полицейская ошибка восприятия. Повязали на улице двоих друзей, обычных московских хипстеров, на которых ошибочно показала свидетельница убийства — они, мол, это сделали. Хипстеры? Уже не работает это слово как обозначение тихого работника книжного магазина, не служившего, и его друга детства, кинооператора, тоже не служившего в армии. Для мужественных оперов они — девочки, пидоры и прочая «мерзота».

Заметили, как слово «хипстер» стремительно кануло в лету? После десятка «болотных» и прочих «пусси"-приговоров игры кончились. А скоро, подозреваю, после очередной социальной мутации, от бывших хипстеров останутся две противоположные категории молодых модных людей — идущих на футбол и русские марши вместе с кандидатами наук и не идущих на русские марши, никогда ни за что ни на какие марши, даже на футбол, даже под угрозой смерти. А идущие на русские марши автоматически становятся социально близкими государственным опричникам. Это не меняется в веках. Но мы отвлеклись.

Сиворин (Новиков) и Данилин (Алексей) играют друзей, свинченных с парапета операми и доставленных в комнату для избиений. Причём следователей они же играют. Данилин показывает основного, серьёзного, программного опера, а Сиворин опереточного, эпизодического садиста. Кроме того, Роман Данилин минималистично, карикатурно, но убедительно изображает всех родственников Новикова — маму, невесту, отца, брата отца, ещё какую-то толстуху в окне, закидываемую мешками с мусором гневным Новиковым. Но не это больше цепляет в игре Данилина, хотя он умудряется одним жестом показать любую фактуру, цепляет его намёк на «проблему» Жеглова. Он и тон, и жест даёт чисто жегловский, разве только не завершает фразы сакраментальным вбиванием гвоздя «я сказал». Так что это за проблема?

Глеб Жеглов народный герой. Ну да, интеллигента придавил начищенным сапогом, придушил, и если бы не иконический комсомолец Володя Шарапов, так и отправил бы подследственного за несовершённое убийство в лагерь. Ошибка восприятия? Нет, подпольный закон государственной жизни — лес рубят, щепки летят, а главное, если смотреть на основания — чтобы неповадно было иметь собственное мнение.

Внутренний критерий интеллигентности всегда упускается, этот критерий прост, парадоксален, но чрезвычайно сложен для бытовой жизни, этот критерий предельно недемократичен и предельно нетираничен, этот критерий — оплот неравенства и враг государства, этот критерий — всего лишь наличие собственного мнения по любому вопросу.

Так вот, Жеглов — идеальный цепной пёс государства, он нравится народу, он сказал, что вор должен сидеть в тюрьме, и у него есть собственное мнение по любому вопросу. Идеально? Проблема в том, что у таких героев, как Жеглов и, особенно, у измельчавших жегловых нынешнего времени собственное мнение почти всегда есть чистая ошибка восприятия. Что существенно отменяет всякие потуги на обаяние «нашей службы и опасной и труднОй».

Обычный московский опер Романа Данилина — тот же Жеглов, имеет принципы — бьет всякую мерзОту с открытым забралом. Только попроще его натура, только рассказ пооткровеннее у Прилепина. Опер избивает книжника Новикова неведомым Жеглову оружием, бутылкой с минералкой, опер ведётся на фантазию Новикова о якобы поданной жалобе в прокуратуру и о якобы спрятанном в кабинете зубе — опер проще Жеглова. И он также как Жеглов извиняется за свою ошибку, он ведёт книжника в бордель, он значительно проще Жеглова.

Проще, но кровавей, потому что откровенней. Со времён правления отца народов ничего не изменилось, опер на сцене символично бьет книжника сырой печёнкой по голове и по-кагэбэшному душит полиэтиленовым пакетом. Попал к операм — прощайся со здоровой печенью, почками, нервами. Аромат свежей крови так окутал зрителей малого зала Гоголь-центра, что возник вопрос — почему бы этот хитовый спектакль не показывать в большом зале? Удивительно, но никто не сбежал из зала, зато спрятали носы под платками.

Алексей, кинооператор, играемый тем же Данилиным, друг Новикова, избит другим опером-садистом (в исполнении Михаила Сиворина, в стиле модерн-данс) и не выносит унижения, и вешается. Тут вопрос о нервах. Нет, бери выше — вопрос осознания. Книжник Новиков после избиения идёт в метро. Сиворин изображает Новикова типичным начитанным мальчиком, и, как особенно подчёркнуто в рассказе — боящимся физической боли. То есть мысль Прилепина определённа — боишься боли, боишься драки, избегаешь армии, бежишь настоящей жизни. Однако именно Новиков вступает в борьбу с опером, миром и системой навязанных с детства представлений о мире.

Сцены в метро не было в первом московском спектакле год назад, зато во втором появилась. Это важная сцена осознания машинной природы государства, внедрённых с детсада автоматических мыслей и нечеловеческой силы подавления всяческой живой мысли, основы независимости. Новиков это всё понимает прямо перед турникетом метро, обнуляя свой проездной, создавая затор и вопрошая метро-тётеньку и метро-полицейского — почему я должен соответствовать вашей системе механизации всего и вся? Это покруче рассеянного внутреннего отвращения к обычному метро-промыванию мозгов «если вы обнаружите подозрительных лиц, сообщайте…». Эта сцена придаёт обычной оперативной ошибке восприятия вселенский размах, какую-то «индейскую» ауру незабвенного романа «Пролетая над гнездом кукушки».