Сплетни и метафизика

Инерция русского литературоцентризма, бессмысленного и беспощадного, кончилась, когда у человека интеллигентного перестали спрашивать, что он читает, но принялись интересоваться, какие сериалы он смотрит.

Впрочем, хоронить всё равно — рано.

Поскольку есть очевидные сближения. В прежнем случае интеллигент, по обыкновению, отвечал: дескать, художественной литературой не интересуюсь давно (мол, сколько можно, переел; вариант, с гримаской, — просматриваю новинки). А увлекаюсь, в основном, биографической и мемуарной.

По сериальному поводу интеллигент с гримаской более выразительной — и не стыдно вам такое спрашивать?! — признается, что «мыла», конечно, на дух не переносит, но предпочитает при этом историко-биографический шампунь.

Слабость эта понятная.

Мемуарное дело как-то застопорилось и встало, мне уже приходилось делиться наблюдением, скорее, возрастным, из книжного магазина: мемуары про мертвецов или прочитаны, или уже неинтересны, а про живых еще не написаны.

Память человеческая — хаотический поток визуальных картинок, подсознательно взыскующий сериального формата; при этом русский человек переживает новейшую отечественную, историю ХХ века, как личное воспоминание. Разумеется, он рад обманываться и соотносить свои воспоминания с кинообразами, подчас так, что не разберешь, где заканчиваются одни и начинаются другие. И в какой момент возникает предсказуемая подмена.

Это немудрящая рефлексия спроса. Впрочем, механика предложения еще банальнее.

Превращение недавней истории в конвертируемый телевизионный товар случилось благодаря молоху масс-культа, беспрестанно требующему острых сюжетов, крутых коллизий, масштабных судеб — и тут История предстает богатейшей сырьевой державой. Понятно, что в угоду формату былое, а особенно думы, предельно упрощаются и выхолащиваются. Однако справедливо и то, что в силу известных социально-экономических причин в сценарное дело пришли не только искусные компиляторы, но и талантливые литераторы-интерпретаторы.

Слово отозвалось — самая разнообразная публика стала воспринимать историю не в качестве далекой абстракции, но ближнего опыта, подчас с детской непосредственностью — так мальчишки, насмотревшись очередного Гойко Митича, мастерили луки, пускали стрелы и оглашали окрестности индейскими кличами и кличками.

Дополнительная и весьма пикантная фишка в том, что сценарная база практически любого биографического сериала из «раньшего», но недавнего времени — вовсе не документ, а изустный фольклор. Сплетня и байка. Маргинальный, по сути, жанр исторического анекдота пережил своеобразную реинкарнацию — снова вернувшись из книжек в устный фольклор, и затем с комфортом расположившись в телевизоре.

Так, в сериале «Фурцева» (2011 г.) штрихпунктирно обозначена «народная» версия ареста и посадки великого Эдуарда Стрельцова. Якобы дочь Екатерины Алексеевны — Светлана, была влюблена в звездного торпедовского форварда, и на правительственном приеме сборной СССР по футболу (завоевавшей золотые медали Олимпийских игр в Мельбурне), Фурцева вполне серьезно занялась их сватовством. Крепко выпивший Стрельцов отшил министра: мол, я свою Алку ни на каких ваших дочек не променяю… Фурцева отомстила через полтора года, когда настояла на самом строгом наказании Стрельцова, угодившего в свою печально известную уголовную историю.

Народ не желал видеть в своем кумире насильника (каковым он, строго говоря, и не был). Отсюда не только «фурцевская» легенда, но и версии с мотивом международного скандала — Стрельцов «натянул» (услышал я сей глагол в детстве на трибуне стадиона, и теперь вставляю сюда; жаль без никотинового кашля народного историка) не то жену французского посла (привет барду Городницкому), не то иранскую принцессу (долго эхо Стеньки Разина).

Надо полагать, если будет в обозримом будущем сделан сериал «про Стрельцова», его создателям предстоит непростой выбор между легендой о Светлане Фурцевой (кстати, 1942 года рождения, в 56-м, да и 58-м году, замуж ей было явно рановато) и экзотическими иностранками.

На самом деле, сомнительно, чтобы Фурцева с ее импульсивным и взрывным характером дожидалась повода для мести полтора года и обескровила сборную накануне ее первого чемпионата мира 58-го года. Причина стрельцовской трагедии — в самОй крайне противоречивой атмосфере хрущевского времени. А если и был там личный произвол — то самого первого лица; Никита Сергеевич был поклонником фельетонистов «Комсомолки».

Очень характерно присутствие традиционных для фольклора кочующих баек, бродячих историй. Так, гибель хоккейной команды ВВС в авиакатастрофе 7 января 1950 года под Свердловском присутствует отдельным сюжетом в двух сериалах — «Вольф Мессинг. Видевший сквозь время» (2009 г.) и «Сын отца народов» (2013 г.).

Василий Сталин, деятельно патронировавший клуб ВВС, собирается на игру в Свердловск, Мессинг предсказывает гибель самолета ЛИ-2, и обращается напрямую к отцу — и Василия, и народов. Иезуитствующий папаша подстраивает (через Берию, естественно) опоздание Василия на борт, но полет не запрещает — надо же проверить способности ясновидящего. Команда и экипаж гибнут, Василий цел и невредим, Мессинг страдает и рефлексирует.

На самом деле, опоздал к вылету загулявший накануне Всеволод Бобров, но авторам сериалов почему-то захотелось превратить трагедию в интригу. Или одному автору: сценарист обоих фильмов — покойный Эдуард Володарский.

Кстати, важно при всем при этом отметить, что пафос большинства сериалов данного направления если не прямо «просталинский», то с явной претензией на объективность по фигуре вождя. Аналогичный мессидж считывается без труда и в интерпретациях личности Лаврентия Берии.

Сюжеты-близнецы проигрываются в разных антуражах и разными исполнителями (только чета Мессингов неизменна), что рождает эффект не постмодернистский, но антрепризный — как будто один эстрадный номер катают по провинции несколько актерских коллективов. Ну, вроде «чёса» десятка «ласковых маев» в поздние 80-е.

Вместе с тем, обсуждаемый жанр не чужд эдакого народного постмодерна: перетекающие из фильма в фильм персонажи из одной властной тусовки (иногда семьи), мотивы и линии вольно переплетаются и прорастают друг в друга, образуя не столько интертекст, сколько своеобразный канон.

Вот его ключевые черты.

Строгий хронологический нарратив. По сути, эти сериалы — превращение тире между датами в последовательно разматываемый клубок. Арт-хаусные прибамбасы возможны, как, например, в сериале «Галина» (2008 г.). Галина Леонидовна Брежнева, которую дочь сдала в психиатрическую клинику, умирать, вспоминает собственную жизнь, отца и мужей, но и кам-бэки разворачиваются в сугубо в календарных рамках. Тут, конечно, есть проблема для режиссера в кастинге двух и более актеров — герой (героиня) в юности и зрелости, но зато какой простор для зрительских дискуссий и сопоставлений…

Другая важная и принципиальная черта — точность в деталях и нюансах.

На фоне фальши — интонационной и пластической, которой, разумеется, пруд пруди. Однако это не вина, а беда актеров: просто-напросто ушло поколение лицедеев, которые умели, скажем, наматывать портянки. Понимали, что входить в деревенскую избу нужно совсем не так, как в ресторанный зал. (Да в рестораны-то входили тогда по-другому). Догадывались, что сжимать в руке пистолет совсем не то, что пластиковый стаканчик…

Тем не менее, дотошностью в воссоздании антуражей эпохи, создатели сериалов, может, и невольно, оппонируют более уважаемому полному метру. Низкий жанр усмехается над блокбастерными амбициями больших дядь. Над Федором Бондарчуком (с его, скажем, «офицером РККА» в 1942 году, в «Сталинграде») и Никитой Михалковым в «Утомленных солнцем — 2» (где исторической клюквы — поляны и гектары).

В сериалах, при всей фольклорности и актерских несоответствиях, как правило, выверено всё на уровне картинки — дизайн самолетов и пивных бутылок, расцветка гимнастерок-галифе и водочных этикеток, ордена, появляющиеся на груди героя в строгом соответствии с датой получения и пачка «Казбека», открывающаяся, как шкатулка…

Кстати, о шкатулке. Канон, создаваемый биографическими сериалами, он, вообще-то, с секретом. Это, бессознательная, конечно, претензия на единый учебник истории России двадцатого века. Который парадоксально оппонирует и либеральной версии, и существующему… Не скажу — режиму, скажу — порядку вещей.

Парадокс в следующем: а) все-таки профессиональное сообщество киношников и телевизионщиков, самый что ни на есть креативный класс, — по определению либерально. Лыком в строку — столичная прописка, легкие нравы гламурной тусовки, хорошие по нынешним временам гонорары, не в последнюю очередь — национальная принадлежность…

И: б) сериалы обсуждаемого жанра демонстрируются на центральных каналах (и производятся нередко — там же). Функционал главных кнопок общеизвестен, так что здесь — без комментариев.

Имеет смысл остановится на этих самых фигах в кармане.

Относительно Иосифа Сталина и власть, и общество до сих пор не определились, но авторы сериалов делают аккуратный шажок вперед, пытаясь преодолеть эту межеумочность на доступном им уровне.

Нет, тиран предстает, как правило, тираном, и отчасти деспотом, однако чужих (а то и вовсе несуществующих) грехов на него стараются не вешать. Бывал суров, но справедлив. Ревновал маршала победы к победе, подозревал в бонапартизме (сериал «Жуков», 2012 г.), ссылал то в Одессу, то на Урал, но, когда надо, умел одернуть Берию и Абакумова, собиравших на Георгия Константиновича расстрельные досье…

Но дело, собственно, не в фактах, а в эмоциях. Актеры, играющие Сталина (в «Мессинге» — сам Алексей Петренко), показывают очень обаятельного персонажа. Самой экспозицией, построением планов, — Сталин как будто и неизменно находится в центре тогдашнего мира. Скупостью движений и фраз, парадоксальным мышлением, акцентом… Акцент вождя, кстати, равно притягателен для актеров и зрителей — после просмотры пары-тройки сериалов с густым присутствием Сталина, голос его как будто поселяется в недрах и портьерах зрительских квартир и подсознаний, привычно руководя и направляя.

Реабилитация вождя идет и по линии боевых товарищей (сериал «Сын отца народов») — Семен Буденный и Климент Ворошилов, в отличие от интриганов из Политбюро (Берия, Маленков, Хрущев) предстают недалекими, но добрыми и совестливыми дядьками. Настоящий «дядька» в этом сериале — многолетний начальник сталинской охраны генерал Власик — эдакий Савельич сурового нового времени. В «Сыне отца народов» появляется и действует редко вспоминаемый приемный сын Иосифа Сталина — Артем Сергеев, его отец — большевик Федор Сергеев (Артем) погиб в 1921 году. Положительный Артем — своеобразная семейная альтернатива бесшабашному Василию.

До реабилитации Лаврентия Берия сериалы пока не добрались (а доберутся, надо полагать, в биографическом «мыле» с Берией — главным героем). Но не обзывают английским шпионом, и на том спасибо. Не показывают насильником и педофилом, как в «Московской саге» (2004 г.) Аксёнова-Борщаговского. И акцент у него тоже приятный.

Впрочем, повсеместно эксплуатируется замусоленный миф о том, что Берия был куратором органов безопасности в послевоенные годы. Для достоверности миф увязывается подлинным с кураторством атомного проекта… Отсюда — новые завиральные сюжетцы…

Впрочем, Виктор Семеныч Абакумов, реальный глава МГБ в те грозовые годы, показывается без всякой полифонии — чекистско-особистской сволочью с будкой квадратной и несимпатичной («Мессинг», «Жуков»).

Самое удивительное, впрочем, не Сталин, а Хрущев. Все-таки Никита Сергеевич, творец «оттепели» и разоблачитель «культа», и сегодня — фигура в либеральных святцах регулярная и не последняя.

Однако мы сталкиваемся в сериалах с последовательным антихрущевским заговором, повсеместной и яростной никитофобией, проживаемой Екатериной Фурцевой и Галиной Брежневой, переживаемой Георгием Жуковым и Василием Сталиным. Аппаратный волк с кровавой пастью, руки тоже по локоть, стремительно переобувшийся лгун и демагог, подлец и самодур. Даже визуально Хрущев шаржирован разными актерами словно под копирку — злобный лысый карлик, штаны высоко на сытом брюхе, жеваный пиджачок с чужеродной звездой Героя, скверный смешок, дрянной голосишко…

Еще одна линия, явно не попадающая в современные официальные вкусы — курево и пьянка. Биографические сериалы проспиртованы и задымлены, как бригада старых работяг, ресторанные бренды и папиросные марки звучат чаще, чем должности и звания, актеры играют физическое удовольствие от затяжки и дринка вполне убедительно… Понятно, что Василий Сталин и Галина Брежнева страдали алкоголизмом, министр Фурцева любила и умела выпить… Но и относительно трезвые ребята Вольф Мессинг и Георгий Жуков регулярно позируют на фоне графинчиков и рюмочек. Чем сводят на нет идею о пагубных последствиях…

Забавно, что Федор Бондарчук в «Сталинграде» отучил своих героев от курения. Это солдат-то, на фронте-то…

Однако главная оппозиционная — в самом широком смысле — тема, здесь не бытовая, а экзистенциальная. Даже метафизическая.

Непрочность и условность власти, привычного порядка вещей и положений, поскольку условной и непрочной оказывается сама жизнь. Собственно, мы наблюдаем хроники распада мира, из какого бы прочного материала — в каждом частном случае — он бы ни был изготовлен. Его хрупкость и безнадежность.

«Вслед за глупой жизнью придет глупая смерть» — эту жестокую максиму Льва Толстого можно ставить эпиграфом ко всем кинороманам про историю с биографией.

Именно поэтому самыми сильными выглядят финальные серии — и зритель, и авторы ощущают скорое появление подлинного Хозяина — смерти.

Тут режиссеры нащупывают приемы чем безыскуснее, тем убедительней.

Закадровый голос, сообщающий дату и обстоятельства. Или просто текст на черном экранном квадрате.

Да и визуальный ряд подчас пронзителен: сиротливая могильная плита Екатерины Фурцевой.

Личный прорицатель вождя, знающий не только о том, что умрет, но как и когда.

Василий Сталин, отправляющийся после тюремного срока в ссылку, в Казань, с костылем и в генеральской форме без погон.

Опальный, овдовевший маршал на даче, когда-то триумфатор великой войны и — совсем недавно — автор мемуарного бестселлера — плачет стариковскими слезами под пластинку мертвой Руслановой.

…Как говорил Иосиф Бродский: самые захватывающие темы в этой жизни — сплетни и метафизика. «Власть» в этом коротком списке он не упомянул.