Апокрифы о «красном человеке»

Несколько лет назад побывал на одном представительном мероприятии в североевропейской стране. После дежурных вступлений и любезностей хозяева повернули ход разговора: а теперь поговорим о нарушениях прав человека в России… Для них это было вполне себе обыденным поворотом: многие приезжают и поют на все лады, со времен диссидентских эмигрантских потоков эта тема — проездной билет в заокеанский рай. Подхватил с азартом — прошел обряд инициации. Хозяева это сделали скорее даже не из любопытства, а из деликатности, чтобы дать гостям высказать наболевшее. Приезжающие гости такое любят, для них это разновидность аутотренинга. В России за последние десятилетия сложился целый профессиональный слой людей, подвизавшихся на подобном поприще: они не с гармоникой и балалайкой едут, чтобы вприсядку пойти, им бы про нарушения прав человека в стране поговорить или что еще гневно обличить.

А теперь поговорим о зверствах советского режима, о том, что зверь этот только притаился и ждет своего часа. Ведь СССР — это «империя зла», а Россия его правопреемница. Ведь так, точно так? У вас есть какие-то сомнения на этот счет? Где же ваша совесть…

Писатель Светлана Алексиевич с начала нулевых проживает в Европе. Это, конечно же, ровным счетом ничего не значит. «Время секонд хэнд» — четвертая часть ее художественно-документального цикла «Голоса утопии». Часть «красной» энциклопедии" - как она сама ее называет. Книга вышла в Германии, после в России. Она претендует на премию «Большая книга», которая будет присуждаться по итогам 2014 года. С конъюнктурной точки зрения у нее все шансы.

«Книга Алексиевич о „красном человеке“ вызвала шок у немцев», «Немцы потрясены этой книгой" — так гласили в прошлом году заголовки статей, рассказывающих о выходе нового произведения Алексиевич. Газета «Berliner Zeitung» цитирует писательницу: «Коммунизм — это болезнь, вирус, и эта болезнь возвращается снова и снова». В одном из анонсов уже отечественного издания книги есть такая фраза с акцентом на последнем слове: «Алексиевич показывает даже не альтернативную, а цельную, многогранную картину прошлого огромной страны — великого и бесславного».

В своей книге Алексиевич старается представить некий первородный грех советского государства через судьбы, через рассказы-исповеди людей, причастных к этой цивилизации, и просто случайные реплики, заполняющие атмосферу времени. Подход на самом деле удачный по типу телевизионной «будки гласности», которая в 90-ом находилась на Красной площади и транслировала всевозможные высказывания желающих.

Это многоголосье, рассказы разных людей, в том числе и алиби автора, которому важно показать свою бесстрастность. В книге она пишет: «Хочу остаться хладнокровным историком, а не историком с зажженным факелом. Пусть судьей будет время». Время дальнее, без наших пристрастий. Но это далеко не так. Автор совсем не бесстрастен, он гиперпристрастен. Не обязательно размахивать факелом, достаточно из добрых намерений и в святой простоте вязанку хвороста поднести…

«Время секонд хэнд» делится на две части. Первая — «Утешение апокалипсисом» и охватывает годы с 1991 по 2001. Вторая — «Обаяние пустоты». Ее время — второе десятилетие новейшей российской истории с 2002 по 2012 год. Подзаголовок частей — «Из уличного шума и разговоров на кухне». Уход и реинкарнация «красного человека» в новой стране, ведь притаившегося зверя так никто и не изгнал…

В девяностые были счастливы — выбор сделан, назад возврата нет. Так казалось. Алексиевич приводит высказывание: «Мир рассыпался на десятки разноцветных кусочков. Как нам хотелось, чтобы серые советские будни скорее превратились в сладкие картинки из американского кино!» Но все только начиналось, и теперь уже дети не боятся социализма, мечтают о своей революции. Возникла мода на советское, что подчеркивает вторичность времени: «Наступило время секонд-хэнда». Деньги, магазины, философия потребления. Солженицына все меньше читают. О ГУЛАГЕ никто не говорит, советское прошлое не проклинает.

Книга Алексиевич — образец тоннельного мышления. В этот тоннель автор силится поместить, подогнать под него все, что возможно. Типовая структура тоннеля четко обозначена автором во вступлении, чтобы читатель вдруг не пошел по кривой дорожке иного восприятия представленного материала.

Алексиевич, по ее словам, решила восстановить и описать историю «домашнего», «внутреннего» социализма. «Искала тех, кто намертво прирос к идее» — отсюда в книге много историй самоубийц. Этим автор проводит мысль, что страну не убили какие-то неведомые вселенские заговоры, а она сама закончила свои дни самоубийством. Код убийства и самоубийства в ней был изначально задан. Та же трагедия 90-х, по мнению автора, есть следствие этого кода. Им оправдывается многое.

Во вступлении автор утверждает, что план коммунизма переделать «ветхого» Адама и создать нового человека удался. Появился трагический персонаж — «совок» или «красный» человек.

Но дело как раз в том, что не человек изменился, а человеческий эксперимент рухнул. В том числе об этом пишет, например, Захар Прилепин в своем новом романе «Обитель». Именно природа человека обрушила утопию. Человеческое неизменно. Меняются только внешние ризы, общий фон.

По сути, к переделке человека призывает и Алексиевич, идя по проторенной дороге людей, которые в свое время описывали ужасы царизма, чтобы подготовить базу для производства тех самых новых людей, свободных от этих ужасов. Сдается, что автор как раз находится под влиянием этой логики, и она больше большевик, чем думает. Это только поверхностным взглядом можно представить, что «красный человек» — трагическая и случайная акциденция. Двигаясь по книге, ты понимаешь мысль автора, что все-таки он плоть от плоти русского человека, в котором сидит этот «красный» вирус.

Взгляд Алексиевич близок булгаковскому профессору Преображенскому, который создает низкий род человека, приближенный к животному существованию, а потом возвращает все вспять. Шариков ведь ниоткуда не свалился, в нем есть многое от Клима Чугункина… Также и с «красным человеком» — как-то перевоспитать его невозможно, надо только дождаться, когда он сам уйдет и заберет с собой свою цивилизацию. Подобное вовсе не ново, схожие высказывания раздаются постоянно: вот уйдет советский человек и заживем!.. Но вирус, вирус! Как от него избавиться?..

Алексиевич взяла на себя труд описать эту уходящую цивилизацию советских инков, чтобы через какое-то время она окончательно не стала терра инкогнито и не дай Бог проросла вновь. А опасность этого более чем реальна. В «шуме» второй части все больше звучит мнение, что капитализм не подходит, «народ — большевик». Изменяется парадигма ценностей: в постапокалистическом мире первой части — жить для себя, а не для идей («Человек просто хочет жить без великой идеи»); в мире «обаяния пустоты» — должна быть идея, ради которой жить. «Совок» прорастает! Вновь загулял призрак революции. Вот Алексиевич двумя частями и показывает качели: как возвращается то самое пресловутое советское.

По мнению автора, с крушением советской империи нас выбросило из «собственной истории в общее время». Но проблема в том, что мы не были свободны и перед новой реальностью предстали беспомощными: «Мы оказались не приспособлены к новой жизни, которую ждали». От всего этого рождается страх, а от страха — ярость и агрессия. В начале книги автор как раз и заключает: «Мы полны ненависти и предрассудков». Когда пришла свобода — рухнули все ценности, которые во многом были нашими мифами. Осталось только настоящее — наша ярость и агрессия.

Поэтому все и рухнуло, так как не было любви, а только культ страдания и ненависть (кстати, любви, как заявлено автором, будет посвящена последняя книга цикла Алексиевич). Но рухнуло не до конца, народ не очистился от агрессии. Надо ждать, когда уйдет поколение.

Война и смерть. Постоянная подготовка к войне, к битве. Ненависть. Штамповка танков, гонка вооружений. Военная психика народа, которая формировалась в замкнутом мире. Свой путь России — замкнуться, отгородиться от всего прочего мира. У Алексиевич — не хроники о человеке, а хроники войны, постоянной борьбы за существование садистской и мазохистской цивилизации.

Воинственность, агрессия приписывается в качестве субстанционального свойства «красного человека». «Война и тюрьма — два главных русских слова» — готовится в одной истории о любви, приведенной в книге.

Условный «Архипелаг ГУЛАГ» автор распространяет на всю советскую цивилизацию, и, в первую очередь, на человека, в которого этот ГУЛАГ якобы проник. Это очень удобная матрица рассуждения, под которую можно подверстать что угодно.

Печать советской цивилизации на человеке, по мнению Алексиевич, состоит в том, что в нем есть от «палача» и «жертвы» одновременно. От жертв нам присуща «культура страдания». Но то, что эта самая «культура страдания» в России не воспринимается самодостаточной и довлеющей, а является мостиком, средством постижения любви, автор, конечно же, не говорит. Как не говорит, что культура эта корнями уходит все-таки не в советскую, а христианскую цивилизацию, в Православие.

Образ советского человека в книге, будто выведенный из анекдота, который здесь же и приводится: «Анекдот про „совка“: злой, как собака, а молчит, как рыба». Все остальное, кроме агрессии, шатко и иллюзорно — это мифы, которыми обваливали, как в муке, этого «красного человека», чтобы он не видел истинной сути всего…

Маргарита Погребицкая (врач, 57 лет) у Алексиевич свидетельствует: «Всю свою жизнь я прожила с верой: мы самые счастливые, родились в невиданной и прекрасной стране». Вера ушла, и начался распад, а где и резня. Получается, что во всем этом также виновата советская власть… Другой респондент автора заключает, что мы все уничтожили сами за Макдональс, за порнографию…

Автор считает, что советская цивилизация держала страхом и верой. Страх и вера взаимодополняли друг друга и держались на замкнутости, отгороженности от всего прочего мира. Когда цивилизация самоликвидировалась, стали уходить и ее рыцари. Те, кто, по Алексиевич намертво прирос к идее. Такие как герой Брестской крепости Тимерян Зинатов, который в 92-ом бросается под поезд недалеко от места своего подвига, к которому он приезжал все это время каждый год. Не исторический сбой бросил его под поезд, а, по мнению автора, сросшись с идеей, он сам себя запрограммировал на такой конец.

Или маршал Сергей Ахромеев — начальник Генштаба, который повесился на шнуре, привязанном к батарее после неудавшегося путча в августе 1991. Вскоре после похорон его могилу раскопали, чтобы похитить маршальский мундир. Ахромеев до конца был защитником системы, которого новый мир даже после смерти не оставил в покое и сорвал мундир.

В книге есть эпизод, в котором говорится про пикировку маршала с академиком Андреем Сахаровым, который рассказал в интервью канадской газете, что якобы в Афгане советские вертолеты расстреливали своих, чтоб они не попали в плен. Ахромеев — уходящая натура, академик — вестник новых реалий. Сахаров — борец с системой, который мог использовать в этой борьбе и откровенную ложь, как бы сейчас сказали, развязал информационную войну. Его поступок приобрел героический ореол. Скорее всего, для Сахарова расстрел с вертолетов воспринимался за реальность, так как это часть кухонных разговоров. Новый мир — мир выверта, подобия, через выверт реальности он и приходил.

В книге Алексиевич, как и в упоминавшемся интервью Сахарова, не то, чтобы откровенная неправда и подмена реальности. Это части правды, которые особым образом сорганизованы: да в Афгане были советские вертолеты, да они стреляли и как на любой войне могли попадать и в своих, да людей брали в плен моджахеды. Дальше эти части особым образом складываются и получается кухонный разговор, которым необходимо подтвердить свою картину мира. И возвысить свой вопрос: зачем в Афгане были советские солдаты, чтобы умирать?! Соответственно, все, что там происходило, вело к этой смерти, и вертолеты, сознательно расстреливающие своих — часть реальности, вызванной этим вопросом-утверждением. Главное — сила и напор в утверждении, а дальше можно давить на совесть.

Допускается все что угодно, только не возвращение вспять в «совок». Для страны нет никакой альтернативы кроме «общего времени». Но это тоже не имеет никакого значения, главное, чтобы «красный человек» вновь не поднял голову, а для этого все средства хороши. Вот поэтому в киевском Майдане был виден август 91-го. Быть может со второй попытки окончательной выкорчуются сорняки «красной» цивилизации, хоть благословенный украинский корабль обрубит канаты, связывающие с российской пристанью и пойдет в свободное плавание по пути к европейской сказке. Все во благо.

Да и по большому счету, если разбираться, то проблема не в советском, а в русской жизни. Советское — повод, пример, тяготеющий к типичности. К этому подводит вторая часть книги: «Русская жизнь должна быть злая, ничтожная, тогда душа поднимается, она осознает, что не принадлежит этому миру… чем грязнее и кровавее, тем больше для нее простора».

Говоря во вступлении о своем отце, Алексиевич пишет: «В сороковые они из ада попали в ад». Советское, по автору, — бесконечные круги советского ада, в которых он уже перестал восприниматься как ад. На это ответил тот же Прилепин в своей «Обители»: «Потом будут говорить, что здесь был ад. А здесь была жизнь»…

Светлана Алексиевич начала свою книги с упоминания о «ветхом человеке». Так, по сути, она и осталась в русле ветхозаветной истории и логики: «ветхий Адам» — совершил грехопадение, новый советский Адам — также в ответе за все, за любой грех. Нам не хватает совершенно другой логики — новозаветной. Логики преображения. Когда крест из орудия смерти становится символом победы над смертью. Без этой логики мы все бесконечно будем ходить по одному и тому же кругу, слагая апокрифы из кухонных разговоров да различного шума.

Мальчик все кричит: волки, волки! Уже и лес вырубили и построили там новый завод и мальчик далеко не молод, да и волков разве только в зоопарке можно отыскать. А мальчик, знай себе кричит. Он сжился с этим криком, без него он уже не будет собой. Этот крик уже давно создает свои реальности, в которых, конечно же, есть и волки, раз мальчик без этого не может. Он перестает быть самим собой и перерастает в этот крик. Пустой по сути…