Территория Куваева

Исполняется 80 лет со дня рождения Олега Михайловича Куваева. Автор романа «Территория», выдержавшего множество переизданий, открыл своим читателям мир золотодобытчиков Крайнего Севера. К юбилею Куваева «Свободная пресса» вспоминает о непростых правилах жизни писателя.

Поводы говорить о Куваеве есть: и 80-летие со дня рождения, и вышедшее трёхтомное собрание, и новая экранизация «Территории», которую вот-вот увидим…

Хотелось бы, чтобы для разговора об Олеге Куваеве (а тем более для того, чтобы его перечитать) не нужно было искать повода. «В довольно неприглядной картине непостоянства кадров на Севере подавляющее число убывших составляют люди мелкой рациональности. А чудак поселяется прочно, он надёжен в этом смысле», — писал Куваев. Вот и сам он надёжен и прочен.

«Выдавать дешёвку мы не имеем права»

Может быть, самое ценное в трёхтомнике Куваева, вышедшем в прошлом году, — его письма, многие из которых опубликованы впервые. Это публицистика с чеканной чёткости формулировками, в которой литератор, гражданин, мужчина Куваев представлен даже яснее, чем в прозе. Иногда читаешь чьи-нибудь письма или дневники и думаешь: человек книжки писал хорошие, а какой у него, оказывается, ад творился в душе… С Куваевым — напротив: читаешь и понимаешь, какой был ясный, честный, правильный в самом хорошем смысле этого слова человек. Серьёзно относившийся к жизни, работе, литературе.

Из этих откровенных до конца писем мы узнаём о давних проблемах Куваева с сердцем, из-за которых он умер в 41 год (зато всю недлинную жизнь лазил по горам и сплавлялся по диким рекам). О страстях и женщинах, о попытках самоубийства. О том, что и геологией, и литературой он занимался для того, чтобы «добиться для себя официального права быть просто бродягой». О моторах, лодках, тракторах, карабинах… О постоянном недовольстве собой: переписал «Территорию» пять раз, а надо бы ещё пять — «получился бы неплохой роман». Куваев шутливо жалуется на качество отечественного портвейна. Сверяется с любимыми Хэмом и Фолкнером, заключая: «Выдавать дешёвку мы не имеем права».

Он работал для кино, но считал эту работу «бодягой» — «ни для ума, ни для души, разве что для денег». Говорил себе: «Если бы некий там джинн предложил мне на выбор: написать хотя бы одну действительно хорошую книгу и плохо кончить в 45 или не написать ничего путного, но прожить до 80, я бы без секундного колебания выбрал первое». Так, в общем, и вышло…

В письмах Куваева — добрый юмор сильного человека. Размышления о литературе и жизни — часто афористичные: «В нашей действительности честной литературы, не заказанной „идеологическими“ органами, быть не может. А те, кто заказывает, глупы и не понимают, что нашей идеологии нужна именно честная настоящая проза»; «Масса в общем понятии этого слова всегда дура»; «Наиболее годен для жизни сейчас эдакий тип с квадратной челюстью и обтекаемой совестью»; «Достоинство каждого успеха в том, что он приходит к тебе, когда тебе на него наплевать… Если же успех к тебе пришёл рано, когда он тебе нужен и тебе на него не наплевать, — тогда тебе крышка как человеку и как литератору»; «Насчёт пьянки я тоже стал строг, жаль расшвыренных лет, но опять-таки чувство такое, что не было бы расшвыренных лет — не было бы целеустремлённости»… О столичной жизни: «Великое облако бесполых болтунов и болтуних с выразительными рожами и отработанным внешним видом окружает телевидение, газеты, всякие околоредакционные сферы… Настоящим парням среди них не место».

К сожалению, трёхтомное собрание сочинений Куваева оказалось небрежным и не совсем полным. Значит, потребуется ещё одно — а пока поблагодарим тех, кто сумел выпустить эти три полновесных тома.

Ещё нужна добросовестная биография Куваева. Ну и экранизации, конечно, — раз из всех искусств важнейшим для нас по-прежнему является кино.

«Жизнь не на своём месте… — одна из худших бед»

Куваев увлекался альпинизмом, любил Кавказ и Памир. Он и начался как писатель с гор, но всё же главный Куваев — северный, чукотский. Пробуя освоить городской материал, он всё равно возвращался к Чукотке, к «проклятому северу», если вспомнить рассказ Юрия Казакова, из которого, как утверждал Куваев, выросла вся последующая северная проза.

«Я всегда верил в то, что для каждого индивидуального человека есть его работа и есть его географическая точка для жизни… Я знаю многих людей с великолепными и любимыми специальностями, которые работают клерками в каких-то конторах, лишь бы не уезжать из Москвы. Это было бы можно понять, если бы они любили именно этот город. Они его не любят, но престижно жить в центре… Жизнь не на своём месте и не в своей роли — одна из худших бед, на которые мы обрекаем сами себя», — писал Куваев.

Его точкой была, безусловно, Чукотка. Последний, недошлифованный роман «Правила бегства» — снова о ней. Он не завершил работу над этой книгой — был сверхтребователен к себе и ни один свой текст не считал полностью завершённым, максимум — годным к публикации. Но, так или иначе, роман «Правила бегства» — есть. В нём снова появляются герои из рассказа «Через триста лет после радуги», который сам Куваев считал лучшим, — и Мельпомен, и Поручик с Северьяном, которого все зовут просто «Север» (вот оно: куваевский герой — Север). Снова Чукотка, зашифрованная под «Территорию», снова полыхающие на полнеба закаты, снова противопоставление суетливого, мерзковатого столичного быта и «настоящей жизни». «Правила бегства» — книга о бичах и дауншифтинге, написанная тогда, когда этого слова никто ещё не знал. В ней Куваев словно возвращается на родину. Его литературная территория, его «делянка» — крайний северо-восток нашей страны. Он так по-настоящему и не уехал оттуда никогда. Писал из Москвы: «А охота мне в Магадан, на Омолон или на Чукотку… На стене висит новое ружьё и плачет машинным маслом».

«Глупый металл»

У советского золота не было своего Джека Лондона, но был Куваев, переживший 40-летнего Джека на год. Его «Территория» — не только о поисках золота на Чукотке после войны, как геология — наука не только о Земле.

Книга основана на фактическом материале — открытии чукотского золота партией Китаева (в книге — Монголов). Это золото, в которое не верило большое начальство, главный инженер певекского управления Николай Чемоданов (в книге — Чинков) искал с фанатизмом Шлимана, откапывавшего Трою. Судьба свела Чемоданова с Алексеем Власенко (в книге — Куценко) — гениальным промывальщиком, с простой старательской «проходнушкой» намывшим первый килограмм чукотского золота.

Это наш Джек Лондон — с бараками Певека вместо кабаков Доусона. Советский Клондайк без «золотой лихорадки» и «американской мечты». Здесь, писал Куваев, работа заменила собой веру или, вернее, сама стала верой. Поиски «презренного металла», символа наживы и всех пороков человека, превратились в аскетический подвиг. Отношение героев Куваева к золоту похоже на отношение к золоту героев Шаламова. «Глупым металлом», от которого «сплошная судимость», называл золото Безвестный Шурфовщик куваевской «Территории». Шаламов сформулировал ещё короче: «Золото — смерть».

К успеху «Территории» сам Куваев относился скептически. Мол, стране был нужен этакий Николай Островский 70-х — тут и появился Куваев, который «дал складное изложение железобетона и квадратных челюстей»… О «Правилах бегства» говорил серьёзнее: замысел «сложнее и человечнее», материал «менее выигрышный», зато «смысла в нём больше».

Не возьми Куваев историю чукотского золота — никто бы не взял. У столичных сюжетов избыток летописцев, тогда как в обширных российских провинциях втуне пропадают целые золотые пласты.

«…Горит душа о другом…»

В книгах Куваева есть геология, полярная экзотика, романтика, но сами книги — о другом: о том же, о чём все остальные хорошие книги. Это именно «проза» — тяжеловесное, суровое, серьёзное слово, так подходящее к текстам Куваева. Прочная горная порода, которой сложена наша планета. Хлеб, мясо и рыба — не какие-нибудь конфеты или соусы.

Написал он сравнительно немного. Зато, как заметил по другому поводу Андрей Битов, «лишнего не написал».

Куваев — не «писатель для юношества» и не «писатель про север». Куваев — просто хороший писатель. Не легковесный, «отвечающий за базар». Его территория куда больше, чем его Территория. «Политика меня не интересует, а с точки зрения патриотизма и верности своему государству — я верен ему и патриот не менее, чем Леонид Ильич Брежнев, — писал он. — У меня горит душа о другом. О смысле человеческой, любой человеческой жизни». И ещё: «Человек в рванине и с флаконом одеколона в кармане столь же человек, как и квадратная морда в ратиновом пальто, брезгливо его обходящая. Этому учил Христос. Этому, если угодно, учил В. И. Ленин».

Из «Чуть-чуть невесёлого рассказа»:

" - Собачья жизнь, — сказал Старков.

— У кого?

— У вас. Всё время в дороге. А для чего, какая цель?

— Из-за денег, — серьёзно сказал я. — Нам платят большие деньги.

Я знал, что стоит сказать таким, как Старков, про деньги, как всё становится ясным. Другое же, настоящее объяснение было сейчас не под силу".

В книгах Куваева — то самое настоящее объяснение.

…Памятником поэту от геологии академику Ферсману, кроме его книг и дежурных улиц в нескольких городах, стал минерал ферсманит — лучшая награда для геолога.

Геолог Куваев наградил себя сам, придумав минерал «миридолит».

"Смерть — лишь переход из мира биологического в мир минералов", — говорил один из героев его «Территории».