Михаил Делягин: Дистрофика глупо сажать на диету от ожирения, он загнется окончательно

Любые мало-мальски осмысленные действия, — включая, разумеется, регулирование государством народного хозяйства, — основаны на тех или иных гипотезах. Если они неверны (или вдруг стали таковыми из-за изменения существенных обстоятельств) — самые естественные действия могут оказаться разрушительными и даже фатальными.

Поэтому, действуя, надо постоянно проверять: с одной стороны, не изменились ли кажущиеся нам незыблемыми основы нашей деятельности, а с другой — подтверждают ли факты, что наши действия по-прежнему ведут нас к нашим целям?

Ведь масштабы и глубина изменений обычно больше того, что мы можем себе вообразить.

А иногда и базовые умозаключения, безусловные с формальной точки зрения, содержательно оказываются ложными.

Простейший пример: мы привыкли считать российскую и глобальную экономики рыночными, — и вся государственная политика основана на этом кажущимся бесспорным факте, который никто не осмелится назвать даже предположением.

Однако и российская, и глобальная экономики — при всех своих различиях — контролируются монополиями, произвол которых практически не ограничивается никакими действенными регуляторами. А монополии, не сталкивающиеся с внешним ограничением своей деятельности, не просто «искажают» рынок, как традиционно пишут в учебниках, — но искажают его до фактической отмены.

Ведь рынок по определению — это в среднем эквивалентный обмен (хотя большинство отдельных сделок и неэквивалентны в силу тех или иных обстоятельств). Произвол монополий выражается в первую очередь в завышении ими цен на свою продукцию — и, когда такое завышение становится массовым (в силу доминирования в экономике именно монополий), эквивалентность обмена разрушается не только в отдельных сделках, но и в целом на рынке, — и он утрачивает свою сущность, пусть и при сохранении формы.

О массовости этого явления свидетельствует органически свойственный рыночным отношениям кризис перепроизводства — оборотная сторона неэквивалентности обмена, вызванного завышением цен монополиями: ведь оборотная сторона завышения цен — нехватка спроса на абсурдно дорогой товар и, соответственно, кризис перепроизводства.

Монополии уже долгое время обладают политической силой для того, чтобы не допустить «созидательное разрушение» и подрыв своего положения через кризис, — и паллиативным выходом из положения становится кредитование потребления.

Непроизводительное и потому безвозвратное по своей природе, оно порождает кризис безнадежных долгов, подрывающий современную глобальную экономику и грозящий всему современному человечеству.

Реальность угрозы Третьей мировой для сжигания накопленного долга — плата за неадекватность регулирования, исходящего из рыночного характера глобальной экономики, доминирующие в которой монополии уже давно убили этот рынок.

В России цена игнорирования нерыночного характера экономики безнаказанного произвола монополий чуть ниже — рост цен, перемежающиеся дефициты (в условиях рынка попросту невозможные), недоступность жилья для большинства граждан, контрпродуктивность многих вроде бы разумных мер (вроде развития ипотеки и ограничения нищеты), невозможность комплексной модернизации, требующей разумного протекционизма и ограничения финансовых монополий.

Впрочем, самым болезненным фактором игнорирования реальности российским государством является не вера в рыночность монополизированной экономики, а непонимание фундаментальных последствий денежного голода, в котором она искусственно удерживается.

Монетизация российской экономики (доля денежной массы в ВВП) примерно вдвое ниже нормального (последние годы оно составляет 45−55%).

В то же время вся экономическая теория, лежащая в основе действий государства, разработана для принципиально иного положения: когда денег достаточно или, более того, когда наблюдается их избыток.

Причина этого достаточно прозрачна: экономическая теория разрабатывалась на основе самостоятельных экономических организмов при высокомерном игнорировании как чего-то незначимого специфику экономических колоний (экспортирующих капитал и сырье в обмен на право покупать продукцию переработки последнего).

В самом деле: положение экономической колонии объективно искажает проводимую политику, так как центр интересов, которым служит политическая система, объективно как минимум частично выносится за пределы страны, что делает проводимую политику нерациональной с точки зрения интересов самой этой колонии или ее народа.

Строго говоря, именно это мы наблюдаем в нашей стране на протяжении всех 37 лет национального предательства.

Игнорирование этой специфики, наиболее наглядно проявляющейся в «денежном голоде» — столь же искусственном, что и устроенный Черчиллем в Бенгалии в 1943 году обычный голод, — оборачиваются потрясающей неадекватностью (разумеется, с точки зрения интересов России) всей финансовой политики, закрепленной утверждением нового состава власти на новые долгие годы.

Применение к убиваемой нехваткой денег экономике России мер, разработанных для экономик, страдающих от их избытка, столь же логично, как и лечение дистрофика голоданием на основании его эффективности для избавления от ожирения.

Инфляцию с патологическим упорством пытаются лечить ужесточением финансовой политики: мерами, ведущими к сжатию денежной массы.

Если инфляция вызвана избытком денег, это правильно, — но в условиях их нехватки цены растут из-за произвола монополий и удорожания издержек.

Повышение процентной ставки повышает издержки из-за удорожания кредита (которое монополисты закладывают в цену товаров и услуг почти беспрепятственно — пока не упираются в кромешную нищету населения) и из-за страха монополистов перед очевидной демонстрацией неадекватности государства.

В результате мера, которая теоретически должна сдерживать инфляцию, на деле ее разгоняет.

В то же время смягчение «денежного голода» смягчением финансовой политики парадоксальным образом сдерживает инфляцию, так как увеличение денежной массы неминуемо отстает от роста деловой активности. После дефолта 1998 года это показало нам правительство Примакова-Маслюкова, вытащившее страну из катастрофы, а в конце 2022 года — и правительство Мишустина.

Но никаких уроков из этого не извлечено до сих пор.

Аналогична ситуация с динамикой курса рубля: если угроза его ослабления вызвана избытком денег, финансовую политику надо ужесточать.

Но при нехватке денежной массы ужесточение финансовой политики, лишая перспектив реального сектора, выдавливает из него капитал, которому больше нет места в стране — и он идет на валютный рынок, обваливая рубль.

Эту картину мы наблюдали и перед дефолтом, и в 2014—2015, и в 2023 годах, — но она осталась непостижима для экономического руководства страны, продолжающего применять стандартные регуляторные механизмы в созданных им же заведомо нестандартных условиях.

Поразительно, что стабилизация валютного рынка и в 2022, и в 2023 годах обеспечивалась сначала Министром финансов, а затем и президентом России. Оба раза решающий шаг был один и тот же: резкое расширение валютного рынка обязательной продажей части валютной выручки.

По сути дела, дважды за последние годы российскую экономику спасали чрезвычайные вмешательства в деятельность экономических регуляторов.

Однако при продолжении игнорирования реальности, отчасти обусловленном колониальным характером созданного в России экономического механизма, в третий раз нам может уже и не повезти.