Никита Михалков: «У меня есть верный зритель. Ему и служу»

(продолжение см. ниже)

Сергей Шаргунов: Здравствуйте друзья, с вами «Открытая студия», с вами Сергей Шаргунов. Сегодня мой гость — Никита Михалков, кинорежиссер, председатель Союза кинематографистов России.

Никита Сергеевич, я только что побывал в Сургуте, где много говорили с людьми о вашем фильме. Один из вопросов, который мне запомнился, который я хотел вам задать, связан с русскими литераторами. У вас была записана специальная передача, про Туроверова, того самого, что написал стихи «Уходили мы из Крыма». Нет ли мысли сделать цикл разговоров о писателях, которые так любили Россию, но оказались ею забыты.

Никита Михалков: — Я стараюсь не делать того, в чем серьезно не разбираюсь. Есть вещи, которые меня трогают, волнуют, и меня к ним влечет, и я могу о них говорить. А когда это становится на поток… Я делал цикл телевизионных фильмов «Русские без России», где были и казаки, и Деникин, и писатели, кстати, и Бунин в том числе и многие другие. К каждому фильму из этого цикла мы готовились очень тщательно, поэтому мне было, в общем, достаточно комфортно, потому, что всё равно мы говорили о том, что я так или иначе реально люблю, чувствую, и в связи с этим кое-что знаю. Как только ты начинаешь брать на себя ответственность и вещать по поводу вообще литературы, это дело — специалистов. Я не хочу подставляться, тем более, то, что я читаю, как правило, всегда, или по большей части, касается того, что я сейчас делаю или собираюсь делать. Всё равно это огромный круг, так сказать, чтения, он всегда в финале сфокусирован на том, что ты хочешь делать. Поэтому, допустим, когда читаешь лекции Набокова о русской литературе, там одной фразы достаточно, чтобы просто мгновенно понять масштаб, когда он говорит, литературу нужно не читать, а видеть, и настоящий писатель — это не тот, кого читаешь, а тот, кого ты, читая, видишь. И тогда это можно снимать. Когда я читаю Толстого, каждую сцену я вижу, он «раскадровывает». Гончаров «раскадровывает». Я уже не говорю про Чехова. А Бунин… Конечно, невозможно передать на экране «запах загара», как написано в «Солнечном ударе», но сам образ, его чувственность — могут натолкнуть на пластическое решение.

С.Ш.: — Но это ведь вопрос не только ваших личных усилий. Понятно, что на всё не хватит. Но люди включают телевизор и видят бесконечные, бессмысленные криминальные сериалы. Сейчас будет Год литературы. Люди не слышат ни о тех писателях, которые были известны или полуизвестны, ни о новой литературе. Где сегодняшние поэты? Как вы считаете, вообще, нужна эта культурная политика в государстве? И в чем она должна проявляться?

Н.М.: — Когда возникает разговор о «культурной политике», это уже катастрофа для государства. Потому что культура должна быть вскормлена веками и не прерываться. Как только она требует культурной политики, это всё, это значит, государство должно вмешиваться, но это всё равно, что в роды вмешиваться государству, допустим, в деторождение, не обеспечивая матерей, а участвуя в этом, так сказать, процессе. Но, к сожалению, возникает ситуация, при которой должно выступать в качестве МЧС. На днях девушка из «Вестей» попросила: «Пожалуйста, прокомментируйте, выскажите свое мнение о том, что школьники вновь будут писать сочинения». Я говорю, это катастрофа, что мы сейчас на полном серьезе радуемся тому, что опять будут писать сочинение. Но зачем же тогда нужно было всё это рушить?

С.Ш.: — А потом через 7 лет обрадуемся, что наконец-то вернули предмет под названием астрономия.

Н.М.: — Да. Астрономия или, допустим, увеличили число часов на русскую литературу. Или взять историю — споры о том, сколько учебников должно быть: один — не хорошо, а шесть — хорошо? А в чем смысл? Вариативность. А в чем эта вариативность? Чтобы все могли с разной стороны посмотреть на историю. А зачем? Как зачем? Это, так сказать, чтобы была демократия, свобода. Но это же бред какой-то. Вариативность, конечно же, должна быть, но прежде должен быть воспитан национальный иммунитет. Ради Бога, дайте возможность человеку получить информацию — самую разную — спорную, интересную, вариативную, но сначала защитите его национальный код иммунитетом, дайте ему основы того, что определяло и защищало национальный характер и национальную культуру. Грубо говоря, начинать надо с Арины Родионовны, тогда может получиться и Пушкин, со всем его вольнодумством, широтой взглядов и философской глубиной. А вот «колебание умов, ни в чем не твердых», — как говорил Грибоедов, это страшно, особенно для России. Разные классы, которые учились по разным учебникам, могут иметь абсолютно противоположные представления о той стране, в которой они живут. А теперь представьте себе, как будут действовать эти люди в критический момент для страны — это же гибель.

С.Ш.: — Как раз, если говорить об истории и о вашем фильме «Солнечный удар», ведь это затемненная страница истории, страница во многом забытая, которую, кажется, старательно предлагают держать где-то в тени забвения. Был Иван Шмелев с его повестью «Солнце мертвых» о крымских скитаниях, о поисках сына, которого расстреляли.

Н.М.: — У меня была картина о нем.

С.Ш.: — Был рассказ Катаева «Уже написанный Вертер» об одесской ЧК и застенках. Но, вообще, как это повелось в прогрессивной среде в свое время, так это странным образом сохраняется сейчас. Вот те трагические эпизоды, их не модно вспоминать. Это ведь тоже вопрос создания моды на те или иные эпизоды истории. Вот у меня есть ощущение, что в отношении вашего фильма многие предпочитают тактику умалчивания.

Н.М.: — Собственно, это ничего не меняет. Они могут умалчивать, не умалчивать. Фильм есть, он работает. Это долгосрочный фильм. В разных концах страны, и даже в Москве, пусть одним сеансом, но он еще идет. Мало того, в день показа фильма по телевидению, чего вообще никогда не бывало в кино (по телевидению фильм выходит через 6−8 месяцев после того, как он прошел в прокате), в кинозалы пришло более 2 тысяч человек. Многие недоумевали, как можно было в разгар проката показать картину по телевидению. Злые языки объясняли это тем, что я таким образом пытался спасти картину от провала. Чушь собачья и вранье. Нас попросили показать картину как раз в праздник 4 ноября — в День народного единства и согласия. А наша картина во многом именно о том, к чему приводит отсутствие этого единства и согласия. Кроме того, если кто не знает, более 50% жителей страны лишены возможности смотреть кино на хорошем экране, так как в небольших и средних городах просто нет качественных кинотеатров, а нам было очень важно, чтобы картину посмотрели как можно больше людей. Результаты были для нас невероятными. Рейтинг трехчасового, достаточно сложного, требующего определенного внимания и душевной работы зрителя, авторского фильма был 16%. А наивысший процент в этот день — 20% - был у самой популярной программы на Центральном телевидении «Голос». Но самое поразительное, что после показа фильма по телевидению количество зрителей, пришедших в кинотеатры, не уменьшилось. Это говорит об очень многом. А самое главное для меня — это говорит о том, что жив еще зритель, и его довольно много, который хочет смотреть кино, требующее внимания и труда. Я убежден, что картина «Солнечный удар», несмотря на то, что действие происходит почти 100 лет назад, судя по отзывам зрителей сегодня очень актуальна, чего, к сожалению, не случилось с одной очень важной и любимой для меня картиной — «Утомленные солнцем — 2». Она вышла на 8 лет раньше времени. Просто вышла раньше. Пушкин говорил, художественное произведение нужно судить по тем законам, по которым оно сделано. «Утомленные солнцем — 2» — это притча, это сказка, это не исторический фильм с обозначением точных номеров частей и направлений военных действий. «Утомленные солнцем — 2» — это картина о том, что же это такое — война на своей территории, и где Бог на этой войне. Это фильм — метафора, о том, что в войне на своей территории воюет все и всё — солдаты, женщины, старики, дети, деревья, река, скамейка, поле, паучок и белая мышка. Всё воюет. И вот это, как раз, и не было понято. Кто-то этого не смог понять, кто-то не захотел. Но обрушившись на картину, критики упустили самое главное — это совершенно необычный взгляд на метафизику войны. Это поиски Бога на войне. И это гимн всему живому, что войне сопротивляется. Но не только непонимание было причиной такой атаки на картину, за несколько лет до этого либеральная критика «пропустила» выход на экраны нашего фильма «Сибирский цирюльник». Уже вдогонку, когда картина вышла, стали раздаваться упреки и обвинения в «квасном патриотизме», «пошлости», «воспевании свинцовых мерзостей царской России» и т. д. и т. п. Но было поздно. Фильм, вышедший в 36 кинотеатрах, а их было всего 36 в стране, тридцатью копиями, в течение 4 лет не сходил с экрана и собрал рекордную для того времени сумму — 2 миллиона 700 тысяч долларов. Зрители смотрели фильм по несколько раз. Мало того, в суворовских училищах заменили строевую песню на песню «Фуражка». Суворовцам и нахимовцам рекомендовалось вместе с родителями ходить смотреть фильм и писать сочинения об офицерской чести. С «Утомленными солнцем» история была уже другая. И я был действительно реально потрясен тем, что за 8 месяцев до выхода картины ее начали «мочить» по размещенному в интернете трехминутному трейлеру. Я не был к этому готов, честно говоря. Потом я успокоился и понял — значит, просто нужно быть умнее и тоньше, и правильнее работать с картиной. Если вы обратили внимание, мы «Солнечный удар» вообще не рекламировали, пока я не закончил фильм. И поэтому все притихли в ожидании. Дерьмометы были заряжены, но они бахнули, когда мы уже взлетели. Тем более, что я делал мировую премьеру в Сербии, в Белграде. Там была самая большая афиша в Европе, рекламирующая фильм, ее вывесили на разбомленном американцами доме. Когда ты слышишь тишину зала, и знаешь, что в зале почти 5000 человек, это, поверьте, сильнее всяких аплодисментов. Потом российскую премьеру мы делали в Симферополе и Севастополе, т.е. мы замкнули круг. Наши герои уходили из Крыма, многие из них упокоились в Сербии, но мы своею волею вернули их вместе с фильмом обратно в Крым. Конечно же, после этого, так сказать, мы вынули часть почвы из-под ног наших хулителей. В общем, умнеем по-тихоньку.

С.Ш.: — Вот эти дерьмометы, они досаждают? Вы читаете то, что о вас пишут в блогах?

Н.М.: — Читаю автоматически, когда набираешь в поисковике. Есть чудная казачья пословица: «слепень, который сидит на жопе скачущей лошади, тоже думает, что он кавалерист». Поэтому я предпочитаю быть кавалеристом, в худшем случае — лошадью, но не слепнем на ее жопе. Понимаешь, очень важно, как ты сам оцениваешь сделанное, так сказать, с подушкой наедине. Для чего ты это делал? Для славы? Для денег? Кому-то хотел понравиться? И если ты сам себе честно отвечаешь на этот вопрос, что ты просто не мог этого не делать, все становится на свои места. Конечно, хочется, чтобы картину посмотрело как можно больше людей. Конечно хочется, чтобы она заработала… Но это все-таки вторично. Самое главное, чтобы то, что ты делал, ты делал искренне, любя своих героев и своих товарищей, с кем работал, и не озирался по сторонам, пытаясь уловить, что и кто про тебя думает. Что же касается хулителей, со временем я понял простую ясную вещь: я знаю, что меня будут ругать, знаю за что будут ругать и знаю кто будет ругать. И дай им Бог здоровья. Ругайте вдоволь. Хвалить не смейте! Ибо если вы будете меня хвалить, я с ужасом пойму, что мне нужно что-то резко менять в своей жизни. Значит, я не буду знать, что делать. Значит, я просто стал такой, как вы. А для меня это беда. Поэтому они мой маяк. Я к ним отношусь с благодарностью. Чем пуще они ругаются, тем больше считаю, что выполнил свою задачу.

С.Ш.: — Правда, что вы занимаетесь Грибоедовым сейчас?

Н.М.: — Я занимался им давно очень. Мы написали совершено замечательный сценарий, он называется «Жизнь и гибель Александра Грибоедова». Писали его вчетвером — Саша Адабашьян, Юрий Лощиц, Ираклий Квирикадзе и я. Это было больше 20 лет назад. Мы не смогли его снимать из-за Карабаха. Дело в том, что мало кто знает, Карабах заселил именно Грибоедов теми 40 000 армянских семей, которых он вывел из Персии. Мы так подробно работали, что пока мы писали сценарий, двое наших сотрудников защитили диссертации. Мы открыли огромное количество неизвестных вещей, например, сопоставляя документы, мы сделали вывод, что граф Нессельроде был резидентом английской разведки. Документы, которые должен был везти Грибоедов в Персию, по которым Персия должна была выплатить большую контрибуцию и пойти на серьезные уступки, были резко смягчены и ослаблены канцлером Нессельроде, что чрезвычайно удивило Грибоедова. И он, на свой страх и риск, предъявил персам свой вариант договора. По той реакции, которая последовала, Грибоедов точно понял, что шах был предупрежден о тех уступках и послаблениях, которые внес Нессельроде. То есть документы эти попали к шаху раньше, чем их привез Грибоедов. Еще мы, например, нашли неизвестную встречу императора Николя I с Грибоедовым, которую не нашел Тынянов, когда писал «Смерть Вазир-Мухтара», потому что эти странички в камерофурьерском журнале просто склеились от влажности. Когда он их листал, он их пропустил, а мы их расклеили. Речь идет о встрече Грибоедова с императором на Святой неделе. И это дало нам повод придумать такой эпизод — на Святой неделе император обычно приглашал к себе представителей разных сословий, которых нужно было за что-то наградить или отметить, можно было просить что угодно, кроме одного. Запрет был наложен только на просьбы об облегчении участи декабристов, среди которых могли быть родственники приглашенных. Среди приглашенных был и Грибоедов. К тому времени пьеса его «Горе от ума» была запрещена к постановке, но император ее читал, и есть сведения, что его дочери упрашивали пьесу разрешить. Когда император поравнялся с Грибоедовым, с улыбкой спросил у него: «Что, за пьеску свою будешь просить?». На что Грибоедов бодро ответил: «Нет, ваше Императорское величество, буду просить за племянника своего, арестованного по делу декабристов». Император побагровел, резко повернулся и пошел к дверям. Все остолбенели. Шок. И тут в спину уходящему императору Грибоедов произнес: «Ваше Императорское величество…», тот резко развернулся: «Чего тебе?» — «Христос воскресе». Царь вынужден был вернуться: «Воистину воскресе». Мы это придумали, но поводом для этой выдумки была как раз вот эта не обнаруженная Тыняновым встреча на Святой неделе. Короче, там было придумано очень много красивых вещей, проделана огромная работа. Но это сериал — 20 серий. Внутри сериала заложен и фильм для большого экрана.

С.Ш.: — Но сначала запустить серии.

Н.М.: — Да, сначала запустить сериал. Но проблема, где снимать. Когда мы хотели снимать, нельзя было снимать из-за Карабаха, но можно было снимать в Персии. Теперь нельзя снимать в Иране, это достаточно проблематично. В Турции можно будет снимать.

С.Ш.: — Я писал в свое время про Грибоедова в специальном учебнике для студентов, «Литературная матрица». Меня, конечно, безумно привлекает эта личность. Я хотел бы спросить: это странное сочетание вольнодумства, ведь его в свое время арестовали в крепости Грозный за то, что он водил дружбу с декабристами. И при этом — служение своему Отечеству, совершенно безоглядное, вне зависимости от начальствующих, искреннее.

Н.М.: — Но ты же тоже изменился. Ты же тоже изменился.

С.Ш.: — Я остаюсь прежним. Мне кажется, что вот это сочетание вольномыслия и любви к стране — это и есть то самое главное, что может быть. И вот этот типаж человека, который разрывается между привязанностью к друзьям, между любовью и к свободе, и к стране…

Н.М.: — Ты понимаешь, это вообще очень наше качество — русское. Вот, например, мой продюсер французский Мишель Сейду — он счастливый человек, никаких привязанностей. Он говорит: «Моя родина там, где меньше налоги». У него замечательная в этом смысле простая жизнь, т.е. ему трудно, он борется, конкурирует, зарабатывает, но никаких наших исконных русских сантиментов — малая родина, скамейка в саду, туман над рекой. Т.е. «любовь к отеческим гробам и родному пепелищу» как бы перекрывается прагматичным и естественным желанием меньше платить и больше зарабатывать. Восторг, который ты можешь испытывать только от родного пейзажа, по большому счету, вещь эксклюзивная. Помнишь, кто-то из историков писал про русский пейзаж — «беспорывный русский пейзаж». Только вдумайся, какое потрясающее определение — беспорывный русский пейзаж. Т.е. в нем нет ни гор, ни водопадов, ни гигантских волн, ни ущелий, но вот эта плавная беспорывность, которая и является, по большому счету, основой той созерцательности, той приверженности сомнениям и покаянию, столь свойственному русскому характеру. И это очень неразрывно связано одно с другим. Любой национальный характер так или иначе зависим от пейзажа, в котором он живет.

С.Ш.: — И в природе, и в пейзаже — огромная часть России и русской философии.

Н.М.: — Конечно, и в природе. Вспомни, сколько сказано и написано о русском терпении. А ведь природа этого терпения и в русском климате. Понимаешь, мы зарабатываем, заслуживаем смену времени года, «вытерпеваем его». Вот, живешь ты в Лос-Анджелесе, зимой +22, летом +27, и солнце круглый год. Родился в солнечный день +25, и помираешь тоже в солнечный день +27, только прошло между этими днями 80 лет. Красота. Но не для русского человека. Мы перемену «должны заработать». Должны ее прожить. Вот зима, скажем, — ну как она надоела. Холодно, скользко, ветрено. Одеваться, раздеваться. Скорей бы весна. А вот и она. Ручьи зазвенели, снег оседает под солнечными лучами, наконец-то. А прошло немного времени, Господи, невозможно, грязь эта надоела, сил нет. Скорей бы лето. А вот и лето. Только ему порадовались и опять: ох, пылища, не могу, комары, мухи, слепни, жара, скорей бы осень. Вот и она рядом. Воздух чистый, прохладно. А пожили немного осенью — скорей бы опять зима. Мы все время находимся в состоянии ожидания перемен. Перемен и надежд. Это тоже в характере. Мы все время чего-то ждем и надеемся. Вот выступает президент, мы его слушаем, ждем и надеемся. Потом посмотришь в зал и думаешь, а кто же эти перемены делать будет. Вроде все сказано так хорошо, так понятно, правильно, так все мудро, сильно, талантливо. А в зале сидят люди, которые внимательно слушают. И в глазах у них уважение, согласие и осознание того, что они на правильном пути. Потом все поаплодировали, разошлись, разъехались по своим местам, через какое-то время выясняется, что всего 15% из того, что было президентом предложено — принято к исполнению. А остальные 85% так и остались благими намерениями. Собственно, об этом я снимал фильм «12», если помнишь. Когда на предложение одного из героев, которого я играл, совершить ряд определенных поступков, присяжные с удивлением смотрят на него и задают вопрос: «А кто это все будет делать?». Серафим Саровский когда-то сказал, что благие намерения без решительности — это ничто. Это абсолютная правда. Собственно, в каком-то смысле и наша картина «Солнечный удар» об этом. О том, что понимать — мало, надо делать.

С.Ш.: — Россия-то, что с ней происходит? Она меняется?

Н.М.: — Как сказал Горчаков, Россия сосредотачивается. Хотелось бы этого.

С.Ш.: — И я это постоянно цитирую, когда меня спрашивают, говорю, да, вот слова Горчакова. Но настолько разнонаправленные истории. Ведь и деградация одновременно с ростом надежд.

Н.М.: — Я недавно вернулся из Китая. Там я еще раз убедился в том, что когда дело касается огромной страны и огромного народа, когда на чашах весов — с одной стороны — личные свободы, а с другой стороны — благосостояние или даже существование страны, нации и государства, вольно или невольно китайцы решают вопрос в пользу нации и государства. Когда в интересах безопасности государства принимают решение об идентификации пользователей интернета, это принимается как должное и в данный момент необходимое. И именно это, как и многое другое в том же русле, позволяет китайцам семимильными шагами двигаться в будущее, не разрушая своего прошлого. Мы же, всеми своими силами, отстаивая свою индивидуальную свободу, не заметили, как в этой борьбе разрушили огромное государство и поставили под угрозу его глобальную свободу и независимость. И это мало понимать самим. Это должно быть громогласно сформулировано на самом высоком государственном уровне, не дожидаясь того момента, когда мыслью этой воспользуется, жаждущая реванша, деструктивная оппозиция. А мысль эта очень проста — нужно признать, что 25 лет назад, вольно или невольно, с умыслом или без, по отношению к России было последовательно совершено несколько преступлений — сначала Горбачев без боя, аннексии и контрибуций сдал СССР, а с 1991 года — Ельцин и его окружение стали сдавать Россию. По большому счету, это была одна, перетекающая из одного в другое, измена. И об этом нужно сказать спокойно, открыто, не требуя мести и сатисфакции, а тем самым расчистить площадку для строительства новой России. Не разобрав головешки, на пепелище строить ничего нельзя. Мне кажется, что сегодня самое главное — это ясно и объемно обрисовать образ той страны, которую мы строим. Это не может быть новый СССР, не может быть старая империя. Но это что-то новое, имперское по масштабу, экономически самодостаточное с идеологически сформулированными целями развития образа будущего общества.

Вторая часть

С.Ш.: — А ведь вопрос состоит и в том, что вообще почти нет никого, кто способен на жертвы, как когда-то говорили, народничество. Вот иногда мне кажется, может быть, это ложное представление, что Россия, как бы по-прежнему между чужим и хищником. Вот этот чужой, с одной стороны, который демонстративно чужд элементарным национальным интересам, а хищник — безыдейная бюрократия, которой совершенно всё равно под какими лозунгами и знаменами порешать свои вопросики и вопросы. Вот, как с этим быть?

Н.М.: — Я выскажу свое субъективное мнение, ни на что не претендующее, но мне кажется, что к вопросу строительства новой страны нужно подключать как можно больше самой России. Нужно обновлять элиту. Нужно привлекать к решению самых центровых вопросов людей, сумевших себя сделать, вопреки бюрократии, безденежью, беспределу криминала и самодурству властей на местах. И это не пустые слова. После фильма «Чужая земля», который мы сняли почти 3 года назад, о заброшенных деревнях и заросших кустарником плодородных полях, сейчас мы сделали двухсерийную картину «Своя земля» про тех фермеров и крестьян, которые вопреки, а не благодаря, сумели поднять хозяйство. Потрясающие люди! Ты послушал бы, как они говорят по-русски. Как они ясно изъясняются, как они перспективно мыслят. Ты понимаешь, когда человеку, даже не имеющему высшего университетского или еще какого-либо образования, есть, о чем говорить, и то, о чем он говорит, его кровно интересует, и он этим живет, горит, речь его удивительна. Ему не нужно «шифровать пустоту», понимаешь? Это не чиновничья невнятная скороговорка «вулкана, извергающего вату». Меня в этих фильмах интересовало даже не то, что они сделали, а через что им пришлось пройти, какие преграды они преодолевали и не останавливались. Мне кажется, что сегодня это основной вопрос — накормить себя, упереться, строить свои машины, обеспечивать их своими запчастями, опереться на военно-промышленный комплекс, как основную базу машиностроения, короче, сделать все, чтобы как солдат после ранения самостоятельно встать в строй. Когда-то Столыпин сказал, дайте мне 20 лет спокойной жизни, и вы не узнаете Россию, ему не дали их. Именно потому, что сказанное им было правдой. Его убили. И не надо думать, что он стал жертвой истеричного революционера. Европейский мир увидел в Столыпине реальную угрозу. Французский экономист Эдмон Тэри, присланный из Франции удостовериться, в чем секрет столыпинских реформ, сказал: «Если у больших европейских народов дела пойдут таким же образом между 1912 и 1950 годами, как они шли между 1900 и 1912, то к середине настоящего столетия Россия будет доминировать в Европе как в политическом, так и в экономическом и финансовом отношении». Вот и сейчас, по существу, нам не хотят дать передышки. Хотя, справедливости ради, надо сказать, что в потерянном времени виноваты мы сами. Хочу верить, что на этот раз мы сумеем избежать того бессилия и безволия, в которое рухнула Россия в начале прошлого века и в 90-х годах. Господь посылает нам испытания в виде санкций, которые должны пробудить созидательное самосознание русского человека. Иначе — гибель.

С.Ш.: — Смотрите, Крым возник, и все как будто поменялось…

Н.М.: — Да, это правда. По крайней мере, подавляющее большинство людей, населяющих Россию, поверили в то, что справедливость существует и может торжествовать. Вообще, если бы за все время правления Путин бы сделал только это, он бы уже вошел в историю. Согласен?

С.Ш.: — Согласен. Вот тут много вопросов от читателей, от зрителей, но главный общесквозной: а что, действительно, надо с самих себя начинать? Люди спрашивают, куда деться, если здесь плохо. Здесь много разных имен: Игорь Статенин, Ирина из Кисловодска, Дмитрий, Станислав Арзамасов… Спрашивают, а как быть, что делать? На самом деле, это вопросы о самих себе.

Н.М.: — Знаешь, в какой-то степени мы пытались ответить на этот вопрос в нашей картине «Солнечный удар». В своем монологе в конце фильма подпоручик говорит: «Что, я чего-нибудь не видел? Все видел. Чего-нибудь не понимал? Все понимал. Только ручками своими прикасаться ни к чему не хотел. Думал — как-то оно само, обойдется. Но не обошлось». И это очень во многом в генах русского человека, фольклорное мышление — как-то оно само должно получиться — то ли золотая рыбка появится, то ли конек-горбунок или скатерть-самобранка. Вообще, наряду с огромным трудолюбием в русском человеке изначально было заложено потребительство. Перекладывание ответственности на кого-то другого, а нет этого другого, так оно как-то само… Но вот сегодня так не получится, это край. Упереться и пахать, головы не подымая — это, на мой взгляд, единственный выход. Ты знаешь, я хочу оговориться. Я не могу считать себя и не считаю себя во всем правым, я не хочу и не могу давать рецептов, я всего-навсего художник, имеющий по любому поводу свою точку зрения. Но иногда бывает так, что художественное видение и фантазия несколько опережают реальное время. Так не раз было и в моей жизни, когда мы снимали «Ургу», оканчивающуюся как бы письмом из будущего. Так было с картиной «12», «Утомленными солнцем», «Чужой землей» и «Солнечным ударом». Во всяком случае, то, о чем я думаю и о чем говорю, меня по-настоящему волнует. И мне бы хотелось, чтобы это могло в какой-то степени оправдать мою категоричность.

С.Ш.: — Среди ваших недоброжелателей очень часто можно слышать и прочитать в их блогах рассуждения о том, что Михалков всегда близок к властям, к сильным мира и к начальствующим. Но это не вполне мой вопрос…

Н.М.: — Чушь все это. Я никогда не вступал ни в какую партию, я никогда не служил никому, кроме того дела, которое я делал, а делал я его исключительно у себя на родине в надежде, что оно родине нужно. По крайней мере, могу абсолютно уверенно сказать, что с самого начала моей творческой биографии я имел и имею своего верного зрителя, собственно, которому я и служу. Но лучше всего на этот вопрос ответил мой отец, ему задали такой вопрос, он очень просто ответил, у него была гениальная реакция, боксерская. Он сказал: «Во-волга те-течет при всех вла-властях».

С.Ш.: — А что вообще радует, что поддерживает вас в жизни?

Н.М.: — Ну, вообще-то, Сережа, тебе, как сыну священника, негоже задавать такие вопросы православному человеку.

С.Ш.: — Понял, согласен.

Полная версия на видео «Открытой студии».

Над программой работали: Сергей Шаргунов (главный редактор «СП», ведущий), Майя Мамедова (продюсер), Елена Наумова (фото), Александр Фатеев (оператор-монтажер).

Примечание: Уважаемые читатели «Свободной прессы», приносим вам свои извинения за возможные технические неточности, с которыми вы могли столкнуться при прочтении данного материала.