Влад Маленко: «Не ждите вдохновения — работайте»

Константин Цивилев: — Гость «Открытой студии» — актер, поэт, режиссер-постановщик Театра на Таганке Влад Маленко. Беседовать с ним буду я, Константин Цивилев.

Влад, вы себя кем больше ощущаете: продюсером, режиссером, актером?

Влад Маленко: — Пацаном, наверное.

Поэт — это посмертное прозвище, мне все время стыдно… Понятно, когда ты складываешь и всю жизнь посвящаешь работе со словом, ты втайне надеешься, что когда-нибудь тебя назовут поэтом…

К.Ц.: — Вы, помимо работы в театре, каких-то поездок, съемок, спектаклей, еще создали Городской театр поэтов. Что это такое, кого туда берут? Кто решает — брать или не брать этого поэта?

В.М.: — Фильтры — мы сами. Мне показалось в какой-то момент, когда стала уходить Таганка, которую я люблю, на эстетике которой я был во многом воспитан, что одна из ее линий обречена на бессмертие, надо, как это сказать, в старые таганские трубы влить новую горячую кровь.

К.Ц.: — Удается это?

В.М.: — Мы только на старте. Все спрашивают, что такое Театр поэтов? Это что, выходит Сева Емелин с микрофон и отрывается, пивка ему подносят, или что? Я сейчас могу говорить, что, знаете, это такой синтез жанра, что здесь видео, там, значит, артист балета танцует, здесь, значит, снег идет. То, значит, Полунин, я его пригласил, в это время звучат стихи Бродского, так сказать, мы их вдруг монтируем с Эйзенштейном. Это все хорошо, но сложно делать просто. Когда ты научишься в визуальном пространстве театра или какого-то видео, поэзии делать вещи, которые вдруг проткнут что-то в тебе самом, твоя молитва долетит до спутника Гагарина и шваркнет обратно тебя этим камешком — вот тогда… Не могу ответить на этот вопрос, не готов… Это же дело такое, практическое. Я был бы, конечно, идиотом, если сейчас рассказал бы, как все представляю: потому, что это дело непонятное. Это понятно только театральным людям: есть момент театрального счастья, когда оно еще не настало, но ты уже понимаешь, что победил. Вот этот момент и есть, что такое Театр поэтов: я предчувствую его всегда.

К.Ц.: — В 1970-е годы Таганка ставила стихи современников, того же Вознесенского. Почему сегодня нет этого? Нет режиссера, который мог бы предложить артистам прочесть современные стихи?

В.М.: — Знаете, мне обидно немножко, потому, что был спектакль «Таганский фронт», который ваш покорный слуга выпустил к 50 — летию театра, он прошел абсолютно с таким ажиотажем таганским. Он был наполнен абсолютно поэзией, там было 99,9% поэзии, мы, кстати, его восстановим. Спектакль был посвящен, прежде всего, Юрию Петровичу Любимову, на тот момент еще здравствующему, всем-всем актерам Театра на Таганке, которые в нем работали, многие ведь забыты…

К.Ц.: — А Юрий Петрович Любимов видел этот спектакль? Или из-за какого-то своего снобизма не хотел заходить, переступать порог театра?

В.М.: — Да не снобизма, нет. Таганская история — трагическая. О трагедии нашей «избы Таганской» говорить можно очень долго и очень подробно… И — лучше выпивать при этом. Когда спектакль вышел, я очень хотел, чтобы его Любимов увидел…

К.Ц.: — А вы реально общались после 2011 года с Любимовым?

В.М.: — Когда мои товарищи с ним говорили по телефону, Бортник, другой — помладше, я попросил: «Спросите Любимова». Юрий Петрович сказал: «Пускай он мне позвонит, да». Я был этому очень рад, позвонил один раз и мне ответила Каталина, его жена. Потом я пытался звонить, когда нет Кати, чтобы она, может, в мебельный магазин пошла или куда-нибудь в туалет, но мне не удалось… Потому, что она …

К.Ц.: — На страже стояла…

В.М.: — Я помню, куда-то ехал, шел снег, и я говорю: «Ребята, подождите!». Я пошел в сугробы, чтоб просто меня никто не слышал, не было машин, и позвонил Юрию Петровичу… В ответ только трель телефона. У меня сердце билось, потому что, когда с тобой был театральный роман, а он был, это навсегда, это как любовь, что бы ни было потом. Я уходил, писал заявление об уходе ведь, гораздо раньше, чем случились все эти катаклизмы, может быть, предчувствуя какие-то моменты, сердечком ощущая, что будет, что будет…

В.М.: — Вы в никуда уходили?

К.Ц.: — Я уходил в никуда, на самом пике, если так можно сказать, этого театрального романа, когда у меня были все роли, и мне было Юрием Петровичем обещаны квартира в центре города, звание, я получал денег на тот момент больше, чем Золотухин. Вот я вам первым, наверное, это говорю.

К.Ц.: — Евтушенко собрал артистов, они поехали по нашей большой стране, заезжая в самые закоулки, в самые медвежьи углы, устраивая там вечера поэзии. У вас нет такого же желания?

В.М.: — Без сантиментов и фанатизма могу сказать, что мы ездим. От Союза писателей, как ни странно, анекдотично ни звучит, меня направили к белгородским писателям. Из Белгорода повезли меня в колхозы. Собрались ребята, они думали, что писатель или поэт — это тот, кого убили уже давно, желательно на дуэли. А тут стоит какой-то персонаж, начинает читать басни, и они просто в это дело включились. Тут надо увлечь еще, а тут знаете, что? Что есть у поэтов? Вот какая беда? Они себя любят больше, чем свой голос, больше себя в искусстве. Вот они себя любят в поэзии, как бы — я и Пушкин. И они чуть-чуть как барды. Вот уже сто песен спето, но я со сцены не выгонишь. Ну, как тебе?

К.Ц.: — Сильно, старик, сильно.

В.М.: — Сильно, слушай, хорошо. Хотя говорить ничего не надо. Я в этом смысле науськан Любимовым. Я понимаю, что надо, чтобы тебя было поменьше, чтобы тебя не хватало. Надо смотреть, зондировать аудиторию, что вообще интересно вот этим людям? На хрен им, может, нужны твои вот эти вот «Ооооо!». Может быть, им сейчас нужны что-то такое там, трали-вали, на-на. Подцепить короче, подцепить.

К.Ц.: — Басня, как-то немножко старомодно звучит даже само слово.

В.М.: — Я люблю старомодность вообще.

К.Ц.: — Да? Вот насколько сегодня басни люди воспринимают?

В.М.: — Очень хорошо, прямо шикарно.

К.Ц.: — А у вас есть коротенькая басня для наших читателей?

В.М.: — Давайте я вам расскажу басню про свою судьбу в театре. Она называется «Ондатра в театре».

В одном столичном популярном театре

Пришел успех к заслуженной ондатре

Она снялась в масштабном сериале

Купила джип, и ей квартиру дали…

Естественно, как на голову снег

Упал успех ондатры на коллег.

И так всех мучит собственная гадость,

А тут еще свербит чужая радость…

«Вот повезло бездарной водной крысе», —

Шипели змейки, спрятавшись в кулисе

«За что, скажите?!», — вторили в гримерке

Две незамужних и нетрезвых норки…

Хомяк-любовник с трагиком-сурком

Закушав «Вермут» плавленым сырком

В костюмы добрых гномов нарядились,

Но в сторону актрисы матерились…

Хорек кривился: «Крыса молодец —

Поди, ночами ходит к ней песец…"

И даже выдра (лучшая подруга,

И главного художника супруга,

Имевшая выдренка от зав. труппой)

Произнесла: «Свезло девице глупой».

Ондатре в суп подкладывали мыло,

Ее гримерша тряпкою лупила,

Бухгалтер театра, скаредный манул,

Ее на двадцать «евро» обманул.

Завлит-марал, все выговор марал

И рассуждал про совесть и мораль,

Еж-костюмер засунул в хвост иглу,

Слон-режиссер чехвостил за игру

Она сопротивлялась две недели,

Но все равно актрису нашу съели

Увы, заметил верно реформатор:

«Театр начинается с ондатр,

Висящих в виде шапок над крюком,

Покуда зритель бродит с номерком"

Вот такая басня. Радостно, что этот сегмент охвачен абитуриентами театральных институтов по всей стране, потому что людям хочется удачно поступить в театральный институт, и, слава Богу, что басни никто не отменил пока.

К.Ц.: — Кто из популярных советских поэтов вам нравился?

В.М.: — Я присутствовал на концертах, будучи «горшечником», Агнии Львовны Барто, воочию наблюдал за ее чтением, Сергея Михалкова, конечно, Самуилу Яковлевичу Маршаку, респект, как сейчас принято говорить. Для меня любимейший — Носов с его Незнайкой. Люблю очень поэтов военных лет, я воспитан на стихах Семена Гудзенко, мне нравится Павел Коган, мне нравится Кульчицкий, очень люблю раннюю поэзию Андрея Вознесенского, мне нравится Рубцов. Вообще, мне много чего нравится. Саша Башлачев… Много роскошных просто поэтов: Ярослав Смеляков, Пастернак… Высоцкого очень люблю, кстати говоря, могу назвать очень много басен Высоцкого.

К.Ц.: — А вы сейчас мюзикл детский сочиняете?

В.М.: — Над третьим сейчас тружусь. Было два «Острова Сокровищ», один из них провалился, а другой идет до сих пор с огромным успехом. Готовится «Баллада о маленьком сердце», там такая добрая история про ребят в детском доме. Есть новые предложения по мюзиклам. Интересно работать, а особенно интересно, когда окружают талантливые аранжировщики.

К.Ц.: — А вот я знаю, вы затеваете перфоманс о встрече Маяковского и Пикассо. Она была в действительности?

В.М.: — Была.

К.Ц.: — Была? А что вы думаете, сейчас поговорим про вашу задумку перфоманса, вообще о современном акционизме, когда люди и художники устраивают акции: прибивает себя к брусчатке, кто-то там еще что-то, рот зашивает…

В.М.: — Целуется со свиньями в универсаме…

К.Ц.: — Да. Расскажите о своем отношении к этому современному искусству, искусству перфоманса.

В.М.: — Попробую максимально честно ответить на этот вопрос: художники вибрируют, чувствуют, как идет время, к чему, откуда и куда оно приходит. И, с одной стороны, я понимаю, что они отображают, как говорил шекспировский Гамлет: «Держите зеркало перед природой.» С одной стороны, они держат зеркало перед природой, потому что мы понимаем, сейчас немножко космос трещит, атомизация происходит. Если раньше была семья, сейчас она как бы есть, но она, как бы, не поощряется, и человек, который просто берет в руку маленькую камеру, ходит, обладает отсутствием совести, допустим, при этом, каким-то бесстрашием, или шизофренией. На Западе могут это назвать — театр. Мы — счастливые, чуть-чуть отстаем от прогресса лет на 20. Потому, что если мы сейчас оказались бы с вами где-нибудь, мне кажется, в Берлине, мы бы порадовались два дня, а потом повесились или начали возвращаться в Сибирь. Идет процесс атомизации, вот эти все люди, наши, которые делают это, они просто забегают вперед, где уже нет, ну как бы, где ты живешь с козой. И многие наши художники, и поэты, и прекрасные артисты, и люди в возрасте, они поощряют это, не понимая, что их дети не пойдут больше в театр, они буду наблюдать за дыркой в туалете. Я радикально-правый в этом отношении. Мое отношение — это бессмысленно и беспощадно, это надо удерживать, кто-то должен остановить эту руку. Я абсолютный реакционер, мракобес, значит, ретроград. Я понимаю, что когда талантливый Богомолов или Серебренников талантливый делают свои спектакли, я же понимаю, что это как бы, с одной точки зрения, это правильно, вот с точки зрения, как бы, ну нельзя сейчас Таганку 1960-х перенести сюда и сказать, что если бы она была, то Любимов бы начал вот так же делать. Он бы не начал, ему чувство его консервативного воспитания, штиля какого-то такого, крепостного, не позволило бы это делать, просто в силу уже этики… Долгий это такой разговор…

К.Ц.: — Мы немножко отдалились от вашего перфоманса насчет Маяковского и Пикассо, уже есть какие-то мысли, что это будет такое?

В.М.: — Я встречался, в Малаге уже побывал не раз, общался там в музее Пикассо. Ведем переговоры, делаем Русские недели в Испании, приезжайте с 1 по 7 октября, пока это такие подходы, на уровне поэтических вечеров. Я, кстати, Сашу Вулых пригласил выступить в Испании, мы с ним устроим такой юмористический русский вечерок. Ну, и я буду упоминать Маяковского и Пикассо, и эту встречу. Ведь Пикассо говорил, что к нему в какой-то момент, в 1960-х, очень много пришло корреспондентов, а потом вошел человек, который сказал: «Я русский поэт Евтушенко», и вроде бы Пабло ему ответил:"Я с одним русским поэтом был знаком, но он как-то потише приходил. Он такой был повыше вас чуть-чуть ростом, и он как-то вошел так более-менее тихонечко." Маяковский его звали. Вот у Пикассо надо поучиться тому, что не надо ждать никогда вдохновения, надо просто работать. Это же был сумасшедший абсолютно работник…

К.Ц.: — Ирину Апексимову назначили директором Театра на Таганке. Мнения по этому поводу среди театральной общественности разделились.

В.М.: — Она адекватный человек, конечно, актриса в большей степени, но у нее есть своя какая-то группа административная, да. Я это понимаю как подарок Сергея Капкова Ирине Апексимовой, прощальный. А дальше просто надо работать, но Ира — работник.

К.Ц.: — А вот соседи, «Содружество актеров Таганки», у вас какие-то есть взаимоотношения?

В.М.: — «Содружество актеров Таганки» — хорошие там ребята. Я был на одном заседании, спорили про Таганку: чиновники выступали, художники, все, все горячо. Про наш угол шла речь, про Любимовский театр. И Губенко за столом сидит и говорит: «Ну, ребят, вы вообще там начните с того, что выясните между собой отношения, чтобы в своей семье муж с женой не ругались, и тогда другие дела делайте.» И я понял, насколько он прав. Можно все, что угодно говорить, но у них семья там, они друг за друга горой. Там есть минусы, но что хорошо? Я просто хочу про соседей сказать. У меня там, во-первых, есть много друзей, товарищей, которых я люблю и с которыми мы перестукиваемся, что называется, через стенку. Они все время что-то делают. И хвала в этом смысле Николаю Губенко. У меня уважуха к нему, как к человеку идейному, никогда не предававшему себя, свои принципы и свою жизнь. Вот. Не знаю, Таганка, конечно, организм, полностью отражающий нашу страну. Вот кость. Вот она такая, у нее какая-то мистическая суть. Все, наверное, отражает, любая наша семья, любой творческий коллектив отражает то, что творится, но Таганка — особенно.

К.Ц.: — На днях Чичерина в интервью высказалась по поводу ситуации на Украине, про Макаревича такое говорила нелицеприятное, про Козырева… Вы на чьей стороне по украинскому вопросу, если брать мнения мастеров культуры?

В.М.: — Ну, во-первых, Чичерина — мой дружок. Я на стороне ДНР и ЛНР. Я — ватник, я вижу в телогрейке Александра Пушкина, вижу в треухе, значит, Николая Васильевича Гоголя, и не могу себе представить, что Достоевский, значит, с Саакашвили стоит на фотографии. Ну, не могу я себе представить Николая Васильевича Гоголя с автоматом. Даже могу с автоматом, не той стороной держит, но он вот где-то там, на улице шахтеров в Донецке. По китайской стене не буду ходить. Прямо скажу, вот так.

К.Ц.: — Понял. Это как бы приветствуется, такое вот мнение недвусмысленное. А вот вы бывали корреспондентом в «горячих точках».

В.М.: — Бывал.

К.Ц.: — Как думаете, журналист может брать оружие в руки? Или категорически нет?

В.М.: — Ну, я такой хреновенький был журналист, поэтому брал. Просто нас обязывали брать, потому, что мы ездили высоко, далеко в горы. Это Чеченская республика, санаторно-курортный край…

Полная версия на видео «Открытой студии».

Над программой работали: Константин Цивилев (ведущий), Майя Мамедова (продюсер), Татьяна Парубаймех (бильд-редактор), Александр Фатеев (оператор).