Урожай для чиновника

Константин Бабкин, президент ассоциации «Росагромаш», председатель Федерального совета ВПП «Партия дела» — об экономическом конфликте в России, аграрной политике правительства, налоговых маневрах и о том, как и где заработать российскому крестьянину.

Ростислав Ищенко: Гость «Открытой студии» — Константин Бабкин, президент ассоциации «Росагромаш», председатель Федерального совета ВПП «Партия дела».

Константин Анатольевич, на Валдайском форуме президент Путин констатировал пребывание России в состоянии экономического конфликта с западными партнерами. Следовательно, можно ожидать, что будет продолжаться политика импортозамещения и в аграрном секторе тоже. Если в ближайшем будущем политическая ситуация не изменится, то мы реально можем ожидать расцвета каких-то отраслей собственной экономики, помимо аграрного сектора? Или нам следует готовиться к серьезным трудностям?

Константин Бабкин: Сложно сказать, к чему надо готовиться. Действительно, аграрный сектор выиграл от нынешней экономической, политической обстановки. Мы как сельхозмашиностроители ощущаем это: например, продали на 20% машин больше, чем в прошлом году, а по ощущениям маркетологов в 2016 ожидается такой же рост. Это тем более впечатляет, что наш рост происходит на фоне общемирового спада сельхозмашиностроения. В Европе уже второй год продажи машин падают на 10%, в Америке на 25%. Два года назад в Северной Америке сельхозмашин продавалось вдвое больше, чем сегодня.

Российский подъем объясняется отчасти тем, что у крестьян есть оптимизм, есть деньги, они вкладываются, готовятся наращивать производство. С одной стороны, да, сельское хозяйство, настроенное на развитие, на импортозамещение, выигрывает. Речь на Валдае — взвешенная, грамотная, предлагает: давайте производить. Но за несколько дней до этого Центробанк половину бюджета России за октябрь послал в Америку на сохранение в Стабфонд, накупив облигаций США. С одной стороны, декларируется, что давайте вкладывать деньги в развитие, а левая рука посылает их в Америку, забирает у крестьян, у промышленности, как это уже делается 2,5 десятилетия. Потом говорят, что мы защищаем наших крестьян, давайте производить «мраморную говядину», молоко, сыры. Кстати, когда Путин на Валдае призывал к расширению импортозамещения, с нескольких предприятий в Швейцарии были сняты санкции, им открыты двери для импорта сыров в Россию.

Потенциал сельского хозяйства, российской экономики большой, он начинает реализоваться, но политики, внятной стратегии, нацеленной на его реализацию, нет. Прочитал новость, что через пару лет пошлина на экспорт нефти будет сокращена на 30%. Это значит, что с еще большим свистом сырая нефть будет улетать из страны: не перерабатываться здесь, не идти на поддержку несырьевого сектора. Риторика есть, но последовательных действий нет, скорее, отдельные шаги. Продолжается чубайсо-гайдаровская политика, направленная на то, чтобы встроить Россию в общемировую экономику на правах сырьевого придатка.

Р.И.: За последние пять лет на 40% выросла внутренняя переработка нефти. Если эти заводы построены, то понятно, что они будут наполняться. Если динамика сохраняется, то еще через 5 лет, к тому времени, как пошлина опустится, можно ожидать, что и на 80% увеличится переработка нефти внутри страны.

К.Б.: А зачем пошлину снижать, в чем логика?

Р.И.: Насколько я понимаю, если пошлины повышались, то это делалось для того, чтобы создать условия для переработки у себя в стране. Если переработка уже есть, то очевидно, что пошлину можно снизить.

К.Б.: А зачем ее снижать?

Р.И.: Потому что она нужна, если есть переработка?

К.Б.: Чтобы был перепад, чтобы здесь энергоресурсы в России стоили дешево. У нас налоговый маневр постоянно проводится последовательно уже лет 15. В чем его смысл? Повышаются налоги на производство энергоресурсов, на добычу полезных ископаемых, акциз на производство бензина и других нефтепродуктов. С повышением этих налогов повышается внутренняя цена на нефтепродукты, на электричество, на энергию, на все несырьевые товары, соответственно, которые потребляют энергию. При этом последовательно снижается экспортная пошлина на нефть. Нам делают энергоресурсы все дороже, при этом подгоняют внутренние цены на нефть, на наши природные богатства к мировым, лишая наш несырьевой сектор естественного конкурентного преимущества.

Р.И.: Если переработка увеличивается, и пошлина снижается, значит, нефть выгодно перерабатывать здесь.

К.Б.: Почему? Не факт. Мощности — это не значит, что ее выгодно перерабатывать. Построили мощности и написали на бумажке, что построили.

Р.И.: Если бы снижение пошлины приводило к вымыванию нефти с внутреннего рынка, что происходило в 90-е годы, то тогда было бы понятно, что надо пошлину повышать. Если нефть на внутреннем рынке остается и перерабатывается…

К.Б.: Но при этом энергоресурсы стоят дорого.

Р.И.: То логика запретительной пошлины исчезает…

К.Б.: Пошлина для этого большая нужна, чтобы здесь они стоили дешево, чтобы несырьевой сектор использовал эти ресурсы, производил мебель, книги, телевизоры в более комфортных условиях, чем там, «за речкой». Тогда мы сможем использовать наши преимущества. А если мы будем говорить, нет, вывозите, пожалуйста, а покупайте по мировым ценам, а лучше даже дороже, как это сегодня происходит, естественно, здесь никто производить телевизоры не будет.

Р.И.: Нефть у нас дешевле мировых цен.

К.Б.: Бензин у нас дороже, чем в Америке. Электричество вдвое дороже, чем в Канаде.

Р.И.: Бензин в Америке всегда был дешевле, если мы будем сравнивать с Европой.

К.Б.: Что значит всегда? Америка импортирует нефть, а мы экспортируем все больше и больше. А если сравнивать с нефтедобывающими странами, которые грамотно используют свое преимущество, то у нас бензин стоит гораздо дороже.

Р.И.: На Валдае было сказано, что в структуре нашей экономики сырьевые ресурсы в ВВП занимают около 20%. А в Саудовской Аравии 80%. Следовательно, мы не можем строить нашу экономику, пошлины и прочее по тем же принципам, по которым строят нефтедобывающие страны Залива.

К.Б.: У меня есть недопонимание с правительством, и с вами, очевидно. Вы считаете, что нефть у нас, якобы, составляет маленькую долю, а на самом деле большую, далеко не 20%, поэтому давайте сюда продавать ее подороже и побольше экспортировать. Мне кажется, что эта логика ведет к деградации промышленности и сельского хозяйства. Поэтому потенциал будем реализовывать попозже.

Р.И.: Давайте поговорим о том, что у нас общее, а не о том, что у нас различное.

К.Б.: Нет, о различиях тоже надо говорить.

Р.И.: Вы говорите, что в этом году увеличились продажи сельскохозяйственных машин. Насколько я понимаю, если увеличивается продажа, то увеличиваются производственные мощность или они более полно загружаются.

К.Б.: Более полно загружаются.

Р.И.: Вы же говорите, что мы не знаем, как будет на следующий год, через год и т. д. Получается, что нельзя реально планировать, будет ли у нас дальше позитивная динамика или негативная по той же динамике продаж? Я почему спрашиваю. Сельское хозяйство не резиновое, количество крестьянских хозяйств не увеличится. Т.е. на каком-то этапе они купят столько машин, сколько им надо, и перестанут покупать. Кроме того, у вас конкуренты из Белоруссии.

К.Б.: Есть.

Р.И.: Они тоже будут стараться увеличить свою долю на этом рынке. Например, раньше они активно работали на Украине, а сейчас в связи с кризисом они там ничего продавать не могут. Там просто никто не будет покупать, денег нет. Поскольку производить они меньше не будут и в США тоже продавать не будут, значит, они повернутся сюда и будут продавать здесь. Тем более, если появляется спрос в сельском хозяйстве. А если мы ничего не планируем, не знаем, как будет на следующий год…

К.Б.: Мы планируем работу заводов. Сейчас «Россельмаш» закладывает рост производства на 20%, исходя из конъюнктуры. Но при этом мы должны быть готовы к серьезному падению. Мы зависим от многих факторов, которые сложно предсказать. К этим факторам не относятся ни цена на нефть, ни погодные условия, ни санкции. На 90% неопределенность сеют решения нашего правительства и регулирующего банка. В этом году рост был благодаря программе, по которой субсидируется четверть стоимости техники для наших крестьян. Будет эта программа в следующем году, сколько на нее будет выделено денег, какая будет скидка — мы не знаем. А от этого очень много зависит, соответственно, если денег не выделят, то будет большое падение. Включат ли в эту программу белорусскую технику, а такие желающие есть, если да, то у нас будет падение и сокращение. Центробанк может поднять учетную ставку, мне его логика непонятна, могу представить, что он опять в 2 или 3 раза поднимет свою ключевую ставку. Если он это сделают, то у крестьян не будет кредита, произойдет очередной этап падения. Пока мы живем в условиях неопределенности, но что поделать. Все равно мы можем оценивать мотивы, которыми руководствуется наше правительство, и мы надеемся, что будет рост. Хотя нет стратегии, но есть такие раздражающие факторы: если с нашими руководителями холодно разговаривают на Западе, значит, наверное, они наши контрсанкции снимать не будут, поэтому, наверное, это будет хорошо для нашего производства.

В отношении Украины вы правы, там сейчас рынок практически не существует: только 3% сельхозтехники от того, что покупалось в мирное время. Белорусы конкуренты, но вы упомянули, что они в Америку технику продавать не будут. Знаете, комбайны не будут, а трактор «Беларусь» в Америке и Канаде известен. У канадцев есть шутка, что мы всегда знали трактор «Беларусь», а страну не знали. У нас такое ощущение, что когда страна Беларусь появилась, ее назвали в честь трактора. Такая шутка. Т.е. в Белоруссии тракторы продаются, весь мир их знает. Может быть, если какая-то девальвация произойдет, или будут предприняты какие-то субсидии Белоруссией, Таможенным союзом, то можно увеличить продажи белорусской и российской техники в Америку, в том числе.

Р.И.: Есть потенциал выхода не только на внутренний, но и на внешний рынок?

К.Б.: В этом году экспорт сельхозтехники из России вырос в 2 раза, и я не удивлюсь, если на следующий год он еще подрастет вдвое. Потому что, действительно, потенциал есть, технику все больше и больше вновь признают на внешних рынках. Поэтому в отношении планирования, да, все такое сложное, неопределенное, но планировать надо все равно.

Р.И.: Чтобы правительство принимало решения, которые удовлетворяли бы сельхозпроизводителей, надо их, как минимум, лоббировать. А для того, чтобы их лоббировать, надо при построении стратегии своего развития понимать, мы рассчитываем больше на внутренний рынок, или, как вы говорите, есть потенциал значительного присутствия на внешнем рынке. Все-таки, это разные решения.

К.Б.: Почему? Это взаимодополняющие решения. Мы должны доминировать на внутреннем рынке как производители, и наше сельское хозяйство должно здесь зарабатывать деньги. Сельхозмашиностроение имеет здесь надежную базу, и при этом постоянно проводить экспансию на внешние рынки.

Р.И.: Когда я прихожу в правительство, я ему говорю, что я собираюсь увеличить продажи сельхозмашин на внутреннем рынке, поэтому мне надо, чтобы наши крестьяне получали кредиты. А если я собираюсь продавать американским крестьянам, то мне все равно, получают наши крестьяне кредиты или нет.

К.Б.: Ну не правда. Надо и здесь стремиться побольше продавать, постоянно заботиться об экспорте. Эти вещи друг друга усиливают. Чем больше ты продаешь здесь, тем конкурентоспособнее становишься там, потому что крупное производство делается более дешевым, ты можешь больше вкладывать в развитие своего продукта и становишься сильнее на внешних рынках.

Р.И.: Некоторые политические, экономические, финансовые решения правительства, направленные на поддержку экспорта, могут автоматически работать против увеличения продаж на внутреннем рынке?

К.Б.: Нет, не могут.

Р.И.: А как вы только что про нефть рассказывали?

К.Б.: Секундочку, есть нефть, а есть несырьевые товары. Экспорт исчерпаемых ресурсов стимулировать не надо, а максимально их использовать здесь, сделать так, чтобы они стоили дешево. Грубое сырье должно оставаться в России, а переработанная продукция, возобновляемая, должна доминировать здесь, и мы должны стремиться завалить ею весь мир.

Р.И.: На днях Владимир Владимирович Путин заявил, что надо окончательно выходить из долларовых внутренних расчетов. Я, честно говоря, не совсем понимаю, что значит выходить из долларовых внутренних расчетов, по-моему, в России давным-давно все расчеты производятся в рублях.

К.Б.: Это у нефтяников свой мир, они в долларах меряются. Сельхозтехника, конечно, за рубли продается.

Р.И.: Но, насколько я понимаю, если российская экономика продолжает отрываться от доллара, то она суверенизируется, становится более самостоятельной. В вашем секторе это дает позитивные ожидания или все равно?

К.Б.: Все равно. Это сам по себе правильный шаг, который ничего не даст. В нашей отрасли никто долларами между собой внутри России не рассчитывается, поэтому никакого эффекта мы не ожидаем. Другое дело, что строить свою независимую финансовую систему, перестать посылать свои деньги в зарубежные облигации — это правильно. Если нефтяники перейдут на расчеты в рублях, то, наверное, тоже будет позитивно. Если мы с вами, два нефтяника, торгуем нефтью за доллары — это значит, что у нас есть счета в американских банках, т.е. мы когда-то вывезли нефть туда, нам записали нолики на счета, и мы этими ноликами друг с другом перекидываемся. Фактически мы дали кредит нашим заокеанским друзьям, и теперь этим кредитом между собой обмениваемся. Давайте вернем нефть, которую мы ранее вывезли, обнулим наши счета и будем торговать, когда наши счета будут здесь, в Центробанке, в рублях. Наверное, это шаг, направленный на независимость, на поддержание собственной валюты, возвращение ценностей сюда. Это правильно. Но этот шаг должен сопровождаться и многими другими изменениями налоговой системы, политики регулирующего банка, поддержкой экспорта.

Р.И.: Существующий системный кризис приводит к постепенному размыванию США как политического и экономического гегемона. Резкий крах американской экономики бумерангом бьет по всему миру. Сейчас, когда отношения ухудшаются, Россия начинает предпринимать активные контршаги. В частности, снижение роли доллара в российской экономике приводит и к снижению доллара как единой мировой резервной валюты. Особенно, если мы начнем еще нефтью за рубли торговать. Следовательно, мы выходим на этап, когда мягкое приземление может не получиться в США, а все это рухнет с большим грохотом и треском, и камни нам в окна тоже полетят. Нам как лучше? Соломку подстелить там, где США будут падать, или падающих толкнуть?

К.Б.: Я не верю в крах США. У нас же там заводы в Канаде и в Америки. Там грамотные ребята сидят и политики грамотные, предприниматели. Там дух, направленный на позитив и на созидание производства. Не грохнется Америка, там гораздо более комфортные условия для производства, занятий бизнесом. Очень сильная страна, способная к обновлению. За Америку я бы не переживал. А на вопрос, бояться ли нам дедолларизации, бояться ли слишком резких шагов, я бы не стал, а просто спокойно реализовывал наш потенциал. Создавал бы здесь комфортные условия для производства, сделал бы страну сильнее в технологическом, экономическом плане. Забота об Америке нас не должна никак трогать: о себе надо заботиться.

Америку слушаться не надо, не надо воевать, но можно и повоевать, если о принципиальных вещах стоит вопрос. Надо строить нормальные условия здесь, чтобы у них все было хорошо, а у нас еще лучше. Не надо задирать, например, ключевую ставку, а сделать ее крайне низкой, как в Америке, 0,5% годовых.

Р.И.: Очень низкая ключевая ставка привела к росту в США пузырей, которые погрузили их в кризис.

К.Б.:Нам бы здесь такой кризис. Сравните уровень жизни, развития, промышленности.

Р.И.: Но, по их мнению, они находятся в кризисе потому, что ключевая ставка снижена. Федеральная система последние 5 лет работает над ее повышением. Хотели хотя бы до 5% ее довести. Не получается, не могут. Потому что американская экономика находится в таком состоянии, когда повышение резервной ставки потенциально могло бы ее вылечить, но с прохождением очень серьезных кризисных явлений.

К.Б.: Давайте Набиуллину им пошлем, она 25% влупит, 50%… А мы же не боимся кризисных явлений, нас лечат через убийство промышленности.

Р.И.: Не слишком ли быстро мы из доллара бежим?

К.Б.: Если Америка быстро рухнет, и на нас упадут обломки — не страшно.

Но выход из доллара — это важный, но далеко не единственный шаг, который надо сделать. Стержнем экономической политики сегодня должно служить несырьевое производство в сельском хозяйстве и в промышленности. Все, что нужно сегодня для этого, нужно делать. Выходить из доллара, обнулить или сделать отрицательной ставку Центробанка, поддерживать экспорт, защищать рынок от неравной конкуренции из-за рубежа. Налоговый маневр сделать в обратную сторону, чтобы здесь энергоресурсы стоили дешево, и была большая пошлина на экспорт нефти, чтобы был перепад стоимости сырья на внутреннем и внешнем рынке. Эти вещи дадут уже толчок к серьезным инвестициям, к серьезному росту.

Нужно изменять систему образования, не магистров и бакалавров, не знающих конкретики, а поближе к советской системе подготовки специалистов возвращаться. Готовить специалистов по изготовлению коробок передач, агрономов, специалистов в генетике, ориентированных на реальный сектор. Связь науки с производством надо наладить. Академия наук отходит все дальше и дальше от интересов реального производства.

У сельхозмашиностроения примерно 10 институтов, завязанных на нашу отрасль. Они должны разрабатывать какие-то новые движители, новые методы ремонта машин, опробовать новые материалы в сельхозтехнике. В этих институтах до сих пор работают тысячи людей, эти институты получают, по-моему, 600 миллионов дотаций, не так много, живут небогато, но получают из бюджета серьезную поддержку. Они имеют имущество, здания. Так вот, эти институты живут своей жизнью, что-то вырабатывают, но реальное производство не потребляет результаты их труда. Мы говорим, разработайте нам систему электронного управления комбайнов. Они говорят, что за ваши деньги — любой каприз. Мы говорим, нет, за наши деньги мы у себя это сделаем, это будет легче и надежнее. Они говорят, извините, мы не можем для вас что-то делать, нам государство дает деньги, ставит задачи выпустить столько-то килограммов научных трудов, а ваша электронная система нам не повышает показатели отчетности перед ФАНО: мы не будем с вами работать.

Все логично, типа, вы не хотите платить, вы ничего и не получите. В либерально-гайдаровском понимании все правильно. Но в итоге мы имеем то, что научные учреждения живут сами по себе и постепенно деградируют, промышленность не вкладывает в научные разработки тех денег, которые должно вкладывать.

Р.И.: Так вы же сами сказали, что не хотите вкладывать? Мы к ним приходим, они говорят, платите деньги, мы не даем.

К.Б.: Мы у себя внутри производства вкладываем. Но в результате наше машиностроение отстает от западного, потому что там государство не содержит ничего не делающие научные учреждения. Оно дает деньги университетам, говорит, идите, ищите сельхозмашиностроительный завод и совместно с ним разрабатывайте новую форму капота трактора, новую раму трактора. Если найдете такой контракт, то его половину мы вам оплатим. Т.е. государство стимулирует создание альянсов между производством и наукой, и сверху дает примерно половину затрат на эти работы. В России государство дает одним, ничего не дает другим, в итоге там тракторы более производительны.

Р.И.: Чтобы просто платить институту, государство должно создать условия, в которых институт будет заинтересован найти себе партнеров в производстве, тогда он получит какие-то деньги в виде грантов, прямой помощи и т. д. Соответственно, есть какой-то проект решения. Дальше нам остается найти депутата, группу депутатов, политическую партию, политическую силу, которая этот проект решения оформит в законопроект, внесет его в Думу. Либо же пролоббирует принятие правительством соответствующего постановления, если это не требует отдельного закона и может регулироваться подзаконными актами. В результате, мы получим нужную нам систему, объединяющую усилия науки, промышленности, сельского хозяйства, помогающую всем зарабатывать деньги в условиях родной экономики. Дальше вы пытаетесь найти политическую силу, которая создаст лоббистский пар для принятия нужных вам решений в Думе, в правительстве, где угодно. Понимаете, если мы будем друг другу рассказывать, как плохо, от этого лучше не станет.

К.Б.: Мы не просто рассказываем, как плохо, мы предлагаем какие-то конструктивные вещи. Да, пытались, но тут нельзя обойтись такой задачей, что надо найти группу существующих депутатов. Современная структура в Думе, система партийной власти не заточена на поддержку таких идей, на принесение их извне. У партии «Единая Россия» есть свой взгляд, им спускается из правительства правильный взгляд, и они его реализуют. Правильный взгляд заключается в том, что есть ФАНО, есть Академия наук, деньги осваиваются вовремя, значит, все хорошо. Что мы пытались сделать? У нас есть «Партия дела», которая как раз говорит, что надо заниматься делом, производить в России и, в частности, налаживать связь науки с производством. Мы участвуем в выборах в Брянске, в Ярославле, на Дальнем Востоке. В Костромской области мы выставили список 54 кандидатов. Обратились к избирателям, говорим, посмотрите, заброшенные поля, наука не востребована, предприятия простаивают. У нас есть решения, поддержите нас, и мы будем их реализовывать. Нас обвинили за такие взгляды в экстремизме, сняли с выборов за, якобы, 30 «нарисованных» подписей.

Р.И.: Если мы ждем, что правительство вернет нам научные институты, которые будут нами заниматься, тогда оно и нас вернет в колхозы. А если мы хотим, чтобы мы в колхозы не вернулись, а продолжали заниматься самостоятельным и интересным бизнесом, то тогда мы эти институты должны каким-то образом привлекать. Хотя бы, как вы говорили, правительство может их простимулировать. Может сказать, что даст деньги, но только в том случае, если они найдут партнеров. Давайте подскажем правительству.

К.Б.: Подсказать-то без проблем, мы уже много лет подсказывали. У них другие приоритеты. Вы говорите, либо вертикаль власти четкая, сталинский режим, либо полная анархия. Нет, есть другая разумная середина. Опять же, посмотрите, как Америка действует. Там как раз стимулируют связи между производством и наукой. Там, правда, немного отличается, там не отдельная Академия наук, наука сосредоточена в университетах, но если университет делает для компании какую-то разработку, обязательна гарантия государственная. Чиновник, конгрессмен там не говорит, покрасьте тракторы в такой цвет. Нашли общий язык — верю, вот вам денежка. Чиновники это не решают. Если 10 проектов у чиновника не срабатывают, значит, он теряет деньги, авторитет, у власти к нему вопросы. А если это развивается, как в большинстве случаев и происходит — все довольны.

Р.И.: Вы же сами произнесли ключевую фразу — нашли общий язык.

К.Б.: Вот вам денежка — этого шага нет у нас в России. Без финансирования ничего не будет.

Я встречался с первым замначальника ФАНО. Он говорит, все понятно, но мы можем денег на проекты давать, а совместно не можем, у нас нет такого механизма. Платите ваши деньги. Максимум, что мы можем сделать — организовать выставку проектов отраслевых институтов, и вы выберете, что вам нравится. Ходим мы на выставки, все это знаем.

Знаете, я бы за полгода все перестроил и исправил. Важно приоритеты правильно расставить. К несырьевому производству у чиновников, да и в обществе, у журналистов враждебное отношение. Сталинская система, в колхозы нас хотят загнать. Зачем это производство — это грязь, в фуфайки и сапоги хочешь нас одеть. Нет, мы в офисах будем сидеть, «пилить» деньги бюджетные, на компьютерах что-то стучать. Вот это современная экономика. И этими представлениями руководствуется правительство. Зачем вам трактор, в Америке прекрасные тракторы, привезем, купим. Нефть продадим, пошлину снизим, вывезем побольше, привезем тракторы. У нас разница в приоритетах. Если неправильные приоритеты стоят, то невозможно уговорить ученых делать правильно.

Р.И.: Опять же, знаете, я склонен обращать внимание на цифры. Несырьевой экспорт, в том числе машиностроение, в прошлом году по общему объему был больше, чем весь экспорт, включая сырьевой, в 1999 году. Это значит, что количество продукции, в том числе машиностроения, поставляемой за рубеж, увеличилось в разы. А это значит, что производство внутри страны увеличилось, правда?

К.Б.: 1999 год был поганым. После дефолта, там же ужас был.

Р.И.: Но все равно было лучше, чем в 1992 или 1994. Причем, этот рост идет от года к году. Сейчас несырьевого экспорта больше, чем в 2006, чем в 2007 и т. д. Были у нас серьезные сложности до того, когда мы поссорились с западными друзьями и партнерами и начали импортозамещение. Потому что, реально, их продукция была дешевле, и трудно было с ними конкурировать. Невозможно было защитить интересы только одной отрасли экономики, плюнуть на все остальное, надо было и бюджет балансировать и т. д. Сейчас у нас появилось окно возможностей, и как долго оно будет открыто — мы не знаем. Но надо им пользоваться.

К.Б.: Окно у нас в голове, и надо им пользоваться. Я надеюсь, что политическая ситуация, пример Украины, которая убила свое несырьевое производство и скатилась в хаос, пример многих стран, очевидный факт того, что если бы будем слабы экономически, технологически, то нас задавят, с нами действительно ведут войну в какой-то степени. И если будет возможность, то нас просто уничтожат. Вся эта логика происходящих политических событий должна нас толкать, чтобы правильно поставить приоритеты, заниматься технологическим развитием, производством в сельском хозяйстве, в промышленности. Есть риторика, но реальных решений нет, изменение стратегии я пока не вижу. Надо пользоваться этой возможностью, надо добиваться того, чтобы стратегия изменилась. Пока этого нет.

Полный текст беседы — в видеоматериале «Открытой студии».