Свободу надо искать в творчестве. Ее и ищем

Актриса Вера Бабичева и художественный руководитель, режиссер Театра на Малой Бронной Сергей Голомазов о репертуаре, премьере спектакля «Кроличья нора», своих коллегах-актерах и учениках, о том, почему популярность больше дает кино, а мир меняется в сторону общей обиды друг на друга и — победителе проекта «Голос» иеромонахе Фотии.

Константин Цивилев: Гости «Открытой студии» — Вера Бабичева, актриса Театра на Малой Бронной и Сергей Голомазов, художественный руководитель Театра на Малой Бронной, Заслуженный деятель искусства России.

Как прошел для вас 2015 год, вы довольны им?

Вера Бабичева: Исходя их того, что счастье — это отсутствие несчастья, то, наверное, довольны. Хотя, конечно, год был непростой и для нашей страны, и для театрального дела. Но лично для меня это был год хороший, невзирая ни на что.

Сергей Голомазов: Я думаю, 2015 год для нашей страны — это не последний трудный год. В общем, был хороший год, несмотря на падение цен на нефть, сложную экономическую ситуацию, некоторую коррекцию заработной платы. В целом, творчески было интересно, потому появилось ТОМ, Творческое объединение мастерских, я сделал 2 новых спектакля, шел ремонт в театре, достаточно успешный, выпускались очень интересные, на мой взгляд, премьеры в Театре на Малой Бронной, учились студенты. В общем, жизнь била ключом.

К.Ц.: Вы руководите Театром на Малой Бронной, преподаете в ГИТИСе, есть Творческое объединение мастерских. Как поспеваете за всем?

С.Г.: Помогают витамины, но реально, как мне кажется, ничего не успеваю: вообще все успеть невозможно. Я последние 5−7 лет живу в философии некого делового потока. Стараюсь, с одной стороны, все это контролировать. А с другой стороны, понимаю, что все это бессмысленно, и чем больше контролируешь, тем хуже становится. Поэтому, я ничего не успеваю, но я над этим работаю.

К.Ц.: Большинство режиссеров предпочитает работать со своими учениками, а не с «чужими» артистами. Вы придерживаетесь этого подхода?

С.Г.: Да черт его знает. Иногда бывает невозможно найти общего языка в профессии с человеком, которого ты выучил, а, бывает, встречаешься с актером или актрисой, которые учились в другом институте, у другого мастера, даже в другой традиции, но при этом получается так, что разговариваешь на одном творческом языке. Нет тут каких-то законов.

К.Ц.: Например, Вера Бабичева в Ленинграде училась, не у вас…

С.Г.: Питерская школа, особенно ЛГИТМиК того времени, тех учеников, тех выпусков, идеологически, космически очень близка к тому, чему учили меня. Мы говорим на одном языке, одно любим, одно ненавидим.

Вера Бабичева: Я репетировала с Андреем Александровичем Гончаровым. Так получилось, что я сразу вошла в спектакль «Трамвай „желание“». Потом стала работать с режиссером Голомазовым. С ним мы действительно говорим на одном языке. Это замечают и наши студенты. Просто я его подмастерье, поэтому и говорю его словами.

К.Ц.: Очень важно иметь жену, которая ощущает себя подмастерьем мужа.

В.Б.: В творчестве я абсолютный подмастерье.

К.Ц.: Театральное образование, насколько оно консервативное? На что сегодня оглядка в преподавании актерского мастерства, режиссуры?

С.Г.: Это тема широкая. Театр очень интересно и по-разному развивается. Российский театр интереснее, чем российское кино. Я все время думаю, что есть такие разные векторы движения в развитии театра, а как же тут быть с педагогикой, у нас же есть некая конструкция: школа, студия-театр. Мы привыкли так жить, и вроде эта конструкция свою жизнеспособность доказывает. С одной стороны, вроде бы, педагогика — вещь консервативная. Мне кажется, это такая важная аксиома, в какой-то своей части. Есть свои азы, вы можете писать все, что угодно: романы, эссе, танки, прозы, но, чтобы экспериментировать с формами и жанрами, должны знать элементарно азбуку и уметь грамотно писать. Все-таки, школа это предполагает, в том числе и театральная. В какой-то своей части педагогика — это тоже творчество, она тоже меняется. Появляются новые технологии, новый педагогический язык. Но надо сказать, что русская, советская театральная режиссерская педагогическая школа за последние 40 лет наработала такой интересный, богатый и, как мне кажется, еще до конца не освоенный творческий педагогический потенциал, что его осваивать и осваивать. Хотя рядом с этим существуют какие-то новые технологии обучения актерскому мастерству и режиссуре: я стараюсь за этим наблюдать и посещаю семинары. Но все-таки пытаемся учить актерскому мастерству, опираясь на традиционную, в хорошем смысле этого слова, азбучную платформу. Молодежь к этому тянется удивительным образом.

К.Ц.: Хочется спросить про дипломные работы студентов. Как идет выбор дипломного спектакля?

С.Г.: Да по-разному это происходит, тут нет никаких законов. Если говорить о том, как выбирается дипломное название в мастерской, то чаще всего подсказывают сами студенты. Я никогда не говорил в мастерской: «Хочу вот такую пьесу, давайте работать». Мне кажется, что студенты намного талантливее, современнее нас, иначе смотрят на современность, и мы пытаемся смотреть на мир их глазами. И они иногда, почти всегда даже, если их правильно ориентировать, очень талантливо предлагают и подсказывают.

К.Ц.: С какой целью создавали ТОМ?

В.Б.: Мы с ребятами придумали эту историю, не сказав ничего Голомазову. Эта история отчасти романтичная, отчасти невозможная. Она происходит уже полтора года не благодаря, а вопреки. Мы придумали это, начали писать устав. Потому что спектакли этого выпуска, «Волки и овцы», которые получили гран-при на «Твоем шансе», «1, 2, 3 сестры», понятно, что это чеховские «Три сестры», «Княжна Марья», могут жить. Это желание возникает после каждого выпуска. У нас это был четвертый выпуск, после первого была «Безотцовщина», после второго — «Тартюф», который долго шел в театре Маяковского, после третьего все это «переехало» в Театр на Малую Бронную. А тут спектакли, которые имеют право на жизнь. Словом, придумали, зарегистрировались, как полагается, а потом сказали Голомазову, что есть такая организация: Творческое объединение мастерских Голомазова, и — начали играть. У нас нет спонсоров, меценатов. У нас нет директора, я делаю вид, что это я. У нас нет денег, мы играем сами на себя. В январе вышел спектакль «Особые люди», который изменил вообще статус этой организации, придал ему еще и дополнительный смысл. Этот спектакль о родителях детей-аутистов. Мы съездили в Авиньон, в Мюнхен на фестиваль, в Екатеринбург, готовимся к фестивалю в Италии.

К.Ц.: Расскажите про спектакль «Особые люди».

В.Б.: Мы с Катей Дубакиной, актрисой Театра на Малой Бронной, ТОМа Голомазова задумались о благотворительности. Приехали в Центр лечебной педагогики с Артемием Николаевым, выпускником Сергея Анатольевича. Потом поехали в лагерь для родителей с особыми детьми. Вернулись в Москву, начали собирать материал, потом возникла пьеса Александра Игнашова. Потом эту пьесу стали перерабатывать, залезли во все материалы, которые есть во всем мире, переводили, находили письма родителей, сказки этих детей. Это невероятный мир, он тебя затягивает, и ты понимаешь, что в этом мире как-то интереснее, что ли, хотя понимаешь, что этим людям невероятно тяжело. Был один вариант спектакля, потом возник другой. Мы ничего не играем. Сергей Анатольевич сразу сказал, что это ваше высказывание за этих людей, признание в любви к этим людям, к этим детям.

К.Ц.: Помните, несколько лет назад прошел фильм Любови Аркус «Антон тут рядом».

В.Б.: Да, какие-то тексты были оттуда тоже. Например, звучит сказка Сони Шаталовой. Это удивительная девочка, которая пишет сказки, ей 16 лет, она получила литературную премию. 20 января мы играем в Боярских палатах этот спектакль, и она будет. Скажу честно: страшно.

К.Ц.: На какую аудиторию рассчитан этот спектакль?

С.Г.: Это довольно демократический спектакль, рассчитанный на самую широкую аудиторию.

В.Б.: А в Екатеринбурге мы играли в театре на 600 с лишним мест.

С.Г.: Да, хотя это камерный спектакль. Я, честно говоря, даже не ожидал, что спектакль будет иметь такой резонанс. Бывает, что в творчестве происходят какие-то чудеса. Иной раз выкладываешься в спектакль, а ничего особенного. Мне принципиально не понравилась первая редакция спектакля, казалось, допущена художественная ошибка в необходимости творчески перечитать этот материал. Мы собрались с ребятами, я со всеми переругался, а потом решили за 10−12 дней не переделать, а переосмыслить материал. Родился пронзительный спектакль о том, что аутисты — это не они, а мы. Мы живем в мире аутистов, которые неспособны слышать инакомыслящих, инакодумающих, инаковидящих и инакослышащих людей. Поэтому это зазвучало, приобрело такой удивительный человеческий и художественный резонанс. Это не какой-то эстетический эксклюзив. Нет, это спектакль для всех. Я надеюсь, что мы во второй половине февраля сыграем его на малой сцене Театра на Малой Бронной.

К.Ц.: Вы приехали к нам с репетиции «Кроличьей норы»…

С.Г.: Премьера спектакля состоится 7 февраля. Мы сейчас в стадии мучительного поиска. Это сложная пьеса, коварная, очень непростая. Она об американской семье, где накануне, перед началом истории за несколько месяцев, погибает ребенок. И история начинается через 8 месяцев после того, как это случилось. Вообще спектакль будет не о том, что погиб ребенок. Спектакль будет даже не о мужестве справляться с такого рода апокалипсисом в жизни, хотя это тоже надо уметь делать. На мой взгляд, спектакль о границах свободы, о праве человека быть свободным в своем горе, в своей беде, в своем несчастье и в праве самостоятельно справляться с той бедой и с тем новым пониманием мира, с которым он столкнулся после того, как вот это все произошло. Не хотелось бы делать спектакль о каких-то очевидных вещах.

К.Ц.: А вообще, что сегодня идет в Театре на Малой Бронной? Сколько там отведено современной драматургии?

С.Г.: У нас довольно широкий, разнообразный репертуар. У нас идет английская драматургия, у нас будет американская драматургия, у нас идет современная российская драматургия, французская классика. Недавно вышли «Яма» Куприна, «Васса» Горького.

К.Ц.: А современных российских драматургов?

С.Г.: Последняя моя премьера — это «Формалин» Анатолия Кораблева. Это история про пожилого человека, архитектора, который у очень богатеньких соседей в отместку за то, что те убили его собаку, она бегала купаться к ним в бассейн, украл ребенка, переодел его в шкуру убитой собаки и поселил у себя в подвале и очень подружился с этим ребенком. Естественно, его разоблачили, ребенка нашли, и начинается судебный процесс. Вокруг этой истории строится пьеса. Очень популярный у нас спектакль.

К.Ц.: Сергей, вы как-то сказали, что находитесь в поисках нового творческого образа жизни. Нашли его?

С.Г.: Не знаю. Я просто принадлежу к числу тех нудных противных холериков (наверное, этим заразился у одного из своих учителей, Андрея Александровича Гончарова), которым ничего не нравится. Меня бессмысленно пугать критикой, потому что у меня в голове сидит такой одержимый критик в адрес того, что я делаю, что любому критику покажется мало. Поэтому я все время ищу какие-то новые способы, формы руководства театром. Театр — это такая вещь, он все время меняется, меняется каждый день, Это как зона у Стругацких в «Пикнике на обочине», там все время что-то происходит. Поэтому я не знаю, три года назад мне казалось, что надо так, сейчас мне кажется несколько иначе. Я не знаю, наверное, это неправильно, наверное, есть художественные руководители, которые все знают хорошо, как надо, у них есть планы на семилетку вперед, они очень точно могут сформулировать, для чего они театр строят по пунктам. Нет, я не принадлежу к числу этих людей, мне больше нравится «стратегия Моцарта», вот так как-то, все время в поиске.

К.Ц.: А давайте про молодых актрис поговорим, которые у вас работают. Юлия Пересильд, Настасья Самбурская. Я Пересильд помню в фильме «Край».

С.Г.: А у нее вышел сейчас очень популярный фильм, «Оборона Севастополя», она еще Гурченко сыграла, но я, правда, не видел.

К.Ц.: Еще Настя Самбурская снялась для журнала «Максим», обложки «Плэйбой Украина», «Плэйбой Россия», в «Универе» играет. На ваш взгляд, такая деятельность вредит театру или нет?

С.Г.: Да этого никто не знает, это же не понятно. Всему есть своя мера. Я видел эти фотографии. Если у актрисы красивое тело, если она хороша собой, то почему бы и нет. Мне кажется, надо только знать предел и меру. Я к этому отношусь спокойно.

В.Б.: При этом Настя, которую я знаю уже много лет, довольно скромный и работящий человек.

С.Г.: Настя — это человек, который сделал себя сам. Ей было негде, не на что жить, но она выкарабкалась.

В.Б.: Все было на наших глазах. Она играет у Сергея Анатольевича в спектаклях «Почти город» и «Формалин». Я горжусь, что когда-то была ее педагогом, уважаю ее.

К.Ц.: Многие серьезные театральные деятели говорят, что работа в сериале портит актера, что это все халтура, это все для заработка…

С.Г.: Это, безусловно, портит.

В.Б.: Ну не всех.

С.Г.: Надо понимать, что жизнь сложна, что популярность приобретается, к сожалению, увы и ах, не в драматическом искусстве, а в кино, в телевизоре. Так устроен мир. Это может быть очень обидно для людей театра, но это так. Есть актеры, кстати, которые в потоках сериалов и необходимости зарабатывать, а никто же не скрывает, что они там снимаются для того, чтобы зарабатывать, плюс, конечно же, нужна популярность. Но они как-то ухитряются себя не растрачивать. Для этого надо иметь какой-то ум профессиональный.

В.Б.: Простите, я снималась в сериалах, и не могу сказать, что это пагубно отразилось на моем профессионализме. Я играю в театре, репетирую.

С.Г.: Проблема заключается в том, что актер, если он профессионал, то прекрасно понимает, что развиваться в сериалах невозможно. Профессиональное развитие, умение существовать в профессии, играть большими кусками, не кадр сыграть, а сыграть большой кусок на сцене так, чтобы тебя было слышно, чтобы тебя было видно, такое развитие возможно только в обстоятельствах практики в драматическом театре. В сериалах это невозможно. В сериалах эксплуатируют то, что ты нарабатываешь в институте, в театре, на драматической площадке. Ну, таковы законы.

К.Ц.: Читатели интересуются, Мария спрашивает: «Как вы относитесь к действиям Министерства культуры РФ по поводу введения пилотного проекта с января 2016 года об оптимизации бюджетных средств за счет сокращения таких площадок?».

С.Г.: Там вопрос, насколько я понимаю, заключается в необходимости поставить бюджетное финансирование государственного учреждения культуры под названием драматический театр в зависимость от заработанных денег на продаже спектаклей. Чем больше ты зарабатываешь рублей, тем больше тебе дается финансирование. То, что государство и учредитель озабочены тем, чтобы поставить театр перед необходимостью заполнять зрительный зал — это нормально. Другое дело, что заполнить можно, но проще всего заполнить зал бульварной продукцией. Как будут театры эту проблему решать? Иногда бывают очень хорошие спектакли, но они не «продаются». А иногда бывает такое барахло, но аншлаги и полный обвал. Это абсолютно нужные пилотные программы, как бы ни возникла перед театрами необходимость делать бесконечные комедии бульварные, которые бы почти стопроцентно собирали зрительные залы. Вот тут надо как-то дифференцировать и включать воображение.

К.Ц.: Вы телевизор смотрите?..

В.Б.: Нет.

С.Г.: Вечерами немножко, когда уже ничего не соображаю от усталости.

К.Ц.: Я к чему клоню. Сейчас много разговоров о ситуации вокруг победителя конкурса «Голос» иеромонахе Фотии… В.Б.: Я смотрела этот проект. Мне раньше он нравился. Были замечательные ребята, казалось, сейчас они пробьются, мы наконец-то увидим свежие лица. Этого не произошло: на экранах вчерашние Киркоров, Басков… Что касается иеромонаха Фотия, если его благословили, если он нашел нужным участвовать в этом проекте, и страна его выбрала — Бог с ними, не мне судить. Сейчас его не благословили участвовать в послеконкурсных программах. Вот тогда и надо понимать, есть вещи, которые ты можешь делать, а есть, которые не можешь.

С.Г.: Правильно, пусть поет в церкви, занимается духовными делами. Все верно.

В.Б.: Я слушала двух других финалистов. Если действительно большинство страны проголосовало, что лучший голос у иеромонаха Фотия, значит, кто-то более внимательно смотрел, слушал. Вообще, мне показалось, что ему ужасно неловко за происходящее. Впрочем, может быть, мне хотелось, чтобы ему было неловко…

К.Ц.: Сергей, вы работали режиссером, ставили спектакли в Риге, во Франции в Лионе. Есть какие-то особенности работы?

С.Г.: Там от компании зависит, там же трупп, коллективов нет, во Франции практически нет репертуарных театров, в Париже, может быть, один-два. В Германии чуть больше, там 6 или 7 репертуарных театров в Берлине. Поэтому я работал с молодой командой, которая собиралась на проект, на спектакль. С французами мне повезло, это был хороший коллектив. Это — французская школа театра и театральных технологий, высшая французская школа. Что первая команда, что вторая — это была интернациональная команда. Работалось славно, быстро, споро, иногда сложно. Я достаточно жестко с ними работал, и они смиренно терпели, были к этому готовы: то ли их к этому подготовили, я не знаю. Для «садистской» сущности российского режиссера это всегда доставляет удовольствие. Потом у меня был очень странный опыт в Германии, в Берлине. Я попал в компанию пацифистов, на которых нельзя было крикнуть, нельзя было повысить голос.

К.Ц.: А вам надо голос повысить?

С.Г.: Ну, бывают какие-то моменты, когда репетиция эмоциональная, она не предполагает ничего. И вдруг я понял, что они не очень хотят, чтобы с ними надо ласково, и они стали закрываться. А в принципе, мы все профессионалы, разговариваем на одном языке, как врачи. Иностранцы, если они заточены, одержимо ориентированы на профессию, готовы жертвенно, трудно и тяжело работать помногу часов. То же самое в Риге, но здесь маленький анклав, Русский театр имени Чехова.

К.Ц.: Вы бываете на спектаклях других театральных коллективов. Что потрясло за последнее время, может быть, какую-то добрую зависть вызвало?

В.Б.: В Театре Вахтангова «Евгений Онегин». Хотя я больше люблю спектакли Голомазова, но спектакль «Евгений Онегин» реально вызвал во мне нечеловеческую зависть.

К.Ц.: Но это тоже ценное качество для жены.

В.Б.: Нет, действительно, а чего бы я с ним работала тогда? Жена — одно, артистка — другое. Я хочу работать с хорошим режиссером и жить с хорошим человеком. Если так случилось, что они в одном флаконе, значит, мне повезло.

К.Ц.: Вы, может быть, сами еще что-то хотите сказать, чего я у вас не спросил?

С.Г.: Какой-то манифест политический?

К.Ц.: Почему политический? Может быть, эстетический, такая пощечина общественному вкусу.

В.Б.: Я, например, хочу сказать, что работа в Театре на Малой Бронной, где есть замечательное Творческое объединение мастерских Голомазова, сделала мою жизнь безумно сложной, загруженной, но и придала ей дополнительный смысл. Мне вообще повезло, у меня замечательные спектакли, спасибо Сергею Анатольевичу. Но то человеческое удовольствие, которое я получаю в «Особых людях», я за всю свою жизнь, а она немаленькая, не получала никогда.

С.Г.: Я бы хотел пожелать нам всем в наступающем году не потерять свободы творческой, человеческой, нравственной, эстетической, художественной…

В.Б.: Финансовой…

С.Г.: В том числе и финансовой. Стараться ходить на хорошие спектакли, смотреть хорошие фильмы, избегать ненужных агрессивных телепередач, которые ничему хорошему не научат. Побольше смотреть передачи о животных, путешествиях, читать хорошие книги. К сожалению, мир меняется в сторону некоторой обиды друг на друга, это вызывает иногда нездоровые рефлексии и косые взгляды у некоторых членов и представителей нашего непростого, разнообразного общества. Вот этого хотелось избежать. А вообще чаще надо ходить в Театр на Малой Бронной.

В.Б.: И — в ТОМ Голомазова.

С.Г.: И — задаваться вечными вопросами…

Полный версия беседы — в видеоматериале «Открытой студии».

Оператор — А. Фатеев.