Митрополит Даниил: «Русская церковь вышла из реанимации»

СШ: — Здравствуйте, друзья. Это «Свободная пресса». С вами Сергей Шаргунов. Сегодня у нас в гостях митрополит Даниил, епископ русской православной церкви, митрополит Архангельский, Холмогорский, глава Архангельской митрополии. Здравствуйте, владыка.

Д: — Здравствуйте, дорогие друзья. Сергей, здравствуйте.

СШ: -Да, спасибо, что вы согласились к нам прийти, побеседовать. Это очень приятно, я надеюсь, что эта встреча положит правильную традицию, потому что пока к нам приходили только протодьякон, иерей… Приятно, что у нас вот здесь уже целый епископ. Хотелось бы начать наш разговор, который, я надеюсь, будет многогранным и коснется разных сторон общественной и церковной жизни, с вас. Насколько я знаю, вы уже несколько лет возглавляете епархию Архангельскую. А, может быть, вы немного расскажете о своем пути? И житейском, и в церкви?

Д: — Вот есть люди… такие благородные. А я считаю, что я вот такой самый простой. В плане даже вот служения церкви. У меня никого не было в роду священнослужителей. Все такие простые люди. Моя бабушка всегда очень любила храм, службу, монашество. Вообще, любила свою веру. И вот бабушки все разные — кто о чем просит Господа… Вот моя бабушка, это отцова мама, она просила только об одном — ни богатство, ни образование, ни здоровье, ни красота — «Господи, сделай так, чтобы один из нашего рода стоял у Престола Божьего и молился, молился за всех нас». И вот я был маленьким, приходил к ней домой, она всегда меня вот так привечала, чем-то угощала… и говорила: «Внучек, хоть бы ты стал батюшкой». Мне было это неинтересно — бегаешь, играешь… Потом закончил школу…

СШ: — А вы откуда родом?

Д: — Я сам из центральной России, из города Воронежа. Славный город, колыбель русского флота, вторая колыбель после Архангельска, там тоже колыбель русского флота… И вот, когда я уже отслужил в рядах советских вооруженных сил. Это была мечта в то время каждого молодого человека — обязательно побывать в армии. Потом поступил в одесскую семинарию — тоже абсолютно случайно… Господь изменил мой путь. Я думал, всё по-другому… вот, что значит встреча со священнослужителем? Ведь до этого момента, до моего отпуска из армии… я полтора года отслужил, мне дали отпуск, очень быстро, «срочно уезжай, через два часа поезд». Вот я приезжаю, мама говорит: «Я встретила священнослужителя, он такой потрясающий, он готов с тобой поговорить. Пойдем в гости». Приходим к нему — вот эти сколько часов мы говорили — я уже не помню. Но вот такой позитив я почувствовал. Он говорит: «Ну, полгода свои дослужишь. Придет… и, надеюсь, твоя жизнь изменится. Ты сам даже не знаешь, как». И вот я закончил службу, пришел, он говорит: «Поступай в семинарию». Я говорю — «В семинарию? Я же ничего не знаю, там же такие люди…» «Ну, тебе же еще несколько месяцев — не выучишь что ли?» Я действительно поступаю в семинарию, заканчиваю семинарию очень быстро. Время проходит, а что делать дальше-то? Дальше в академию меня направляют. И вот будучи уже студентом московской духовной академии… для меня это, конечно, было потрясение. Троицко-Сергиева лавра. И вот я принимаю постриг, принимаю сан священнический и приезжаю домой. И вот к чему я это все рассказываю. Переступаю порог дома, где бабушка жила. И бабушка не ко мне пошла, она сразу повернулась к иконе, встала, истово перекрестилась, и сказала — благодарю тебя, Господи. Хоть один с нашего рода теперь будет стоять у престола божьего. Я спомнил тогда — до этого я забыл. Я вспомнил эти ее слова. Поэтому вот то что я не готовясь к этому перенесен был на такую почву церковного служения — это заслуга моей бабушки. А дальше Троицко-Сергиева лавра, в которой я прожил 17 лет и думал, что так жизнь и будет идти. Но в 2001 году у меня опять все изменилось. Вот эти годы, когда… тогда в 81 изменилось, потом 20 лет прошло, потом снова изменилось. Когда меня вызвал патриарх Алексий, что надо ехать на Сахалин и вот там нести служение. Вроде родственников у меня там нет, я там никогда не был, что эта такое, средств никаких нет. Посылают как хочешь — живи. И 9 с половиной лет. 9 с лишним лет, если быть точным, я там прожил, а затем все опять изменилось. С Дальнего Востока я попадаю на наш север русский. Когда меня спрашивает владыка, а вы как себя видите? Когда я приехал еще на Сахалин, я сказал: Я себя вижу пограничником. Я охраняю духовные границы нашего государства…

СШ: — А в армии, кстати, вы кем были?

Д: Я был старшиной роты…

СШ: Какие войска?

Д: У нас был спецбатальон и мы так вот… вот тоже тяжелая служба была. Вот я говорю: «Я никогда не допущу того, чтобы где-то просочились в тыл наши враги и там начинают строить плацдарм. Под наше государство». Я это сказал в связи с тем, что Сахалин отличается всегда тем, что очень много сект, всякого рода, деструктивных, которые пытаются разрушить сознание наших людей. хотя бы тем, я уже даже не беру духовный аспект, что они хают нашу страну. Что у вас плохо все, а у нас все замечательно. Мы вот принесли нашу веру.

СШ: А откуда они как правило, из Японии?

Д: Ну, знаете, там очень много харизматов… Они часть из Южной Кореи финансируются, часть — из Соединенных Штатов. Вот, понятно, а мы кто? Мы же неучи, темные люди, которые поклоняются деревяшкам. Вот и все. «Мы вам принесли христианство». Я говорю: «Подождите, вы откуда взяли?». «Вот у нас такие замечательные люди, как Билли Грэм и прочие там какие-то». Я говорю: «Подождите. У нас сейчас даже собаки и свиньи имеют родословную. Вот от кого они пошли… А ваша родословная где? Действительно. Вот Христос, вот его апостолы, вот дальше… те люди, которые жили, мы их называем святые отцы, подвижники, вот они писали, говорили… и те, кто приходит, новые поколения на землю, они опираются на их опыт и говорят: «Да, Иоанн Златоуст говорил так, Семен новый богослов говорил так… то есть преемство. А вы откуда? Вы же не принимаете то, что… — поклонение иконам, крест…»

СШ: Владыка, скажите пожалуйста, переехав с Сахалина в Архангельск, вы ощутили что сект и прочих противников стало меньше?

Д: Да, это реально

СШ: Поэтому я хотел спросить вас о специфике существования Архангельскй епархии. С какими трудностями в первую очередь вам приходится сталкиваться?

Д: В первую очередь, конечно же, это нехватка священнослужителей и мирян. Именно таких воцерковленных подвижников благочестия, которые могли бы вот это… На Сахалине один последний священнослужитель, которого я рукоположил. Вот о до этого был десять лет в секте. Его жена была пятнадцать лет. И то, что он…

СШ: А как называлась секта?

Д: Вот эта… неопятидесятники. И то, что он вернулся со своей супругой… он образцовый священнослужитель. Действительно настоящий подвижник благочестия. Вот то, что люди попадают в такую ситуацию — это показатель того, что у нас не хватает сил. Понимаете, что произошло с церковью после революции 17 года? Государство чистило военных, интеллигенцию… церковь не чистили. Государство поставило задачу - уничтожить церковь. И те задачи, которые ставило государство — в общем-то решались положительно. А здесь вот сломалась государственная машина, потому что — церковь она же состоит из двух частей. Это земная, большая часть айсберга, видимого я имею в виду, отсюда, как бы снизу, из воды, а там мы не видим. И небесная — небесная церковь — это святые угодники, Божие подвижники наши. А возглавляет церковь сам Господь. И поэтому нельзя уничтожить то, что возглавляет Господь. И поэтому не хватает, говорю, и священнослужителей и мирян, а потому что государство поставило задачу — не справилась с этой задачей. Но вот как киллеру поставили задачу — уничтожить… он мастер своего дела… Но вот тут-то он человек сделал одно неосторожное движение и в это время прозвучал выстрел и вместо сердца пуля пробила легкое. Но человек выжил, вышел из реанимации. А ему говорят «Брат, ну что-то ты не так сидишь, не так свистишь». Да? «Плохо танцуешь, плохо поешь». «Подождите. Ведь я вышел из реанимации, дайте время». Вот мы вышли из реанимации. И нужно время для того, чтобы действительно укрепиться. И слишком хорошо зачистили наш север, его уже зачищали долго, первый храм, который был взорван на территории нашей страны — это именно в нашей епархии. И, конечно же, вырастили даже… старожилы рассказывали, как вот эти пламенные борцы за новое светлое будущее говорили, что придет такое время, мы вырастим такую поросль молодую, которая будет не просто гнушаться, она будет ненавидеть, презирать, уничтожать, все, что связано с этим мракобесием.

СШ: «Я покажу вам последнего попа», как сказал один политический деятель. Я хотел бы вас спросить вот о чем. В связи с тем, что вы сказали, что оскудело количество священнослужителей и даже прихожан. Вообще модно говорить о том, что страна вернулась к вере, будто бы страна полностью перешла к религиозным представлениям. С другой стороны, мы видим торжество аморализма, цинизма, бессовестности, которая проникает во все сферы жизни. Наверное, возвращение к вере — это все же возвращение к нравственному принципу? Как быть с этим и может ли с этим что-то сделать церковь, когда с нее тоже особый спрос?

Д: Конечно же, может сделать. Но, во-первых, хочется поставить все точки над i. Церковь — это ведь собрание людей. В первую очередь, как мы читаем в нашем катехизисе, объединенных верой в закон божий и священноначалие. Объединенный. Но вот мы с вами сидим… мы составляем церковь. И большинство наших людей — это есть церковь. И вот эта церковь — общество людей — она вот так же болеет всякого рода недугами — вот такое понимание как обмирщение церкви — когда мир входит в церковь и разрушает ее — это есть. Иногда нам задают вопрос … действительно, вопрос очень такой уместный- я к чему вспомнил — не так давно представители городской мэрии Архангельска побывали в Чечне. И они: «Надо же. Мы себя позиционируем как вроде бы люди такой традиции, древней, христианской… что мы постепенно возрождаемся. Владыка, знаете, мы в хвосте. Мы какие-то малышата. Вот там — вот там традиция — все идут в мечеть. Здесь мы думаем: «Преподавать основы культуры? Даже это не закон божий — просто культуру свою! Там — просто Коран. Все это преподают, все это читают. Не так давно еще один человек приехал, он архангелогородец, у него дочка в Турции, вышла замуж. Дети, его внуки — они прекрасно на русском, на турецком разговаривают — они изучают Коран в школе.

СШ: Но одновременно мы же видим, что в Турции многотысячные протесты.

Д: Да. Но это только начинается все Вот опять — как изучать?

СШ: Можно ли навязывать религию.

Д: Да. Что взять из Корана? Правильно вы сказали — основа церкви — это все-таки духовно-нравственный стержень.

СШ: Потому что… я вас на мгновение перебью… мы же помним дореволюционную ситуацию — когда люди для галочки должны были ходить к чаше, когда формально страна называлась православной, а при этом моральный дух и моральный климат не имели значения. Потому что… ситуация в чеченской республике, прямо скажем, неоднозначная, и почему там так происходит, какие настроения у людей, это повод для дальнейшего исследования. Но согласитесь, если у нас будут заставлять людей всех стройными колоннами идти…

Д: Ну, это будет опять-таки коммунизм и социализм!

СШ: Да. Вряд ли это изменит существенно нравственную… а, может и ухудшит нравственную ситуацию в стране. Ведь вопрос уже в том — остается ли человек человеком?

Д: Вы правы. Ведь основа нашей веры — это любовь. А любовь только есть там, где есть право выбора. Нельзя заставлять. Вот человек приходит. И есть ли у него вот такая тяга? Нравится ли ему или нет? В церкви именно свобода, эта свобода выбора. К этой свободе нужно идти. Единственное, с чем я не согласен, когда я иногда слышу: то, что вот. Не нужно детям преподавать, Подождите! Получается, что детям навязывают всякую гадость вместо нравственности. Это неправильно. Нужно именно и то и то. Как они открывают там интернет, смотрят все — должно быть и другое, показать им. Вот архангельская область — почти лидер по суицидам и особенно детским.

СШ: А Россия вообще лидирует по детским и подростковым суицидам.

Д: Но смотрите, вместе с тем есть замечательные люди… у нас такие священники, подвижники,

СШ: Вот об этом хотелось бы поговорить отдельно, поэтому я с вашего позволения задам такой вопрос. Многие критикуют церковь, говорят, что она полностью оторвалась от жизни народа, что это церковь не бедных, а богатых, это церковь не страждущих, а церковь сильных. Называют и власти и криминальные круги и олигархические. И вот считается, что церковь полностью оторвалась от жизни всей остальной страны. Ведь наверняка есть и другие примеры? А в любом случае интересно было бы узнать вашу точку зрения.

Д: Говорить можно все, что угодно. И более того — помните, как святые, один из наших подвижников, Паисий Афонский, он пишет, что люди делятся на пчел и мух. Но они невольно, они были такими рождены… а человек может употребить свою волю — или одно собирать, или другое. Если бы мы спросили пчелу — пчелка, а почему ты собираешь только один нектар, чего ты не садишься, вот тут и дерьма хватает и всего. А она бы сказала: «А где? я не вижу его» И наоборот - если бы спросили муху, и муха бы сказала, «я не вижу». А человек все же имеет возможность видеть. А примеров мы можем найти. У нас есть Евангелие, в котором нам говорится — а один из двенадцати предатель. Это не значит. Что с такой же аримитической линейкой нужно подходить ко всем священнослужителям и каждого двенадцатого (смеется) браковать, отсеивать… но тем не менее и это тоже есть. Как я уже сказал — церковь — это мы все с вами. А разве мы здоровые? Мы больные. Как мы читаем молитву на исповеди? Чтоб ты пришел во врачебницу, чтоб ты не ушел неисцеленным.

СШ: Да исцеленный отыдешь.

Д: Да, да. Мы видим, что есть люди, которые, к сожалению, не исцеляются. И Феофан Затворник говорит — священнослужитель, он же не знает, не имеет дара ясновидения, прозорливость, он, когда человек исповедовался, над ним читает молитву. Там есть такие слова: «Я, недостойный иерей, властию Божьей, мне данной, прощаю и разрешаю». А, Господь говорит, пишет святитель Феофан Затворник: «А я не прощаю» — когда человек лукавит. Вот так же, Серафим Саровский говорит, — на земле человек причащенный, а на небе он остался непричащенным. Вот если человек не ведет такой образ жизни, если он лукавит. То есть грех — не препятствие для вхождения в сердце человека, в его душу благодати Божьей, а вот хитрость, лукавство — вот, что самое страшное. Фарисейство. Возвращаясь, к тому, что есть якобы такое и такое — когда наша епархия будет самая такая бедная? Одна из самых бедных, потому что трудная ситуация всегда была на севере, особенно со спиртным. Есть деревни, полностью спившиеся, есть такие деревни, в которые даже священнослужитель едет… и местные участковый говорит «Батюшка, я еду с вами». Потому что они же там все такие… он же может и пальнуть. И белочка к ним приходит. Скорой помощи там нет. К сожалению, и такое есть.

СШ: Наверное, случаются и разграбления храмов?

Д: Да. Есть и воровство. Я не так давно был на одной конференции. «Общее дело» — называется так организация. Это жители Москвы, не богатые, а простые люди, которые любят север. Они приезжают, и вот они видят — стоит замечательный храм. Мы больше всего имеем произведений деревянного зодчества именно в архангельской области. И они стоят, эти часовни, храмы, часто в ужасном состоянии, погибают. И люди, москвичи, приезжают на север, собирают средства, закупают все необходимое и сами начинают ремонтировать. Хотя бы законсервировать крышу, устранить течь. И просят местных, даже им еще платят. Вот я был свидетелем… случайности в жизни не бывает, если волос не падает с нашей головы без воли Отца Небесного… я еду на эту конференцию, уже вечером, перед сном, последние документы смотрю. Попадает мне такое прошение, пишут жители одного села, фотографию прилагают, замечательная часовня целителя Пантелеймона. И вот они просят, чтобы владыка благословил ремонт этой часовни, восстановление, и описывают случай, как три года после войны… село такое тяжелое, мужиков практически нет… и один бывший танкист остался в живых, он первый тракторист… вот его дети живут в такой холупе покосившейся, холод, голод. И он приходит к председателю, говорит «разреши, я поеду в лес и возьму дров там». «Не, нельзя». «Слушай, а что делать-то? Почему нельзя?» Утро вечера мудренее. Наутро приходит председатель и говорит: «Слушай, иди, вот часовня, разбирай ее. Смотри, сколько дров! Топи!». Но на севере люди живут семьями — бабушки, дедушки. И тут сразу бабушка в слезы — упала на колени, говорит: «Антихристы! Ты хочешь, чтобы наш весь род был проклят? Мы вымаливаем наших детей, наших отцов вымолили и мужей, а ты хочешь, чтобы мы это сделали?». Председателя выгнали. Этот фронтовик выходит и к нему приходит мысль такая, компромиссная — часовню я, конечно, не буду рубить, пилить. А вот крыльцо я заберу на дрова". Он тихонько берет топор, пилу и идет. Когда он подходит к часовни, смотрит, а в дверях, видит, Христос стоит. И он увидел в его глазах не какое-то осуждение, он увидел любовь эту Божию. Он упал на колени и вспомнил, когда он был маленький, и его приводили в храм, он ощущал этот запах ладана, пенье, и он впервые за много лет сложил пальцы и перекрестился. Со слезами рассказал жене. Я когда вот это прочитал, меня такой случай… и вот я приезжаю. Конференция закончилась, я выхожу, меня останавливает пожилой человек, говорит — «Владыка! А мы вот вам написали прошение. По поводу часовни целителя Пантелеймона». Я говорю «Прямо перед сном прочитал. Ну, пример какой, пример замечательный такой вы рассказали. Прям за сердце взяло». А он говорит — «Владыка, это был мой отец. А это моя мать. Она была еще беременная…» Я говорю — «Так они не умерли? От холода…» «Нет, еще она нарожала несколько человек…». И вот такие случаи. Реальные. Там очень много их.

Другой случай. Село. Показывают храм. Вместо пяти три купола, два срублено. Рассказывают, наши москвичи приехали, когда ты рассказываешь о ком-то — это одно, а здесь они приехали восстановить — им рассказывают, что наступили эти годы тяжелые, когда председатель сказал «Даю столько-то там пшеницы… кто порубит?», ну и один из села — залез. Вот он рубит, а эти бабушки пришли, говорят: «Да что ж ты делаешь? Такой-сякой…» И вот он два срубил купола и дым пошел из его избы. Он говорит: «Во, что-то там с печкой не то. Сейчас я спущусь, погашу там все и дорублю». Зашел в хату и не вышел. Она вспыхнула и он сгорел. И вот тот, кто рассказывал, говорит: «Помолитесь. Это мой двоюродный дед». То есть это все случилось…

СШ: Это все реальность…

Д: И я возвращаюсь к священнослужителю, который… у меня их много, у меня есть один батюшка, который до сорока лет был ведущий программист…

СШ: Сколько у вас священников в епархии?

Д: У меня сто священнослужителей. Когда я был на Сахалине, в начале было их совсем мало, потом больше, потом я уже называл себя Али-Баба и сорок разбойников. Шутка. Теперь у меня сто. И вот у этого священнослужителя дар, вот такой — он рассказывает о нравственности, не о Боге, и его просто просят директора школ «Батюшка, приезжайте, у нас там суициды». Батюшка встречается со студентами, с учащимися и с педагогами и… меняются. Когда об этом узнал губернатор, он сказал: «Надо же, мы тут целые комиссии создаем, а, оказывается, можно и дешевле обойтись… отца Евгения посылать». Он очень искренний, молитвенник. Когда ему дали храм, его не на что было содержать, а это было при университете, то… как всегда, кто отзывается? Где самые чуткие сердца? Это женское сердце. Оно более любвиобильное. И вот эти девчонки пришли помогать. Батюшка говорит: «Я даже и воздать вам ничем не могу. Но мы будем молиться, и Господь вам пошлет хороших мужей». Ну, они поулыбались. И батюшка каждую службу истово молился о замужестве. И вот, сколько там… из девятнадцати человек всего несколько осталось… все вышли замуж. Для Архангельска это редкость. У нас не хватает мужиков. И пятеро стали матушками, женами священнослужителей. Вот поэтому есть потрясающие люди. На севере они сохранились. Север все-таки это не Москва, и народ более неискушенный. Более чистый в этом плане, как озера, как вся природа. Поэтому если… замечательно и надо приезжать.

СШ: Я с удовольствием к вам приеду.

Д: Поэтому я приглашаю. Особенно на родину Иоанна Кронштадтского. В Суре открылся женский монастырь…

СШ: Пока еще небольшой, насколько я знаю

Д: Небольшой, да. И там матушка замечательная. Тоже подвижница.

СШ: Расскажите.

Д: Жила вот в Петербурге. Ей семьдесят три года. Но ведь не каждый поедет в эти годы куда-то в деревню жить, когда у тебя сахарный диабет, когда тебе поменяли сустав. Вот она год прожила. С такой радостью осталась. А ведь действительно, она коренная горожанка. А там, где она приехала — хатка, где туалет на улице, ни душа, ни воды, и вода на улице и все. И вот она жила и живет по сей день и благодарит Бога. И батюшку отца Иоанна Кронштадского. Моя вся жизнь, говорит, сейчас вся состоит из явной помощи отца Иоанна. Вот я был там… вот есть такие люди и о них нужно говорить.

СШ: Совершенно верно. Мне кажется и в письме и в разговорах, практически отсутствуют люди из церкви, о которых бы хотелось рассказать. Остается впечатление, что вот такой архетип человека из церкви, этот поп на мерседесе, который ни с кем не считается, берет множество денег… как живут вообще священники вашей епархии? Вы уже сказали, что сложно, но из чего состоит заработок? Это всегда интересует читателей.

Д: Как и обычно. Состоит из того прихода, который есть. И получается, что есть городские приходы, которые имеют достаток. Они, кстати, и помогают тем священнослужителям, которые служат очень далеко. Есть у меня такие… есть у меня Плесецкий район, где как раз Мирный, город, где взлетают наши спутники. Есть один замечательный священнослужитель, отец Николай, он закончил свою службу. Полковник, уволился. И вот пришел в церковь, его рукоположили. Вот вы сказали мерседес… когда ему кто-то из жителей деревни подарил старое рено логан, то он был такой довольный — «Я могу теперь проехать в самые отдаленные села, чтобы там служить!». Вот мы говорим кто на чем, но вообще -то у нас там котируются сейчас уаизики. Патриоты и нивы — вот это машины которые держат удар наших дорог. Вот это состоит из того что есть. Почему и трудно сейчас открывать новые приходы. Их необходимо открывать, но очень сложно. Потому что не хватает священнослужителей. В 90-е годы качество священнослужителей понизилось, в смысле образования. Потому что вот я имею в виду Сахалин, Архангельск — приходилось брать вот как во время войны. Старые люди фронтовики рассказывают — вот тебя взяли, тебя три месяца училища, потом дали младшего лейтенанта, мы стоим на плацу такие гордые и все. И вышел директор училища, обматюкал нас — у вас три выхода. Или вы выживете, или вы будете калеками, или вы станете по-настоящему офицерами. Но вы только форму одели, вы должны еще проникнуться всем этим. Поэтому 90-е 200 годы — какой был минус? Приходилось рукополагать как бы в кредит. И трудно найти — это всегда трудно найти, как врачей сейчас.

СШ: А во всех сферах. Сейчас даже ПТУ не выпускают нормальных специалистов.

Д: Проблема сельского врача. У меня есть один знакомый, он уехал жить, с Подмосковья, потрясающий врач, стал фермером, у него пять детей, он живет под Псковом. И вот он ко мне пришел «владыка как благословите, сейчас же программа президентская, ему говорит — ну, мы тебе Ниву дадим, только ты будь врачом, у тебя же все есть». Он говорит: «Я не хочу. Вот я хочу — семья, дети, я выращиваю все. Я тогда не смогу выращивать. Потому что очень много сел, туда не проехать, очень тяжелые случаи». Я ему говорю: «Юр, ну ты же учился на это. Это твой долг. Ты же не работаешь — ты служишь. Вот ты явишься… и Господь скажет — „Почему ты свой талант зарыл?“ Поменял… земледельцев-то у нас много, а ты же врач». Он согласился. Так же и священнослужителей не хватает. Трудности такие есть. Пытаемся помогать, и даже есть такие приходы в деревнях, которые… вот человек сам архангелогородец, он живет где-то в Москве и вот он свой храм поддерживает. Есть у меня один тоже батюшка, замечательный, такой простой, добрый. Какой-то там человек сделал маленький домик в своем селе. Что он смог делать. Потом у него совсем денежек не стало. А нашли вот этого человек с Подмосковья, взяли. И батюшка туда доехал. Осенью столько… по зимнику… или летом через паромы. Он пришел когда, я говорю «Батюшка, как ты живешь? Он тебе чем-то помогает?» Он, говорит, сам разорился. Пока не может. А как ты живешь? Сам своими руками, кто меня знает, тот чуть-чуть присылает. Вот так содержат приход батюшки.

СШ: Владыка, а вот в этих непростых условиях есть ли возможность у епархии помогать другим людям? Бедным, страждущим… Вы сказали вот о числе самоубийц особенно среди юных людей, о том, что некоторые имеет такой талант — общаться, убеждать, останавливать других от этого страшного шага. А вот в плане имущественной несправедливости и того, что у нас очень много бедных людей — вы сказали, что многие спиваются… — есть возможность как-то помогать людям?

Д: Конечно, есть и возможность. Просто разные возможности.

СШ: Есть, что называется, социальная программа у епархии?

Д: Да, да. Социальная программа. Нужно отдать должное… еще в 90-е годы и в 2000-е годы были созданы отделы, но эти отделы зачастую работали каждый сам по себе. Свой велосипед. Сейчас чем стало лучше? Есть методика, наработка. И все это присылается — ты только бери и постепенно воплощай. Уже стало легче. Вот такой реальный случай — у нас есть сестры милосердия, им уже много лет. Они существуют при одном из храмов. Батюшка — он сам врач, замечательный врач, у него пять детей. Отец Алексей есть такой. И вот помимо того, что они… это же сестра милосердия, не просто медицинская сестра это нечто большее, более глубокое и сострадательное. И они добровольно работают и не получают зачастую вообще никаких средств за свой труд. Батюшка объединяет врачей, находит. машины у кого-то просит. Делают такие рейды по селам, чтобы там лечить людей. Второе вот — Пинига — это тоже вот родина Иоанна Кронштадского. Недалеко там от Пиниги батюшка у меня тоже молодой такой, деятельный, из Петербурга приехал. И супруга его… когда я его послал в эту Тьмутаракань… тяжелей всего всегда кому было? Женщине. А потому что она должна вот этот быть наладить. А как она запустит стиральную машинку, если там вообще ничего нету, ни водопровода, ничего. Действительно — попробуй изготовь на печи еду. Сколько время ты потратишь? Но просто она подвижница. И прошлую зиму погорели… по телевидению показывали - часть домов сгорело. И батюшка организовал сбор пожертвований, средств, одежды. Человек вышел — зима, сорок градусов, у тебя ничего нет. И более того — это все они сделали даже лучше чем местные власти. Местные власти пришли, говорят, у тебя что, жена на выборы пойдет? Тот говорит, подождите, причем тут выборы, мы…

СШ: У нас привыкли — что раз благотворительность, значит пиар.

Д: Да. Мы людям помогаем, погорели люди. И этим занимаемся. Слава Богу, и люди откликаются. Люди есть замечательные. Хотелось бы, чтобы больше было желающих. И еще — здесь нужно не только принести, дать одеться… нужно сознание изменить. Чтобы не было ничего депрессивного- «Я неудачник в жизни…». Вот приходим в школу и задаем вопрос — для чего вы живете? Для чего живет человек на земле? Нет ответа. А нам об этом не говорили. И вот встречаемся с молодым человеком. Он говорит — я не хочу жить на этой земле. Объясните мне, зачем — если я родился не в том месте, не в то время. Мои родители меня не хотели, получилось так, я вырос, я нежеланный ребенок, маме дела нет, она пьет… Я тоже в школе никому не нужен, я же это вижу. Ну и зачем я небо коптить буду? Раз и все. Тогда у нас один батюшка. Такой есть.. он начинает — нужно немножко так преувеличить все… чтобы даже довести до абсурда. Слушай, ну это опять нечестно, как один говорит, я хочу тоже спрыгнуть с какой-нибудь высотки архангельской. Это круто. Он говорит, подождите, это ты всем проблема. Я же, говорит, наоборот хочу никому не быть в тягости, уйти с этой земли… Тогда ты уйди честно, ты приди, отдай свое тело в анатомический институт. У тебя хорошие органы. Кому-то пойдут. Ну, органы заберут. В крайнем случае, там куда-нибудь в Замбию, Африку отправьте мое тело, дети хоть котлеты сделают. А что ж ты — упал как лягушка, понапугал всех, кого-то там зацепил. Что же это? Это вообще нечестно. Начинает этот молодой человек думать. Если хочешь быть героем, так будь им до конца. А то собери еще своих друзей, придите и всё — отдайтесь. Какие-нибудь африканцы, или даже европейцы будут потом твоей печенью пользоваться. Сердце будет в груди какого-нибудь подростка биться. Это более честней — а это? Что же это за слабость? Потому что смысла нет. Не понимают, что мучения не заканчиваются со смертью тела. Вот это все нужно людям объяснять.

СШ: А детские дома, детские приюты… вы с ними как-то работаете?

Д: Да, работаем. И более того — есть даже при монастырях у нас.

СШ: Потому что проблема сирот острейшая в России.

Д: При монастырях есть, где принимают, кормят. Они живут в них. Именно реабилитируют. Подростки говорят — мы чувствуем, как… нам тут хорошо. Хотя бытовые условия, и более того даже… как-то приехали из Москвы проверяющие органы, сказали «У вас тут нет условий». А когда вот эти дети-подростки собрались… их нужно перевести, сейчас будет какая-то программа, там построят, всё… а те дети: «мы никуда не йдем. У нас здесь есть люди, которые нас понимают и любят. А мы туда не хотим идти». И действительно, когда я был на Сахалине в одном детском доме, то мне с болью воспитатель сказала следующей — мы же тут поставляем кадры для наших тюрем. И сказала почем у — ведь нельзя ребенка вырастить при самых лучших условиях замечательным человеком, если нет любви. Если он в свое сердце не принял любовь, значит он ее никому не отдаст. Значит, он и будет таким депрессантом. Любовь могут дать родители. И вот эта воспитатель говорит — а мы же не можем им дать. У нас нет столько любви… на своего ребенка запрограмированно природой. Только своего сын может любить мать, другого она так любить не может. И дети чувствуют, что они не нужны. Плюс когда вот эти смотрины — вот этого возьму, а вот этого не возьму, а потом отказываются. Вот это же что-то страшное. Оскудение любви. Мы идем как раз к такому моменту и видим вокруг — а всем хочется не компьютер рядом с собой. Умного там, какого-то замечательного, нравственного. Основа нравственной составляющей — это любовь. А любовь она имеет ведь много-много ступеней. Начинается с терпимости, с внимания, с уважения. а потом-потом. частом мы хотим вот отсюда сразу увидеть там. Мы все учимся земная жизнь — это ведь именно училище, которые мы проходим. Кто больше в себе аккумулирует любви, тот будет ближе к источнику любви, той жизни. А если вообще не найдется любви — то это страшно. Хотя в Евангелии сказано — Господи, не твоим ли именем чудеса вторили, пророчествовали? А Господь скажет — не знаю вас. Вот я часто себе эти слова привожу. Ведь Божия сила, Божия Энергия, мы ее называем благодать, в отличие от радиации, распространяется не потому, как человек сти — ближе к источнику, или дальше.

СШ: Дух дышит, где хочет.

Д: Да. Все зависит от того, как ты открываешь свое сердце Богу. Можно зайти в храм помолись, а выйти хуже, чем ты зашел. Если просто говорить людям — ходите и молитесь. И выхода не будет. Это как самое дорогое лекарство принести и сказать — вот на. А человек будет неправильно применять. Будет не плюс, будет минус. Деньги затрачены, лекарства, все. И в больнице человек лежит. Так же и здесь — вот главное, чтобы мы научились терпеть друг друга. Есть слова апостола Павла замечательные, но мы даже христиане, их читаем, о воспринимаем выборочно, вот помните…

СШ: Любви не имею?

Д: Да. И еще другое, что… ни блудники, ни воры, ни пьяницы — царства Божия не наследуют Запомните эти слова. Но там есть еще одна категория — злоречивые. Я вот стараюсь рассказать…

СШ: Да, и это слово, которые все как-то пропускают…

Д: Вот. Я часто привожу… одним людям сказал. Они такие сложные, прям до слез. Понимаете, вы можете всю жизнь отказать себе во многом, ходить в храм. Даже замуж не выйти, а ваша соседка живет на двести процентов. Во вся тяжкие. И вдруг умерла она, потом через время умерли вы. И вы представляете -вы попадаете в ад вместе с ней. А та скажет — слушай, мать, я тут — у меня было пять мужей, десять любовников, жила как хотела. Ты-то как сюда попала? Оказывается вот, на одной планке стоят все эти грехи — и грех — злоречие. Часто мы действительно осуждаем, поносим… и думаем, как будто это само собой разумеющееся, как чашку кофе выпить.

СШ: А некоторые даже думают, что это доблесть.

Д: Да, это даже доблесть. Не зная. Иногда задают вопрос. «Владыка, а что вы про это думаете?» Говорю подождите, я н могу про это думать, потому что у меня нет материала, я не был свидетелем. Я не выношу.. я не суд. Я адвокат. Священнослужитель — это не прокурор, это адвокат. Наоборот — я постараюсь оправдать. А вот это может быть, а вот это? За одним ходит один бес, за другим десять. Генное наследие, как есть, родовой грех Родовой грех, он и идет за нами. А люди не понимают, что это есть, а это данность, а плюс колдовство. Черная магия работает? Работает. Великолепно. Как один человек — когда-то сам этим занимался, он говорит. Вы, конечно, мишени тяжелые, нам с вами тяжело,(человек, который постоянно в храм ходит, исповедуется, причащается) вы говорит, как в бронежилетах. Ну, мы другие цели находим и зарабатываем на этом деньги. И это все есть у нас в мире.

СШ: Я хотел бы вас спросить о будущем церкви? Вы, как человек, знающий историю. вы ведь учились в Лавре. И вы имеете прекрасное представление о том, какие сложности претерпела церковь. Ее пытались уничтожить… ну и вообще весь пути церкви — это путь страданий и путь больших искушений. Как вы считаете, моет ли церковь стать другой, измениться, усилиться? Ведь с одной стороны на церковь ведутся атаки, ее обвиняют во всех смертных грехах. С другой стороны церковь пытаются использовать. В самых разных политических комбинациях. И все это конечно наносит определенный моральный урон репутации церкви. Во-первых, как вы в епархии решаете вот эту сложнейшую проблему? Сталкиваетесь ли вы с этим с искушением, когда вас пытаются вовлечь в какие-то чужие, как говорится, мирские контексты. И что ждет русскую церковь, будет ли она свободной, самостоятельной? Или можно сказать. Что она по-настоящему таковой является и сегодня?

Д: Но, Сергей, еще раз говорю, церковь это общество людей. И что главное? Главное — Это то, что мы приняли, то что нам передали эстафету. Нам передали вот это учение, все необходимое для спасения людей. Мы во время беседы уже говорили, что церковь — это еще и врачебница. Где разные люди собрались, но здоровых людей нет. Нет ни одного здорового человека, как в больнице. Что главврач, что последняя санитарка, что больной на койке лежащий, все одинаково больны. Ну, в разной степени и разными болезнями, понятно. Но грипп он не обходит стороной… главврач — не-не-не… Анестезиолог… без него вообще операции никакой не будет. Так же грех — он приходит ко всем — по-разному и разный грех. Есть мысленный, есть грех словом, есть грех делом. И поэтому мы все боремся с болезнью. Самая главная задача церкви — это то, что нам передали, мы сохранили и передали дальше. Это как книга или как картина, в которой нет места новому авторству. Взять и подрисовать что-то — нет, мы не можем. Мы можем только подсветить. Высветить что-то одно, более ярко, более точно, что в данный момент, это более актуально. Вот поэтому церковь не занимается ни политикой, ни экономикой. Это не как некоторые государственные мужи - хотели видеть ее как неким департаментом социального служения. Такого тоже не будет. То есть мы занимаемся социальным служением. Но это приложение к главному. Главному — чем занимаются в монастырях монахи? Это молитва за всех людей. В первую очередь за себя — очищение — только тогда ты можешь помочь другому человеку, когда ты очистил свои глаза. Если ты на свои глаза не обращаешь внимания, то ты и не видишь, что вокруг. Наше сердце, наша душа, это наше духовное зрение, его нужно очистить