Великая Октябрьская актуальна и в ноябре

Революционная лихорадка, с невиданной скоростью распространяющаяся на постсоветском пространстве, вселяет суеверный ужас в души крепких хозяйственников и профессиональных управленцев.

Именно так — суеверный, если не сказать священный. С десяток лет назад одна за другой свершились бархатистые, словно известный кадр из фильма «Основной инстинкт», «революции» в самых разных постсоветских странах от Грузии до Украины, и в каждой из этих стран власть оказалась абсолютно беспомощной и бессильной перед лицом мягких еще потрясений.

Кое-как утрясли, засыпали, устаканили, вернулись к обыденной дремучести вместо истерической деструкции. Однако есть у революций начало, нет у революций конца. На новом витке истории, анакондой сжимающей кольца вокруг России, они возвращаются, уже не бархатными, а, как и полагается, исполненными насилия, истерическими и кровавыми.

Для того чтобы понять, почему так происходит, почему сжимаются анакондовы кольца, нужно обратиться к недавнему прошлому, ставшему уже историей.

Нет нужды писать о том, какие цели преследовал Запад, активно способствуя гибели Советского Союза — сегодня не говорит об этом только ленивый. При этом все чаще забывают о том, что внутри самого Советского Союза, причем в самых его влиятельных, ключевых кругах, существовала серьезная заинтересованность в распаде великого государства.

Для региональных князьков такой ход событий означал, прежде всего, упрочение их личной власти, более того, изменение статуса этой власти, когда вчерашний свердловский обкомовец или завотделом пропаганды украинского ЦК становился вдруг абсолютным монархом на своей территории. С точки зрения этих товарищей, в одночасье ставших господами, такой поворот событий оправдывал предательство, совершенное ими по отношению к вскормившей их стране.

Нечего и говорить, что ради успеха своей корыстной миссии они были готовы пойти на сделку с самим дьяволом, а не то что с рукастыми парнями с той стороны железного занавеса. Начиная с девяностых всякий, кто приходил к власти в бывших союзных республиках, находился в самой существенной зависимости от заокеанского Старшего Брата (исключением явилось разве что президентство Александра Лукашенко). Свой властный мандат посткоммунистические президенты получили с разрешения и при участии пресловутого Запада. Хапнувшие немалый кусок власти и собственности неофеодалы полагали, что навсегда заручились его поддержкой и, в партийных советских традициях, теперь будут править вечно.

Но для Запада их воцарение было лишь очередным ходом в игре на «великой шахматной доске». На следующем ходу в эту игру должны были вступить новые республиканские элиты, которые не просто были лояльны к Западу, но изначально создавались, вскармливались и воспитывались им. Если основной интерес кадров советской закваски был все-таки «местечковым», ориентированным вовнутрь, то деятельность приходящих им на смену оранжистов направлена вовне самым радикальным образом.

Главнейшая черта оранжевых революций — смена подконтрольных еще более подконтрольными. Именно поэтому правящие круги, теперь уже бывшие, оказались совершенно беспомощными перед лицом искусно срежиссированного народного гнева, и именно в этой подконтрольности заключена основная причина молниеносного успеха «революционеров».

Не следует, разумеется, сбрасывать со счетов и могущество информационных технологий, в полной мере использованных и используемых «революционерами». Говорится и пишется сейчас об этом много, однако сами по себе информационные технологии еще не гарантируют успеха подобного рода мероприятий.

Так, например, в 2002 году американцы решили сместить ныне покойного Чавеса, действуя по классической «бархатной» схеме, которую для верности еще и подкрепили военным путчем. Результат оказался для них самый позорный — тот самый народ, руками которого рассчитывали загрести жар, поднялся на защиту президента и сумел в кратчайшие сроки подавить захватчиков, вернув своего вождя. Но в том-то и дело, что это был их, народный вождь, а не какой-нибудь Шеварднадзе. Другой классический уже пример — Куба Фиделя Кастро, против которой, как признают сами американцы, бессильны любые информационные технологии, пока жив ее великий духовный лидер, пусть даже в ранге заслуженного пенсионера.

Итак, ввергающее в панику постсоветских бюрократов триумфальное шествие оранжевых революций обуславливается прямой или косвенной подчиненностью Западу, прежде всего, Соединенным Штатам Америки, как «революционеров», так и «контрреволюционеров». В этом смысле следует различать «бархатные» революции в странах социалистического лагеря конца прошлого века, явившиеся торжеством новейших подрывных технологий в чистом виде, и революции «оранжевые» (постсоветский косплей бархатных), и «арабские» (брутальное установление контролируемого хаоса на подготовленной почве). Успех последних двух заведомо гарантирован самим фактом их свершения, при наличии во власти соответствующих кадров, януковичей и кучм.

Аналог таких революций мы отыщем в далекой уже истории, в начале прошлого века. Я имею в виду Февральскую революцию 1917 года в России.

Зависимость, как политическая, так и экономическая, Российской Империи от «развитых» стран к тому времени была весьма серьезной. Это показывает хотя бы та легкость, с которой удалось ведущим державам втянуть ее в совершенно ненужный для нее конфликт с Германией. В экономике России вовсю хозяйничали зародыши тех самых корпораций, которые век спустя будут фактически открыто править миром. Так, например, одна только компания «Шелл», та самая, что рисует ракушку на своих рекламных щитах, контролировала пятую часть всей российской нефти. Иностранный капитал проник в экономику России так глубоко, что даже кондитерские фабрики Москвы и Петербурга принадлежали чужеземцам Борману, Эйнему, Сиу… А уж о финансово-банковской системе можно и не говорить.

Царизм, даже такой, который попустительствовал текущему положению дел, больше не соответствовал сложившейся ситуации, с точки зрения главных ее заправил, настолько, чтобы терпеть его далее. В этом были едины и стремительно крепнущая отечественная буржуазия, и зарубежные «интересанты». Бедственное и притесненное положение народа усугубилось войной настолько, что теперь его руками можно было загрести какой угодно жар — можно было совершить революцию, одинаково выгодную правящей de facto прослойке, как в России, так и за рубежом. И такая революция свершилась.

Природу и механику этой революции гениально точно и поразительно быстро уловил находящийся в эмиграции Владимир Ильич Ленин. «Пролетариат борется, буржуазия крадется к власти», — писал он еще за двенадцать лет до нее.

Но Владимир Ильич дождался. Явившийся словно ниоткуда пломбированный вагон изменил уже запрограммированную историю страны и мира.

Сам Ленин рассматривался организаторами процесса как всего лишь еще одна экстравагантная фигура в их игре, очередной причудливый персонаж российской смуты — они не подозревали, что сами скоро станут фигурами в игре Ленина.

Особый интерес имел, разумеется, германский генеральный штаб, который и способствовал приезду большевистского ядра в Россию. Сегодня очень много об этом говорится, вокруг этого создаются самые разные спекуляции. Рептильная журналистика мусолит одну и ту же историю о немецких деньгах Ленина; но если даже он действительно получал деньги от кайзера, что довольно сомнительно, то самое главное — на что он эти деньги употребил.

А употребил он их в таком случае на вторую русскую революцию, которая смела весь тогдашний хитрозадый расклад с мировой шахматной доски, весь плутократический сброд, вскарабкавшийся было уже на опустевший романовский трон, и привела ко власти партию, которая, как минимум, спасла великое государство в безвыходной, казалось, ситуации. Одним из многих результатов тогдашней ленинской деятельности явилась, уже через год, революция в Германии и падение Гогенцоллернов, марионеткой которых, как нас хотят уверить, являлся Владимир Ильич. То есть в этом случае Ленин сумел свергнуть кайзера на его же деньги!

Помогая Ленину вернуться на родину, германский генеральный штаб надеялся, что его прибытие поможет дестабилизировать и без того нестабильную ситуацию в России. Англия, Франция и Америка были, в свою очередь, заинтересованы в контролируемом хаосе в союзной державе, который во всех отношениях сбрасывал Россию со счетов, но с которого можно было бы снимать пенки, например, обеспечивать на текущий момент фронты мировой войны нужным количеством русского пушечного мяса. И те и другие видели в Ленине и его партии лишь очередной элемент этого самого контролируемого хаоса — технологии, изобретенной и опробованной задолго до наших дней.

«Крайний социалист или анархист по фамилии Ленин произносит опасные речи и тем укрепляет правительство; ему умышленно дают волю; своевременно будет выслан», — телеграфировал тогдашний американский посол в России государственному секретарю США. Приход большевиков к власти всерьез не рассматривался ни одной из противоборствующих в первой мировой войне сторон. Но очень скоро им пришлось рассматривать его вполне серьезно.

В наши дни пользуется большой популярностью фраза о том, что Ленин всего лишь поднял власть, валявшуюся на мостовой; тому, кто изрек ее, вероятно, не приходилось поднимать власть не то что над великой державой, но и над собственной супругой. Для того чтобы в той ситуации поднять власть с мостовой, более того, — удержать ее, нужно было быть воистину титаном, политическим атлетом небывалого масштаба.

Все тот же американский посол писал тогда американскому консулу в Москве: «Говорят, что Петроградский совет рабочих и солдат создал кабинет, в котором Ленин — премьер, Троцкий — министр иностранных дел, а мадам или мадемуазель Коллонтай — министр просвещения. Но я считал бы такой опыт желательным, ведь чем нелепее ситуация, тем быстрее можно ее изменить». Интервенцию против молодого Советского государства Антанта начинала в полной уверенности в том, что не встретит сколько-нибудь организованного сопротивления. Как мы знаем, они ошибались. Ленинская власть отстояла страну и спасла ее, воссоздав буквально по кирпичу.

Этот колоссальный труд не прошел Владимиру Ильичу даром. Банально говоря, он сгорел. Ленин умер на пике своей миссии, своего влияния, добившись невиданной в истории победы и уже начав небывалое в истории строительство. Руководить страной продолжил Сталин, фигура неоднозначная и требующая отдельного разговора.

Главное было сделано. «Мы это дело начали… — с гордостью говорил Ленин. — Лед сломан, путь открыт, дорога показана».

Представьте себе оператора, сидящего перед огромным, сложнейшим электронным устройством с тысячами кнопок, тумблеров и рычагов, непрерывно работающих экранов, датчиков и пищалок. Представьте себе, что, носясь как угорелый и дергая за эти самые рычаги, он ухитряется этим устройством управлять. Представили? Это Сталин. А теперь представьте все то же самое, но в устройстве огромная дыра, и оператор мало того что управляет им один в авральном режиме, но вынужден его чинить на полном ходу, чинить не по отлаженным схемам, а на ходу изобретая технические решения, с тем немногим, что есть под рукой. Сложно представить? Это Ленин.

Миссия Ленина не удалась бы, если бы он не готовился к ней заблаговременно. Ленин начал ковать организацию, на которую смог впоследствии опереться, за два десятка лет до описываемых событий. Когда незадолго до февральской революции он утверждал, что «мы, старики, не доживем до решающих битв», он, тем не менее, возглавлял великолепную железную партию, готовую при малейшей возможности выйти на сцену.

Готовиться и быть готовым. В этом состоит архиважный и архинасущный урок товарища Ленина, урок его революции, преподанный деморализованным наследникам. И эту революцию, означавшую спасение великой семьи народов и создание государства невиданного до того в истории типа, заставившую власти всех стран прислушаться к требованиям угнетенных, мы будем праздновать в полной мере, сделает нам выходной или нет в этот день гражданин начальник. Не дай бог, как известно, жить во времена великих перемен. Но если уж дожились до них, не следует их бояться. Не следует бояться энтропийных коллизий, равно как и рукоплескать им. Прежде всего нужно иметь волю и мужество отстаивать и насаждать свой собственный взгляд на мир, организовываясь для того, чтобы в решающий момент взаимодействовать с этим миром.