Эволюция советского большевизма

Как известно, с середины 20-х годов советский большевизм начинает претерпевать серьезные изменения. На смену идее мировой революции приходит идея построения социализма в отдельно взятой стране. В искусстве, культуре, идеологии все сильнее начинают проявлять себя консервативные тенденции. Большевизм, до сих пор исключительно разрушительный, начинает обнаруживать созидательные черты.

Проходит еще 10 лет, и внимательные зарубежные наблюдатели с удивлением отмечают: это уже не коммунизм, это бонапартийский режим, во многом похожий на петровскую Империю 18 века. От марксизма осталось одно название, да мертвая догма. Уже выстроена новая сословная пирамид, уже явилась «новая аристократия», новый класс «знатных людей» (так его называет сам Сталин. Это верхи интеллигенции, «технократы», организаторы производства, ученые и писатели. «Литература и искусство в России призваны за политическую силу первой величины» (Георг. Федотов, «Сталинократия»).

Но происходит нечто еще более удивительное. В СССР оправдана и возведена на пьедестал классическая Русская литература. В России читают Пушкина! — восклицает философ, называя этот факт «главным достижением революции». «Никогда еще влияние Пушкина в России не было столь широким». И это закономерно — заключает философ: возвращается Империя и возвращается Пушкин — поэт Империи.

К началу 50-х имперско-культурные тенденции в СССР еще отчетливей. В искусстве, архитектуре царит классицизм. В культуре — идеи просвещения окраин «светом социализма» и воспитания «нового человека» (причем, не какого-то политехнического индустриального рабочего в духе Маркса, но человека, которому внятны все звуки вселенной, всечеловека). Это, конечно, только идеи, имеющие к реальности неоднозначное отношение. Но это абсолютно римские, имперские идеи, никак не марксистские.

Считается, что заслуга в коренном сломе большевистской парадигмы принадлежит Сталину. Справедливо. Однако, где же мог Сталин найти основания для таких преобразований?

Не будем забывать, что традиционный марксизм отрицает национальную самобытность, отрицает национальную культуру, отрицает какую бы то ни было духовность в принципе. В центре марксизма стоит экономика. Двигателем истории, согласно Марксу, являются экономический прогресс и, идущая с ним в «диалектической противофазе», смена общественных формаций. Облачко духовности и культуры зыбится над этой могучей плитой «диалектики» некой необязательной «надстройкой»…

Модные теории, рисующие Сталина чуть ли не скрытым православным монархистом, не имеют шансов остаться на стороне здравого смысла. Нам все же придется признать, что Сталин был вполне ортодоксальным марксистом, верным продолжателем дела Ленина (во всяком случае, искренне считал себя таковым).

Правда, подобно Ильичу, он был реалистом, готовым при необходимости пожертвовать теорией ради «эффективного менеджмента». Ленин не побоялся перейти к НЭПу, когда этого потребовала ситуация. Так же и Сталин пришел к идее «построения социализма в отдельно взятой стране», когда стало ясно, что экспансия мировой революции провалилась.

В создавшихся условиях это было единственной для большевиков возможностью выживания. И в дальнейшем Сталину приходилось считаться с реальностью, и его постепенный дрейф в сторону имперского самосознания и русского национализма, в этом смысле, вполне закономерен.

Однако, для того, чтобы строить — нужна теория, нужна теоретическая база. Очевидно, что у традиционного марксизма такая база отсутствует. Марксизм знает как и зачем разрушать, но хранит полное молчание по поводу того — как строить. Пресловутая марксистская «диалектика» представляет собой отличный таран для сноса старого мира. По поводу же строительства нового, она лишь торопливо бормочет о том, что как только социалистическая революция произойдет одновременно во всех развитых странах, новые экономические отношения будут созданы новым правящим классом. Новый мир, одним словом, должен возникнуть «сам собой», согласно закону исторического развития.

В самых чарующих видениях коммунистического будущего, Маркс рисует нам техногенный индустриальный мир, в котором рабочий способен управляться всем — от отбойного молотка до башенного крана, испытывая в процессе труда прилив творческого вдохновения и счастья.

Это, наверное, и правда, дух захватывающее будущее. Но на такой степени проработки теории построить что-либо затруднительно. Тем более, что и сама теория, обещающая революцию во всех странах капитала разом, оказалась провальной.

Единственно, что еще можно было вытянуть из божественного оракула «диалектики» — речение о том, что окончательному упразднению государства должен предшествовать его «максимум». Спасибо, как говорится, и на этом. Но где же мог взять Сталин все прочие теоретические основания для своего социалистического строительства? Где он мог обрести научную теорию?

Вот об этом и поговорим.

«Другой большевизм» Богданова

«Консервативная» тенденция в партии большевиков существовали задолго до прихода Сталина к власти. Ее главными проводниками были Александр Богданов (Малиновский) и будущий нарком просвещения Анатолий Луначарский.

Александр Богданов примкнул к Ленину на самой заре зарождения партии и сразу занял в ней лидирующие позиции. Именно он начал приводить к большевикам культурных, пишущих людей. В частности, познакомил Ленина с Горьким и Луначарским (который был женат на сестре Богданова).

В это время Богданов — фактически, второй человек в партии (великий визирь — Покровский). И единственный серьезный в ней идеолог, помимо Ленина. Причем, идеолог «альтернативной версии» большевизма или «другого большевизма», как называют идеи Богданова некоторые иностранные исследователи.

Ленин и Богданов вообще долго шли вместе (даже вместе скрывались от властей на даче в Финляндии). Гипотетически, вполне возможен был вариант, когда лидером большевиков оказался бы Богданов. (Правда, в этом случае, пролетариат едва ли дождался бы большевистской революции).

Действительно, большевизм Богданова можно назвать прямой антитезой ленинскому. Если Ленин строил партию как боевую единицу, сосредоточенную на одной цели — насильственном сносе монархии, то для Богданова социализм был, прежде всего, строительством. Если Ленин создавал партию, как герметичную секту, сплоченную принципиальной аскезой и безусловным подчинением, то для Богданова социализм — это настоящий всечеловеческий коллектив-«церковь», который «должен овладеть миром и связать все в единое гармоническое целое». Если Ленин — типичный террорист-взломщик, Богданов — ученый-универсалист.

В 1906 году Богданов опубликовал фундаментальный труд «Эмпириомонизм» (Единство опыта), в котором пытался провести синтез марксизма с идеями Авенариуса и Маха.

Вслед за Авенариусом Богданов стремился устранить разницу между физическим и психическим, материей и духом, вещью и мыслью, явив их в едином синтезе. Сам физический мир оказывался у него результатом социально организованного психического опыта. А постоянно накопляемый и организующийся опыт становился двигателем прогресса. Через преодоление раздробленности общества на классы и классовый антагонизм, прогресс вел к последнему решительному синтезу коммунизма и торжеству истинного «монистического миросозерцания».

Такой синтез призвана была подготовить изобретенная Богдановым наука «Тектология», которая объединяла в себе организационные методы всех наук, преодолевая специализацию и ограниченность человеческого мышления.

Главная книга Богданова о Тектологии («Тектология: всеобщая организационная наука»), вышла в трех томах (1913—1922гг.), и, как сегодня ясно, во многом предвосхитила кибернетику, теорию систем и синергизм.

Одним словом, Богданов был настоящим ученым и мыслителем (причем, в классических традициях русского всеединства). И к марксизму относился как ученый — с большим почтением, но без фанатизма верующего догматика, каким был Ленин.

Он также проигрывал Ленину в качествах политического бойца (хотя, конечно, и превосходил его культурой, талантом и интеллектом). И когда Ильич почувствовал в Богданове опасного конкурента его власти в партии, ему не составило труда расправится с ним.

Отлучение от марксизма

Удобный момент настал в 1908-м, когда после поражения первой русской революции, у Ленина появилось время «разобраться с кадрами». Дело представлялось особенно важным еще и потому, что группа Богданова контролировала большую часть т.н. «Большевистского центра», заведовавшего деньгами, поступавшим в партию.

И хотя Ленин никогда ни философом, ни ученым не был, столь серьезный материальный аспект проблемы заставил его засесть в библиотеку, чтобы, с позиций материализма, разгромить богдановский «идеализм».

Довольно быстро напитавшись изрядным количеством знаний, Ильич в кратчайшие сроки написал книгу, которой суждено было стать главным «священным текстом» советской философии.

Книга называлась «Материализм и эмпириокритицизм». В ней Ильич

использовал весь арсенал меньшевистской критики Богданова (Плеханов, Деборин, Аксельрод), украсив его своим фирменным стилем яростной брани (Горький признавался, что смог вынести не более десяти страниц центрального ленинского труда), и собственными философскими перлами (например, о превращении «кантовских вещей в себе» в явления, которыми, по мнению Ленина, озабочена марксова диалектика истории). Однако, отдадим автору должное, суть богдановского ревизионизма в ней уловлена верно.

Богданов, и правда, был слишком неортодоксальным марксистом. Особенно, когда своим «монистическим миросозерцанием» прямо подменял традиционный западный дуализм (в данном случае марксистскую «диалектику») идеями исконного же русского «всеединства».

Итак, книга ударила в цель. Богданов был заклеймен как ревизионист. «Большевистский центр» оказался в руках Ленина. На «богдановщине», на всю последующую историю партии, был поставлен жирный крест. Несчастная же советская философия обрела «священные вериги», которые вынуждена была влачить на своем тощем теле до самого своего плачевного конца. Интрига, во всех смыслах, Ленину удалась.

Богданов, «отлученный от марксизма», без особых сожалений ушел из политики, и занялся наукой. Побывав на фронтах Первой мировой в качестве военного врача, он пришел к выводу, что революция не принесет народам ничего, кроме страшных жертв, а пролетариату нужно стремиться не к политическому господству, а «культурному вызреванию». (Как видим, чутье Ленина, разглядевшего в Богданове «ревизиониста-уклониста», не подвело).

К большевистской революции Богданов отнесся весьма холодно. Как и к предсказанному им же «военному коммунизму». Однако, Луначарский, который участие в октябрьском перевороте принял, а после ее успеха занял пост комиссара Наркомпроса, не забыл о старом друге. Он пригласил Богданова заняться тем, чем тот всегда и хотел заниматься — созданием новой пролетарской культуры.

Культурная революция

Богданов берется за руководство и теоретическое обоснование идей Пролеткульта, становясь, таким образом, одним из главных идеологов советской Культурной революции.

Понятно, что та «культурная революция», которая зрела в головах Богданова-Луначарского сильно отличалось от того, что подразумевал под ней Ленин. Для последнего, привыкшего мыслить скорее рекламными слоганами, все здесь начиналось и заканчивалось лозунгом «Долой безграмотность». (В крайнем случае — циклопическим предприятием Горького «всемирная литература», намеревавшимся выпустить до 3000 томов мировой литератры в новых социалистических переводах).

Вообще, существование Наркомата Просвещения в советском правительстве обязано, скорее, случайности. Вернее, случайно оказавшемуся в партии Луначарскому (и Горькому — на ее ближайшей орбите). Ленину показалось небесполезным иметь в правительстве интеллигента, владеющего несколькими языками (в т.ч. древними), показывая его при необходимости спецам и иностранным делегациям: «видите, у нас тоже есть интеллигентные люди».

Во всем прочем Ленин, в вопросах культуры, следовал за Марксом, согласно которому вся культура, имевшая место в прежней общественной формации, должна быть снесена до основания вновь победившим классом. Так, некогда, буржуазная революция смела феодализм с его системой сословий, католической церковью, римской империей и «феодальной культурой». Так и теперь социалистическая революция должна смести и всю буржуазную культуру, с остатками феодализма. Так говорила «диалектика».

Но Богданов и Луначарский шли не от диалектики, а от «саморазвивающихся первоэлементов» Авенариуса-Маха. И, согласно их воззрениям, новая пролетарская культура должна была органично расти из старой.

Конечно и у «других большевиков» связи с прежней культурой оказывались ослабленными. Они соглашались брать оттуда только «общечеловеческое». Однако, есть разница между признанием Венеры Милосской и Парфенона продуктами рабовладельческого общества, и, стало быть, вещью диалектически отжившей, как это выходило у Маркса, и взглядом Богданова, который видел здесь всечеловеческий канон красоты, а в нем — центральную ось развития человечества.

Венера обладает сверхчеловеческой красотой — говорил Богданов в своих лекциях «О пролетарской культуре», — потому, что как установили ученые, у нее «сверхчеловеческий лицевой угол, что выражает преобладание высших центров сознания над низшими». Вот, в чем ее божественный секрет! Греки творчески угадали линию развития человечества, и, таким образом, создали идеал красоты. И вот где богдановское «монистическое созерцание» коренным образом отличалась от марксовой диалектики!

В то время, как Ленин и Троцкий бредили «мировой революцией», Богданов и Луначарский мечтали о «полном овладении тайнами жизненной организации» и «самосознания человечества», о времени, когда «нити коллективной воли и мысли свяжут воедино весь мир».

Слава Богу, идеями этих двух «блаженных» некоторое время никто особо не интересовался, и они могли спокойно заниматься своими делами, почти незаметно создавая культурную базу для социалистического строительства, которое в полную силу развернется в СССР уже в следующем десятилетии.

От Маркса — к Пушкину

Однако, когда к 1920-му году Пролеткульт обратился в мощную силу, объединяющую до полумиллиона рабочих, Ленин снова почуял опасность. Повторилось то, что случилось в далеком 1908-м. Ильич обвинил пролеткульты в отрыве от партийной линии, изгнал Богданова и переподчинил всю систему Наркомпросу.

Сталин продолжил ленинскую линию. В 1932-м он окончательно упразднил пролеткульты, создав более уместные для своего сверхцентрализма «творческие союзы». (Понятно, что центр «культурной революции» в условиях сталинского «собирания империи» не мог оказаться в стороне от «политического центра»).

Но дело уже было во многом сделано. Была создана та матрица, которая определит отношение к культуре в СССР и укажет ей место. Новая социалистическая культура, органично вырастая из старой, должна расти к некоему абсолютному идеалу всечеловечности. Ее основой должна стать «простота, ясность, чистота форм» русских классиков XIX в., «великих мастеров», первых учителей «форм искусства для великого класса» (Богданов, «О пролетарской культуре»). Место же самой культуры — в самом центре социалистических преобразований.

Многие идеи Богданова усвоил и развил Грамши. Несомненно многое, (при всем его двойственным отношением к Богданову), усвоил и Сталин.

Еще в молодости он внимательно прочитал богдановский «Краткий курс экономической науки» (о котором, кстати, лестно отозвался и Ленин). Проанализировал и усвоил идеи Богданова по организации социализма и культурному строительству. Идея социализма как строительства, организации и системы была Сталину близка. Когда же пришло время для строительства «социализма в отдельно взятой стране», под руками его не оказалось ничего, кроме богдановской «всеобщей организации»…

О степени влияния богдановских идей на сталинское «социалистическое строительство» сегодня много спорят. Не станем ничего ни утверждать, ни доказывать. Но в том Советском союзе 70−80-хх, который запомнил я, идеи «всеобщей организации» были видны повсюду: монументальная пропаганда, культ «самого человечного человека», вера в преображение вселенной… Кстати, и советская научная утопическая фантастика, начало которой положил роман Богданова «Красная звезда» о построении социализма на Марсе. Лицо культуры социализма — это, во многом, лицо Богданова.

Замечательно, что в своей поздней работе «Экономические проблемы социализма в СССР» (1952г) Сталин трижды поминает «Всеобщую организационную науку» Богданова и саму «богдановщину». Поминает, конечно, критически, но без всяких анафем. Скорее, давая понять, что богдановские идеи, во всяком случае, не забыты.

И для самого Богданова (с его ужасной репутацией еретика) Сталин нашел дело по душе, создав для него первый в мире институт переливания крови. (Ведь Богданов был врач по первой своей специальности). Институт, который пытался решить проблему вечной молодости.

Богданов умер в 1928-м, занимая пост директора этого института. Самые опасные эксперименты ученый проводил на себе, и погиб в результате очередного, неудачно проведенного опыта.

Богданов умер, но дело его только начинало жить.

Приведем, напоследок, лишь самый яркий пример: культ Пушкина, подготовленный Луначарским на основе идей Богданова, и железной рукой введенный Сталиным в 1937-м году. Именно пушкинский культ «сцементировал народные силы» (говоря словами Грамши), связав в едином культурном пространстве многонациональную страну. Удалось бы СССР без такого культурного цемента выиграть войну? Стали бы люди воевать за не укоренённый в национальной природе большевизм, даже под дулами заградотрядов? Но за страну Пушкина, Толстого и Достоевского воевать стало уже возможным, и, даже необходимым.