«Россия стояла у опасной черты»: 20 лет страну спасает один человек, а что потом?

Двадцать лет назад Россия стояла у опасной черты возможного развала, сейчас же страна заняла достойное ее место в международных делах, заявил президент РФ в программе «Россия. Кремль. Путин».

«20 лет назад — мы все хорошо об этом знаем, просто предпочитаем об этом не говорить, и правильно — страна стояла у очень опасной черты возможного коллапса или развала, экономика была в тяжелом состоянии, безработица была ужасная, большая, 40% граждан жили за чертой бедности. Инфляция в 1990-е — начале 2000-х годов измерялась десятками, а то и сотнями процентов. Наши резервы составляли 9,5−12 миллиардов, а долг — 124−145 миллиардов», — рассказал Владимир Путин.

«И людям было очень тяжело», — добавил он. «И сейчас, не просто, конечно, но… тогда даже военным не платили, не выплачивали денежное довольствие и пенсии задерживали месяцами, зарплату не платили годами.».

По его словам, сейчас не просто изменилась ситуация — страна практически стала другой.

Интересно, благодаря чему она стала другой? Благодаря годам высокой цены на нефть? А что дальше? Как теперь не растерять то, что удалось сохранить?

— Есть нефтедобывающие страны, которые даже при высокой цене на нефть не развивались должным образом — таковы, например, Венесуэла или Нигерия, — отмечает исполнительный директор Международной мониторинговой организации CIS-EMO Станислав Бышок.

— Имея огромные запасы углеводородов, они не смогли за долгие годы благоприятной международной конъюнктуры создать работающие государственные институты, диверсифицировать экономику, поднять национальную инфраструктуру. В этом смысле приписывать ценам на нефть всё хорошее, что случилось с Россией за последние два десятилетия, — это примерно как утверждать, что нацистов под Москвой в конце 1941 года остановил мороз. Разумеется, мороз свою роль сыграл, огромную роль — но ведь против войск Германии и её союзников воевали такие же люди, из плоти и крови, на которых лютая стужа действовала ровно тем же образом. Аналогичная ситуация и с нефтью.

«СП»: — По словам Путина, в конце 1990-х — начале 2000-х годов Россия стояла у «опасной черты возможного развала». Так ли это? Он не драматизирует?

— Как справедливо замечено, империи не могут «пасть» — они просто распадаются на части. Так, СССР распался на составные национально-территориальные элементы, никакой из которых не пропал. Такая же история позднее произошла с Югославией — славянского единства не получилось.

В ситуации России рубежа 1990−2000-х фактически независимой была Чечня, которая, наверное, могла бы в некоторой перспективе конвертировать это в статус «полупризнанной» республики — как сейчас имеет место в крае Косово. Насколько отпадение Чечни и, возможно, ещё нескольких республик региона от корневой России можно было бы назвать развалом в каком-то существенном смысле слова? Скорее, нет. Впрочем, сегодня отход Крыма и неопределённое состояние провозглашённых республик Донбасса даёт кому-то основания говорить о распаде Украины. На мой взгляд, это такие заявления также трудно назвать обоснованными.

Вместе с тем, возвращаясь к событиям прошлого — своего личного или относящегося к стране или миру, — мы их всегда переосмысливаем.

«СП»: — «Сейчас тоже бывают сбои, но ничего подобного по масштабам, конечно, нет», — сказал Путин. А где гарантия, что мы к этому не вернемся? Экономисты в последнее время нас пугают, что текущий кризис может все обнулить…

— Слова вроде «кризис» или «война» в последнее время используются настолько часто и применительно к таким сравнительно ничтожным обстоятельствам, что они практически утратили свою изначальную эмоциональную нагрузку.

Гарантий, что всё вдруг не обнулится, в плохом смысле этого слова, дать никто и не может — кроме, разве что, как в качестве предвыборного обещания. Вместе с тем существуют некоторые поводы для оптимизма. Даже после опустошительных Первой и Второй мировых войн страны-участницы не скатились к средневековью, а достаточно оперативно вернулись к приемлемой жизни на том же уровне, на котором были до войн, а затем и выше. У посткоронавирусного мира ситуация ещё более выигрышная: людские потери, в количественном и, тем более, процентном соотношении, минимальны, разрушений нет, инфраструктура вся на месте, правительства и полиция свои функции выполняют, мировые рынки и интернет работают, коммунальные услуги оказываются, продукты в магазинах есть. Неясно, из-за чего всё вдруг должно остановиться. Не может такого быть, чтобы, как в еврейском анекдоте — у всех вокруг суббота, а у нас пятница.

Экономисты, действительно, указывают на замедление мировой экономики. Это огромная тема, но, очевидно, здесь нет оснований для пессимизма. Скажем, переход в мировом масштабе от «удобств на улице» к санузлу в каждой отдельной квартире — это революция и рывок, без всяких шуток и натяжек. А вот подогреваемый пол в ванной — никакой не рывок. Ведь рост мировой экономики — это не про Теслу, это про урбанизацию и канализацию в глобальном масштабе. Сегодня уже больше половины человечества и три четверти жителей России — горожане, со всеми прилагаемыми удобствами.

«СП»: — По словам президента, «страна практически стала другой» и заняла достойное ее место «в международных делах». Заняла ли? В 90-е все же мы не были в состоянии фактической холодной войны с Западом, историю опять же никто не пытался переписывать, а за время правления Путина мы умудрились даже с Украиной поссориться, а сейчас и с Белоруссией не лучшие отношения?

— Действительно, хотелось бы занимать достойное место в мире, которое бы при этом не предполагало ни ухудшения отношений с другими великими державами, ни сложности даже с самыми близкими соседями. Некоторые говорят: как было хорошо в 1995 году — на тогдашние празднования 50-летия Победы в Москву прибыли все значимые мировые лидеры, везде мы были приняты, везде рукопожатны. Другие возражают, что, мол, за этой рукопожатностью скрывалось фактическое ничтожество, внутреннее и внешнеполитическое, в котором оказалась тогдашняя Россия. Кто здесь прав? Вопрос исключительно ценностный и субъективный.

Поэтому отвечу субъективно. 20 лет назад, оказываясь в какой-нибудь приличной зарубежной стране, меня не покидало чувство, что попал из разрухи в цивилизацию, где «всё лучше». Сегодня же (точнее, в прошлом году), гуляя, скажем, по Нью-Йорку — как-никак, столице мира, — чувствуешь иное: что попал из цивилизации — тоже в цивилизацию, немного другую, где-то более продвинутую, а где-то — существенно уступающую. Ощущение бедного родственника напрочь отсутствует. Насколько за эту трансформацию субъективного сознания можно хвалить Путина, нефть, работу мэрии Москвы или Нью-Йорка или ещё какой-то фактор — каждый решает сам.

«СП»: — Путин и многие прокремлевские политологи любят повторять, что в 90-е мы стояли у черты, что чудом удалось спасти страну. Может, хватит уже повторять эту мантру. 20 лет прошло. Это еще действует на умы граждан?

— Чем отличается хорошая пропаганда от fake news? Последние по определению содержат ложь, выдумку, их обычно можно разоблачить в один-два клика. Хорошая пропаганда же опирается на железобетонные факты и в этом смысле устойчива к разоблачению. Скорее, люди, которые пытаются как-то рефлекторно «опровергнуть» хорошую пропаганду, оказываются в глупом положении. Скажем, меня поразил один известный оппозиционный спикер, который не так давно заявил, что нынешний уровень убийств в России не ниже, чем в 1990-е годы. А человек, между прочим, — доктор исторических наук, а не «ноунейм из Фейсбука».

Действительно, качество жизни в России с 1990-х годов выросло существенным образом, а сюда входит не только покупательная способность и доступность товаров, но и здоровье, долголетие, криминогенная обстановка, инфраструктура. В некотором смысле, даже сужение представленности независимых медиа в традиционном газетно-телевизионном пространстве компенсировано тотальной интернетизацией, с широчайшим разбросом мнений.

Вместе с тем люди в целом, как представляется, склонны сравнивать своё текущее благосостояние с предыдущей пятилеткой, а не с более ранними периодами. И в этом смысле частая апелляция к «лихим девяностым» может стать раздражающим фактором. Примерно таким же, скажем, как апелляция к «майдану» или указание на «Запад».

«СП»: —На днях спикер Госдумы Вячеслав Володин заявил, что будущее России будет строиться по лекалам, которые заложил Владимир Путин. Так ли это? насколько прочны эти лекала? Не обнулит ли их возможный преемник?

— При всём персоналистском характере власти в современной России, президент не контролирует функционирование систем ЖКХ и высшего образования, работу МФЦ или сайта «Госуслуги», полёты самолётов или поездки поездов, метро и такси, бесперебойную подачу Интернета в квартиры и гаджеты потребителей контента — и многое другое. В этом смысле вряд ли стоит опасаться сбоя работы всего этого многообразия, которое, собственно, и составляет основу жизни для наших сограждан, при смене власти. Как не обрушит эту глобальную инфраструктуру и COVID-19. Благо, как оказалось, даже кандидатские диссертации можно теперь защищать дистанционно — благодаря современным способам коммуникации, которые также не зависят от президентов, а исключительно от качества соединения и способностей профессоров старшего возраста совладать с техникой.

Что же касается нынешнего периода истории России, то, разумеется, он будет связан с именем Путина, как 1990-е годы связывают в первую очередь с именем Ельцина, а уже потом с реформами, дефолтом, первой войной в Чечне или расстрелом парламента. Если «девяностые» по совокупности факторов считают скорее скверным для России временем, то эпоха «путинизма», в этом нет сомнений, будет считаться в целом положительным этапом в жизни страны. А раз так, то очевидно, что у любого преемника нынешнего президента очевидным образом будет мотивация обращаться именно к «хорошему» двадцати- или двадцатипятилетию, а не к «плохому» десятилетию. Как, скажем, американские президенты-республиканцы любят соотносить себя с Рейганом, а не с куда более контроверсийным Никсоном.