В Риге предложили ввести в уголовное законодательство расплывчатое понятие «язык вражды», имея в виду борьбу с «мягкой силой» России, а точнее — с иным мнением. С инициативой выступила комиссия Сейма Латвии по правам человека и общественным делам. Она призвала министерство юстиции дополнить Уголовный закон понятием «язык вражды», пока не разъясняя его суть, что открывает поле для толкований. Возможно, инициаторы имели в виду европейский опыт, опыт Канады, где это понятие — «hate speech» — сформулировано, но тогда они не видят бревна в собственном глазу. «Hate speech» подразумевает борьбу именно с тем, чем страдают некоторые национально озабоченные представители элиты Латвии. Комитет министров Совета Европы определяет «язык вражды» как все формы самовыражения, включающие распространение, провоцирование, стимулирование или оправдание расовой ненависти, ксенофобии, антисемитизма или других видов ненависти на основе нетерпимости, включая нетерпимость в виде агрессивного национализма или этноцентризма, дискриминации или враждебности в отношении меньшинств, мигрантов и лиц с эмигрантскими корнями. А ведь «нетерпимость в виде агрессивного национализма или этноцентризма, дискриминации или враждебности в отношении меньшинств» демонстрируют именно латвийские радикалы.
Они это отрицают, считают, что поступают по справедливости. Но как тогда относиться, например, к такому высказыванию одного из лидеров Национального объединения Райвиса Дзинтарса: «9 мая нам ежегодно напоминает, что мы по-прежнему под угрозой, что существует угроза русификации и что по-прежнему здесь живет огромное число врагов Латвии, которые при первом же удобном случае забудут все, что обещали с трибуны или на натурализационных экзаменах, и предадут латвийское государство». Это не оскорбление, не разжигание розни? А ведь депутат говорит даже не о негражданах, которым после распада СССР не дали латвийский паспорт, и которых в маленькой 2-миллионой стране больше 300 тысяч; о них и вовсе речи нет — тут некоторые радикалы применяют понятие «чемодан, вокзал, Россия». Речь о гражданах-«инородцах», прошедших процедуру так называемой натурализации, сдавших экзамены на знание латышского языка, но посмевших отмечать день Великой Победы.
Полиция безопасности — местная госбезопасность — не нашла в этих словах признаков разжигания розни, то есть это не «язык вражды». Зато депутату Сейма Валерию Агешину, который обратился в полицию по поводу высказывания Дзинтарса, пришли по электронной почте угрозы от руководителя так называемого «Народного трибунала» Линарда Грантиньша — гражданина Германии латышского происхождения, который написал: «Ты и твои собратья по народу в ближайшее время получите то, что заслужили. Нельзя встретить ни один народ, который высказывался бы о русских позитивно». А потом добавил надпись: «Musor Agešin: čemodan, vokzal, zemļa ciļinnaja». И это тоже не «язык вражды».
Или вот известный политик из правящего большинства Сейма Латвии Артис Пабрикс в бытность министром обороны нес околесицу о готовности России «отсечь балтийский регион от остальной Европы» с помощью «Искандеров». Премьер-министр соседней Литвы, лидер правящей Социал-демократической партии Альгирдас Буткявичюс, наоборот, говорил, что в связи с появлением «Искандеров» в Калининградской области «никаких угроз ни Литве, ни Латвии нет», но такое высказывание не укладывается в концепцию ненависти. Или вот еще Пабрикс говорил: «Мы с 1940 года рады немецкому сапогу на латвийской земле». А о мемориале освободителям от фашизма в Риге, который Национальное объединение хочет снести, Пабрикс сказал: «Этот памятник — ни что иное как „совковятник“, ведь рядом с ним собираются люди, которые все еще живут в Советском Союзе и советской системе». Очень толерантное европейское отношение. И даже часть чистокровных латышей он оценил так: «Увы, у нас есть не только латыши русского происхождения, которые живут в СССР. Это касается и многих латышей латышского происхождения. Может, они 9 мая не ходят к „совковятнику“, но они живут с советским мышлением…».
В Латвии это, конечно, не является «языком вражды». Как и обвинения чуть ли не в государственной измене тех политиков республики, которые поддерживают стремление русских хотя бы в местах компактного проживания разрешить пользоваться русским языком как официальным. В Латвии есть регионы, где староверы живут испокон веков, им даже ярлык «оккупанта» при всем желании не приклеишь. Это коренные жители, и их просьба в точности соответствует Рамочной конвенции Совета Европы о защите нацменьшинств, разрешающей использовать языки нацменьшинств в местах компактного проживания. Референдум о статусе русского языка показал: в некоторых регионах, именно староверческих, за русский язык проголосовали 90 и даже более процентов. Но нет — демократия по-латышски предполагает обвинения инициаторов референдума в антигосударственном заговоре, а не выполнение законных просьб. И такое унижение староверов — тоже не «язык вражды».
А что же тогда язык вражды? Память о победе СССР над Гитлером. Спор по поводу того, была ли «советская оккупация» в Латвии. Требование сохранить русские школы. Возмущение парадами эсэсовцев. А также возмущение возмущением националистов, недовольных, что русские хотят жить как русские.
Председатель комиссии Инара Мурниеце из Национального объединения так объяснила необходимость понятия «язык вражды»: «Сейчас при посредничестве подконтрольных Кремлю СМИ в Латвии пытаются реализовать идеологическое влияние. Здесь надо считаться с серьезными последствиями».
Понятие «язык вражды» хотят внести в 78-ю статью закона, предусматривающего наказание за разжигание национальной, этнической и расовой вражды. То есть именно за то, за что, по идее, следовало бы привлечь некоторых латвийских радикалов. А на самом деле хотят привлекать их оппонентов — местных общественников, журналистов. Возможно и российских.
Поводом для предложения внести в закон понятие «язык вражды» стал скандал вокруг Первого Балтийского канала (ПБК) — латвийского ресурса, использующего и передачи российского Первого канала. 4 октября прошлого года на ПБК вышла передача Алексея Пиманова «Человек и закон», участники которой опровергали официальную литовскую версию о трагических событиях 13 января 1991 года в Вильнюсе. Тогда у телебашни погибли 13 защитников свободы и офицер «Альфы» Виктор Шатских, которому выстрелил в спину неизвестный. И вот участники передачи, в том числе бывший командир той прибывшей в Вильнюс группы «Альфа» Михаил Головатов, утверждали: советские военные не стреляли. Погибли люди от рук неизвестных провокаторов. Литовской стороне, придерживающейся официальной позиции, слова не дали. Из-за этого в Литве Первому Балтийскому каналу на три месяца запретили рестрансляцию любых российских передач, не только «Человек и закон», но и «Вечерний Ургант», «Минута славы», «Поле чудес» и других. Всех.
А в Риге против Первого Балтийского канала, который элиты Литвы и Латвии считают носителем вредных идей, попытались завести уголовное дело за разжигание межнациональной розни. Но полиция безопасности не нашла состава преступления. Вывод был такой: телеканал нарушил нормы закона об электронных СМИ, так как в сюжете было представлено мнение лишь одной из сторон конфликта, но за такое нарушение предусмотрена только административная ответственность. Канал оштрафовали. Однако и по мнению латвийской госбезопасности он является инструментом «мягкой силы» России, но закон не квалифицирует это как преступление.
Вот тогда Национальное объединение сильно рассердилось. «Мы спросили — в ходе какой процедуры и как вы пришли к такому анализу? Запрашивалось ли мнение экспертов, проводился ли анализ картинки, звука, текста? Ответ мы не получили», — возмущенно заявила Инара Мурниеце.
О том, что концепция противостояния «мягкой силе» России активно разрабатывается в кулуарах латвийской власти, говорит и заявление нового министра обороны, казалось бы, прагматичного политика от Союза «зелёных» и крестьян Раймонда Вейониса, поставленного вместо экзальтированного Пабрикса. «Нам следует противопоставить инструмент, чтобы „мягкая власть“ России не могла здесь свободно действовать, и это вопросы патриотизма, национальной идентичности», — сказал он.
Итак: не дискуссии, а запреты. Иному мнению хотят противопоставить понятие «язык вражды». Интересно, какой окажется правоприменительная практика, если это понятие введут в законодательство? Тронут ли «своих»?