Рядом со Сталиным

Кто он, чем прославился? Впрочем, никакой славы этот человек не сникал, однако достоин того, чтобы о нем вспомнили, ибо пик его работы на ответственном посту пришелся на трагический сорок первый. В октябре того ужасного года немцы не то, что рвались к Москве, они были у ее ворот, и казалось, что танки с крестами на броне вот-вот появятся на Арбате, улице Горького, у Кремля…

В те осенние дни Пронин обрел популярность. Но она была вынужденной. Когда германские самолеты каждый день бомбили город, артиллерийская канонада была слышна на окраинах столицы, и ее жители готовились к самому худшему, руководители Советского Союза словно растворились в мрачном октябрьском ненастье. Угрюмо молчал, как в июне сорок первого, Сталин, не подавал признаков жизни Молотов, ничего не было слышно о Кагановиче, Берии, Ворошилове и других славных наркомах.

То ли они все насмерть перепугались, то ли мучительно, не находя выхода, обдумывали сложившуюся ситуацию. А невысокого роста плотный человек в пальто, с нахлобученной на бритую голову кепке, работал. Он появлялся нa зaводaх, фабриках, железной дороге, бывал там, где замерзшие, насквозь мокрые от дождя москвичи рыли окопы. Он упоминался беспрестанно — Пронин сказал, Василий Прохорович подписал, председатель Моссовета помог. И 18 октября 1941 года, когда, по сути, беззащитную Москву захлестнула паника, по радио выступил тоже он, Пронин. Его речь, при всей своей простоте и безыскусности, помогла москвичам стряхнуть оцепенение, отринуть страх, поверить, что город можно отстоять.

…Пронин родился в крестьянской семье, обитавшей в деревне Павлово Рязанской губернии. Как и многие, после революции ринулся в Москву. Выучился на токаря, трудился на фабрике «Свобода». Был комсомольцем, вступил в партию.

Пронина, когда он уже работал секретарем парткома на Втором часовом заводе, приметил Никита Хрущев, в то время первый секретарь Московского областного комитета ВКП (б). Тогда по карьерной лестнице взбегали быстро, ибо вакансии возникали часто — кого повышали по службе, а кого сажали или расстреливали. Но те, кто занимал их места, могли в одночасье рухнуть в пропасть…

Пронина же судьба хранила. В апреле 1939 года его, в то время первого секретаря Ленинградского райкома ВКП (б) Москвы, неожиданно пригласил в Кремль Молотов. У Пронина — душа в пятки. Тем более, встретил его хозяин кабинета сурово. Поздоровался, ничего объяснять не стал, велел идти за собой. Пришли в другой кабинет, куда входить все боялись.

«Сталин встретил меня по-деловому, — рассказывал спустя много лет Василий Прохорович. — Подробно расспросил о проблемах Москвы, напомнил о провале завоза овощей и картофеля осенью 1938 года — тогда столичные власти сумели запасти всего 40 процентов необходимого. Я, конечно, знал, что виновные в срыве заготовок были сняты с работы и осуждены.

Сталин, сообщив, что меня рекомендуют председателем Моссовета, жестко посоветовал, лучше сурово наказать двух-трех безответственных работников, чем подвергнуть лишениям миллионы людей. Это прозвучало серьезным предупреждением".

Перед войной шла реализация генерального плана реконструкции Москвы. Пронину часто приходилось сопровождать Сталина, который почти каждую неделю объезжал стройки Москвы. Вождь не слушал советов, сам решал, на какой объект ехать.

По словам Пронина, еще с 1940 года началось перепрофилирование многих десятков заводов столицы на выпуск военной продукции, укреплялась противоздушная оборона. Под бомбоубежища приспосабливались станции метро — для этого по тоннелям прокладывали водопроводы, телефонные и электрические кабели, устраивалась дополнительная вентиляция. Строились новые укрытия от воздушных атак. В общем, к войне готовились еще с тех времен, когда дружба с Германией была в зените…

В октябре сорок первого на Москву падал черный снег. Это был пепел от множества костров — повсюду сжигали партбилеты, документы, фотографии, портреты руководителей страны. Остервеневшие люди разбивали витрины магазинов, разбивали двери складов. Тащили все, что могли, не обращая внимания на перепуганных милиционеров.

По бульварному кольцу к Ярославскому шоссе двигались нескончаемые вереницы людей. Они тащили чемоданы, тележки, детские коляски, наполненные вещами. Трамваи были переполнены, ехали даже на крышах вагонов.

«16 октября мне позвонил первый секретарь Щербаков Московского обкома ВКП (б) и предложил поехать с ним в НКВД к Берии, — вспоминал Георгий Попов, занимавший пост второго секретаря. — Когда мы вошли в кабинет Берии, он мрачно сообщил: „Немецкие танки в Одинцове“».

После этого Берия и Щербаков уехали на совещание к Сталину. Вернувшись, первый секретарь объявил Попову: «Связь с фронтом прервана. Эвакуируйте всех, кто не способен защищать Москву. Продукты из магазинов раздайте населению, чтобы не достались врагу. Всем выплатить денежное пособие в размере месячного заработка…»

Но есть и другая версия — что не Щербаков выдвинул эту инициативу, а Микоян, который был председателем Комитета продовольственно-вещевого снабжения Красной армии. С этой просьбой он обратился к Пронину. И тот немедленно начал действовать.

В середине октября всем работающим москвичам выдали еще одну, внеочередную зaрплaту. Кроме того, были двaжды отовaрены кaрточки. Но это еще не все — каждый горожанин получил по двa пудa (!) муки. Вот оно, спасение для людей, не представлявших, как им придется жить — и придется ли вообще? Врaжеские позиции находились совсем рядом, возможно, предстояли уличные бои, а, значит, могла нарушиться вся жизнь огромного мегаполиса.

Есть еще одна версия. Мол, Пронин, не дожидаясь приказа, решил действовать на свой страх и риск. И за это ему потом чуть здорово не попало. А могли и вообще к стенке поставить.

Но в любом случае этот человек сделал огромное дело. Он накормил Москву. Голода, во всяком случае, отчаянного, в столице не было. Хотя, конечно, многие люди были истощены. Хорошо еще, что большая часть населения к тому времени эвакуировалась…

«В ночь на 19 октября состоялось заседание Государственного комитета обороны, — вспоминал Пронин. —  Там предстояло обсудить один вопрос: будем ли защищать столицу? Когда собрались в комнате, откуда предстояло идти в кабинет Сталина, Берия принялся уговаривать всех оставить Москву. Он был за то, чтобы сдать город и занять рубеж обороны на Волге. Маленков поддакивал ему. Молотов бурчал возражения, остальные молчали. Причем я особенно запомнил слова Берии: „Ну, с чем мы будем защищать Москву? У нас же ничего нет. Нас раздавят и перестреляют, как куропаток“».

Но, в конце концов, приняли решение защищать Москву. Сталин сказал: «Пронин, пиши». Тот взял бумагу и карандаш, а Сталин начал диктовать: «Сим объявляется…». Это было постановление ГКО о введении в Москве осадного положения.

За четыре дня до этого, 15 октября, вышло другое постановление — «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы». Дух и содержание того документа не оставляет сомнений, что столицу готовились сдавать.

Собирались эвакуировать иностранные миссии (это было сделано), Президиум Верховного Совета, правительство. Сталин собирался уехать «завтра или позднее, смотря по обстановке».

В том постановлении есть красноречивый фрагмент: «В случае появления войск противника у ворот Москвы, поручить НКВД — т. Берию и т. Щербакову произвести взрыв предприятий, складов и учреждений, которые нельзя будет эвакуировать, а также все электрооборудование метро (исключая водопровод и канализацию)».

Итак, за три дня все изменилось. Принято считать, что это произошло лишь благодаря воле Сталина, который вдруг стряхнул оцепенение, взялся за дело и вдохновил своим примером других. Но почему он так долго наблюдал за преступной инертностью и безволием своих подчиненных? Не потому ли, что мысленно соглашался с ними — дело проиграно. Ведь Берия, по словам Пронина, открыто уговаривал своих товарищей сдать Москву. Наверняка такие мысли были и других. И вождь знал о таких настроениях…

В Москве стали наводить порядок. Открылись магазины, на прежние места возвратились милиционеры, которые взялись за бандитов и мародеров. В городе появились даже такси.

Но почему власти так долго и безвольно наблюдали за происходящим? И отчего вдруг спохватились? Ответы на эти вопросы хранят документы, надежно упрятанные в секретных архивах…

Спустя месяц с лишним, 25 ноября, Пронин отправил записку Сталину, в которой сообщал, что линия укреплений, проходящая от Москвы-реки в районе Рублево через Кунцево, Аминьево-Никольское, Воронцово, Зюзино, Царицыно, Братеево, закончена.

В ближайшие 2−3 дня, сообщал председатель исполкома Моссовета, завершается линия, идущая по северной части города: Рублево-Павшино, Красногорск, Химкинское водохранилище, Оруниково, Лианозово, Подушкино, Мытищи.

Всего построено укреплений: 1428 артиллерийских и пулеметных ДОТов и ДЗОТов, 165 километров противотанковых рвов, поставлено 111 километров трехрядной колючей проволоки и большое количество баррикад и противотанковых ежей…

Странно, что вся эта огромная и необходимая работа была проведена лишь в конце ноября, когда наступление вермахта, по сути, захлебнулось. Почему заслон на пути врага не был поставлен раньше, приходится лишь гадать…

Когда немцев отогнали от Москвы, Пронин снова исчез из вида. То есть, он работал, но — в обычном режиме. Как и весь большой город, который был ему доверен.

Василий Прохорович прожил долго — немного не дотянул до девяноста лет. Мемуаров не оставил, а жаль. Иначе людям, описывающим трагическое военное время, не пришлось бы ставить столько вопросительных знаков. Впрочем, Пронин был из того поколения людей, которые не привыкли откровенничать.