Корреспондент на поле боя

Информация о происходящем в Новороссии часто оказывается противоречивой. О том, кому и чему можно верить в условиях информационной войны — корреспондент Lifenews Михаил Фомичев. В своем интервью Пресс-центру Новороссия Фомичев рассказал о том, почему видео с казнями журналистов в Ираке могут быть режиссерской постановкой, для чего украинским военным лучше представляться сотрудниками зарубежных изданий и какие уроки стоит извлечь из гибели Андрея Стенина.

— Существует мнение, что канал Lifenews, на который вы работаете — прокремлевский. Скажите, в чьих интересах и для кого делаете свою работу лично вы?

— Мы готовим сюжеты, опираясь на свое видение, у нас полная свобода выбора тем, согласования с редакцией минимальны. Должен сказать, что на федеральных каналах гораздо меньше свобод, чем у Lifеnews. Да, у нашего канала есть свои особенности, но, в целом, в качестве новостного СМИ он достаточно «цепко» работает. И это главное для ТВ, это интересно зрителям. Есть момент, что на нашем канале смешиваются политические сюжеты, сводки из Новоросссии со светскими новостями в духе «кто что съел и кто с кем спит». Такой микс мне лично не очень нравится, но это типичная история для всего телевидения. За исключением, пожалуй, таких новостных каналов, как Россия 24. Это действительно делается для привлечения аудитории. Но любое событие всегда подкреплено видеоматериалом, если вы заметили.

— Очень часто приходится сталкиваться с противоречивой информацией, которая поступает из Новороссии. Как быть простому обывателю, кому и чему верить? На ваш взгляд, насколько представление о Новороссии, которое существует у российской аудитории, соответствует реальному положению дел?

— Тут надо учитывать, что идет информационная война и нужно верить только тому, что видишь сам, если невозможно иметь дело с оригиналом, с первоисточником. Все остальное надо делить надвое. Обычному зрителю, в первую очередь, надо верить картинке, хотя одни и те же разрушения можно показывать как нанесенные и той, и другой стороной - в зависимости от того, кто об этом сообщает. Чтобы понять, как было на самом деле, нужно знать места дислокации войск и их позиции. Но простым людям, бывает, конечно, сложно разобраться. Я сам, когда сидел в офисе и смотрел новости из Новороссии, видел лишь поток перетекающих друг в друга штампов, помноженных копипастными сайтами.

Что касается информационных вбросов: я сначала с большим доверием относился к информации от блоггера Эль Мюрида (Анатолия Несмеяна), все это выглядело очень правдоподобно, до тех пор, пока я сюда не приехал. В текстах у него есть «опасные» 50% процентов реальных фактов, все остальное нельзя назвать иначе, чем фантастическим сочинительством. Но понять границы между правдой и этим бредом невозможно, и хочется ему верить. Я также не знаю, насколько все эти высказывания, которые появляются сейчас в сети, принадлежат Игорю Стрелкову. Но я для себя решил, что не верю этому, пока не будет полноценного видеообращения. Эту фигуру может использовать кто угодно, копья «диванных борцунов» отточены до блеска.

Мой совет — смотрите телевизионные репортажи с места событий, там сложно что-то намудрить, такой чепухой центральные каналы не занимаются. Вот, например, Марат Мусин может с легкостью родить информационный повод… А мы приезжаем на место, снимаем событие, и это видят окружающие, берем комментарии живых людей, здесь нет никакой подтасовки.

— Видеокадры из «горячих точек», не только в Новороссии, нередко оказывались фейками. Информационная война идет не только на новороссийском фронте, но и вокруг Сирии, Ирака. К примеру, на ваш взгляд, можно ли верить нашумевшим роликам с казнями журналистов боевиками «Исламского государства»?

— Для того, чтобы сделать фейк на таком уровне, как в свое время сделал канал Аль-Джазира с видео о взятии Триполи, нужны огромные средства и силы. С нашим бюджетом нереально тягаться со «Спилбергами».

Что касается роликов с показательными казнями американских журналистов, я могу сказать, исходя из своего опыта пребывания в Сирии: на стороне боевиков-джихадистов встречаются конченые отморозки, которые реально способны на такой жест.

Но судя по тому, на какой волне, с каким контекстом и под какие события эти видео раскручены, как они срежиссированы, на кого рассчитаны, можно сделать выводы, что они с большой долей вероятности постановочные. И цель их предельно лаконична — обоснование перед американскими избирателями для операции США против армии ИГИЛ в Ираке и последующее вторжение в Сирию. Все это мазки одной картины, стиль одного «художника».

Кстати, как мне поведали представители сирийских спецслужб, у настоящих террористов есть такая система, что теракт, особенно с работой смертника, не считается выполненным и деньги за заказ не будут выплачены родне, если не сняты на видео все этапы его подготовки и осуществления. Рано или поздно эти так называемые видеоархивы всплывают, и выглядят порой они немного по-другому, чем недавно нашумевшие ролики.

— Какие ваши главные принципы корреспондента — вы стараетесь не вмешиваться в происходящее? Или, все же, предпринимаете какие-то действия, если видите, что людям нужна помощь?

— После стольких войн, на которых я побывал, возникло уже несколько другое восприятие реальности. Это все, что я могу сказать по этой теме. Есть такой фотографический термин - «замыленность восприятия». Я был на пяти или шести войнах, не считая мелких конфликтов — в Сирии, Ираке, на Украине. Не могу сказать, что меня привлекают именно военные конфликты, это моя работа. Так исторически сложилось, что наиболее эффективно работать получается именно в таких условиях. Поэтому нас здесь и держит редакция достаточно долго, мы заранее выезжаем на событие, стараясь предугадать его ход, и мы очень стараемся отработать материал по максимуму.

— Некоторые ваши друзья и коллеги, наверняка, разошлись с вами в оценках событий в Новороссии и на Украине. Как ваша работа отразилась на личных взаимоотношениях?

— Это очень интересный вопрос. События на Украине поляризовали полмира, я не знаю с чем это связано. Но свою позицию не меняю и менять не собираюсь, а те знакомые, которые заняли противоположную позицию, то же имеют на это право. Выбор в данном случае - личное дело каждого, но общаться с коллегами из противоположного лагеря я не считаю для себя интересным и возможным. Реально это все напоминает какое-то вирусное заболевание. Взять одного моего знакомого, бывшего спецкорреспондента «Известий», с которым мы дружили и столько раз ездили в разные горячие точки. Сам он родом из Харькова. Не миновал русофобии и он. В этом месте следует отметить, что эта «болезнь» поражает именно украинцев. Спусковым крючком здесь был Майдан — может, дело в этих ритмических плясках, бесконечном пении гимна Украины или печеньках — неизвестно, но кукловодами спланировано так, что информационный вирус попал в благодатную среду, удобренную и подготовленную за годы независимости Украины. Вся эта русофобия и гипертрофированная ненависть к Путину выросла тихо и незаметно: во время процесса обучения детей и воспитания в школах и детских садах. Работала целая программа.

Я лично не вижу особой разницы между русскими и украинцами, но возник целый пласт молодых людей на Украине, ненавидящих, по сути, свое отражение в зеркале. Весной мы ездили со съемочной группой в Енакиево, на родину Януковича, снимали там школу им построенную, но это неважно. Важно другое: я зашел в кабинет истории и увидел на стене штук 20 незнакомых портретов, оказались — великие деятели Украины, начиная с первых веков. И среди них не было ни одного известного русского исторического персонажа. Все — известные у нас, вероятно, только узкому кругу историков персонажи, которые не оставили и следа в российской истории. В основном — местные украинские князьки. Сознание подрастающего поколения готовилось так, чтобы в нем был купирован целый пласт реальной живой истории, где любое упоминание о русском прошлом игнорировалось, а на его место «садились» воспоминания о несуществующем прошлом.

Или, например, когда я ездил на Украину к своему приятелю в Карпаты, где мы много путешествовали по горам, я видел очень много закрытых военных лагерей, с настоящей военной дисциплиной и несением караульной службы. Он мне тогда объяснил, что это «скаутские» летние лагеря для подростков, где они усваивали бандеровскую идеологию, и таких лагерей было очень много по всей Украине. Когда настало время, дети выросли, взяли в руки бутылки с зажигательной смесью, вся эта социальная машина сработала, паззл сложился.

— Журналисты в Новороссии попадали в плен к СБУ. Некоторые из них, к сожалению, погибли. Были ли у вас случаи, когда опасность угрожала вам? Используете ли вы средства защиты, когда работаете?

— Меня не успели взять в плен, а вот мою машину, правда, расстреляли. Это было на украинском блокпосту между Краматорском и Славянском, я поехал в Краматорск по заданию редакции. Взял с собой фотоаппарат, на блокпосту представился фотографом-фрилансером зарубежного издания, а когда ехал уже обратно из Краматорска, то случилась совершенно непонятная история. Человек, который проверял документы, махнул рукой — проезжайте, но когда мы тронулись с места, проехали 50 метров, по нам открыли огонь, машину изрешетили, пробили мосты и колеса, к счастью, никто не пострадал. Потом нас с водителем полностью обыскали, досконально изучили содержимое фотоаппарата. Меня спасло, что я начал буквально кричать, что по дороге в Краматорск подарил одному из военных блокпоста мультитул, и он обещал меня беспрепятственно пропустить обратно.

Уверен, если бы стало известно, где я работаю на самом деле, все было бы иначе.

Что касается средств защиты журналиста на такой войне как в Украине, бронежилеты и шлемы редакция, конечно, заставляет использовать, но эффективность их больше психологическая, потому что от мины или снаряда они вряд ли помогут, там страдают больше конечности.

— Не могу не спросить вас об Андрее Стенине, фотокорреспонденте РИА Новости, который погиб под Донецком — известно, что вы близко общались. Какие уроки мы можем извлечь из того, что случилось с Андреем?

— Тут можно вынести несколько уроков, и все они будут по-своему бесполезны.

Урок первый — журналист не должен ездить вместе с военными. По идее — не должен. Но в том месте, где погиб Андрей Стенин, было обнаружено еще пятнадцать-двадцать машин с мирными жителями, целыми семьями, которые бежали из-под обстрелов. Все эти автомобили были расстреляны и разграблены, и если бы Андрей поехал с гражданскими, то его тоже могли расстрелять. Еще один урок — надо больше доверять своей интуиции, обращать внимание на «знаки».

С другой стороны, Стенин погиб тогда, когда он еще при жизни навязчиво стал напоминать мне образ главного героя из фильма «Мертвец». Несколькими днями ранее Андрей поехал снимать с какими-то отмороженными ополченцами то, что снимать бессмысленно и вряд ли оправданно, тем более что на фотоаппарат — позиции и передвижение украинских войск. Мы с ним переписывались каждый день, я ему сказал: «Андрюша, зачем ты едешь туда, ты там ничего не снимешь, тебя снять будет гораздо проще». Как мне показалось на тот момент, Андрей потерял некую отстраненность наблюдателя и откровенно начал кататься по самому «лезвию бритвы». С моей точки зрения, эффективность такого катания не велика, потому что, когда начинается реальный бой, снимать уже невозможно почти ничего, надо прятаться в укрытии. Как показывает практика, война в Новороссии — это, как правило, перестрелка с длинных дистанций, стороны не приближается друг к другу ближе двух-трех километров, здесь мало атак пехотинцев, в основном это дуэль бронетехники — танков, гаубиц, артиллерии, минометов и тяжелых пулеметов.

Андрюхе всегда бесполезно было что-то говорить, советовать, он был аутичным, необщительным человеком, его мало интересовало мнение окружающих. Он весь — это работа, кадры, которые он считал, станут великими. Подозреваю, он видел себя современным Робертом Каппой.

Фото: Андрей Стенин