Куда все пропадает

Каждую неделю мне приходится ездить по Старопименовскому переулку в сторону Тверской. Машины движутся медленно-медленно, пробка, и минут пять я обязательно провожу на углу с Воротниковским, где стоит двухэтажный, неизвестно каких годов старый дом.

На втором этаже — вечно закрытое окно дешевого офиса, а за ним, как всегда, трещащие потолочные лампы, кондиционер, чей-то письменный стол, и наверняка говорят что-то вроде: Паш, ты можешь мне быстро годовой отчет скинуть?

Но мне нравится это окно.

И мне нравится думать, что когда-то давно — оно было открыто.

Окно, выходящее на маленькую площадь, образованную слиянием двух переулков, открыто настежь, а в самих переулках нет никакой пробки, одна блаженная, теплая, воскресная тишина, и в комнате за окном нет еще офиса, и не трещит лампа на потолке.

Лампа там — совсем другая, с темно-красным абажуром, да и та не горит — солнечный день, вот и не горит, а на диване у окна лежит влюбленный молодой человек.

У молодого человека нет внешности, как и у теплых, солнечных переулков нет определенной эпохи, поэтому я не могу, к сожалению, рассказать, как он одет, этот молодой человек, чисто ли выбрит, хорош ли собой, и почему отсутствуют автомобили — потому что день нерабочий или потому что их еще не изобрели — непонятно, словом, нет в этих моих мыслях исторической или портретной ясности, да и не надо, какая разница, если влюбленный молодой человек — счастлив.

А счастлив он, потому что буквально вчера вечером оказался на шумном празднике — может быть, это был его собственный день рождения, двадцать пять лет, например, ему исполнилось, или тридцать, длинный грязный стол, бутылок много, закуски мало, кто-то пляшет, кто-то спорит ожесточенно (о чем — не скажу, нет, повторяю, у этого дня ни года, ни вообще конкретного времени), кто-то уже собирается драться, а кто-то мирит тех, кто собирается драться, идеальный день рождения, у всех такой хоть один раз, да был, вот и у этого молодого человека случился, но это еще не все.

Перед самым началом пьянства его приятель, который должен был вот-вот появиться, спросил — а что если я приду с дамой? — ну что ты, конечно, — нет-нет, ты не понял, я тебе приведу даму в подарок, — о, даже так? — даже так, тебе понравится, уж я-то знаю, что тебе нравится!

И это правда.

У всех есть такой приятель, который хорошо знает, что им — этим «всем» — нравится, хоть они и скрывают. Знал и этот.

Пришел — и привел.

Когда дама была приведена, молодой человек уже так хорошо выпил, что длинный грязный стол стал еще длиннее, сильно расплывшись и слегка дрожа в воздухе, да и гости — и те, что спорили, и те, что плясали, и те, что хотели драться, — слиплись в единую праздничную массу, радостную, но неразборчивую. Вообще, многое стало к этому моменту неразборчиво, непонятно, вот и речь молодого человека тоже сделалась местами непонятной, к примеру.

И только одно было понятно.

Приятель был прав.

И молодой человек начал действовать.

Прежде всего, он попытался заговорить с ней о чем-то культурном, о чем-то вежливом и отвлеченном, но это у него не получилось, потому что слова разъехались в разные стороны, а смотреть на нее было намного интереснее, чем говорить.

Зато потом он решительно сел с ней на один стул. Она почему-то не возразила.

Стул решил было сломаться.

Таинственным усилием он успокоил стул.

Собрав последние остатки связной речи в короткие фразы, он перешел к самому главному.

Оставив их на секунду, посоветую: всегда переходите к самому главному сразу. Кто этого не оценит — пусть сразу встанет от вашего длинного, грязного, праздничного стола, да и пойдет себе домой.

За одну минуту он сообщил ей, что жить без нее он уже не в состоянии, что этой ночью она никуда уже от него не уйдет, и много чего он еще успел сообщить за минуту, сплошные банальности, конечно, но тот, кто считает, что в такую минуту нельзя говорить банальности, пусть тоже встанет, да и уходит домой, прочь от вашего длинного, грязного, праздничного стола.

А что же дама сказала в ответ?

Ничего не сказала, только бровь подняла.

Это было последнее, самое важное, то, от чего он совсем потерялся, — как она весело и удивленно поднимает бровь в любой неожиданной ситуации.

Другой ответ был уже не нужен.

Гости перепились, и частично попадали под грязный стол спать, а частично пропали, день рождения кончился, оставив на своем месте только одного приятеля, нет, не того, совсем другого, — славного, бородатого, творческого человека, который допраздновался до того, что начал протяжно, монотонно выть, при этом раскачиваясь и глядя в никуда.

Дама даже не подняла бровь, на это глядя.

Вероятно, она привыкла к творческим людям.

Занавес, темнота, пауза, они идут по безымянной улице, идут почему-то к ее подруге.

Подруга, возможно, всплыла как своего рода жест сопротивления — нет, мол, я так не могу, я должна сейчас зайти к подруге!

Отлично, мы вместе пойдем.

Упорство — отличное свойство, жаль, что оно обыкновенно просыпается в людях как раз тогда, когда все прочие свойства их хрупкой натуры расплываются и слегка дрожат в воздухе, одно только упорство и остается.

Занавес, темнота, пауза, дом подруги.

Еще одна речь, уже почти неразборчивая, и не на минуту, а часа на полтора, и не для нее одной, а еще и для подруги, и тоже сплошные банальности, дескать, я встретил ее и… но, напоминаю, если кому не нравятся банальности в этот решительный час, тот пусть встает и идет домой и т. п.

Занавес, темнота, пауза.

Не многовато ли занавесов, не многовато ли пауз и темноты?

Отвечу так: если вы уже почти не разговариваете и едва ходите, но при этом по уши влюблены, то — в самый раз.

Но теперь все увертки и оправдания оставлены, и они идут к нему домой, на тот самый второй этаж в Старопименовском переулке.

Точнее, она идет, и его тащит, а он все еще что-то пытается произнести.

Про любовь, само собой.

Но возникает проблема: его сильно тошнит.

Разумеется, в современном мире тошнота как образец нелепого поведения среди романтических декораций — намертво закреплена за дурными американскими комедиями, и все об этом отлично знают, но ничего нельзя поделать с тем, что она тащит его к нему в квартиру в Старопименовский переулок, хотя нет, время от времени он начинает идти сам, и даже уверенно, руками машет, — и все-таки его тошнит.

-Ты даже не можешь себе представить, какое это счастье, что я тебя встретил! — и побежал, шатаясь, куда-то к забору.

-Ты даже не можешь себе представить, какая это редкость, когда все так совпадает! — и побежал, шатаясь, куда-то во двор.

Как неприятно, должно быть, было этой даме от такого пьяного позора, может подумать кто-то из тех, кому давно уже пора встать и идти домой и т. п.

Плохо вы знаете эту даму!

Кроме того, она привыкла к творческим людям.

А на творческих людей жаловаться бесполезно.

Глядя на них, можно только бровь весело и удивленно поднять.

И вот они пришли домой.

А то, что было дальше, то, для чего в русском языке все равно не существует подходящих выражений, ведь какие ни возьми выражения, все окажутся или пошло-сладкие, от которых тянет бежать под забор, или точные, но сугубо непечатные, так вот, то, что произошло дома, описывать в любом случае не придется, потому что молодой человек был до того пьян, что не имел шансов запомнить что-либо, кроме того, что он был счастлив, а придумывать за него такие важные вещи — было бы преступлением, ну или просто враньем, а это хуже всего.

Жизнь в подобные моменты больше всего похожа на плохой эротический фильм, — да, тот, где играет томная музыка, сыгранная на самом дрянном синтезаторе, — и потому достаточно будет вообразить себе этот фильм, но только с той поправкой, что когда вы внутри него — о, как вам нравится дрянной синтезатор!

Пусть бы он играл подольше.

Но долго ничто не длится.

Даже самый счастливый, может быть, в жизни день.

Да и ночь, в том числе.

Ночь ушла, ушла утром дама, быстро собравшись, и пришел второй день, уже второй, теплый, воскресный, — дни рождения разумно праздновать в субботу, — тот самый ленивый день, когда угол Старопименовского и Воротниковского переулка был пуст, и только ветер покачивал дерево за открытым окном второго этажа, где лежал и дремал влюбленный молодой человек, а почему было пусто, почему так хорошо тогда было, сказать невозможно, ведь нет никакого «тогда», этот воскресный день, как уже заявлялось, не имеет ни датировки, ни твердой причинно-следственной связи, почему он пришел — неизвестно.

Просто он был, да и все.

И молодой человек тоже просто лежал, да и все, лежал и планировал, что сейчас он волшебным образом окончательно встанет, нет, сначала проснется, а потом уже встанет, и опохмелится, а вечером снова придет дама, ведь если кто-то подумал, что любовь молодого человека была того рода, что протрезвел — и прошло, то ему пора встать и идти домой и т. п.

А уж если кто-то подумал, что эта дама была из тех, что утром собираются и уходят навсегда, презирая молодого человека, оставшегося на диване, то плохо вы знаете эту даму!

Дама вечером вернулась обратно.

И даже, наверное, весело и удивленно подняла бровь, когда пришла.

Хочется еще как-нибудь продлить эту историю.

Хочется еще как-нибудь продлить эту застрявшую в пробке минут на пять мысль.

Но дело в том, что машины медленно-медленно, но все-таки движутся по направлению к Тверской, и жизнь тоже движется, невозможно продлить то, что наотрез отказывается продлеваться, и на смену самому счастливому дню идут другие, но и они быстро пропадают, и вообще все пропадает, и молодой человек, и его диван, и лампа с темно-красным абажуром, и дама тоже пропадает, она просто обречена пропасть, ведь их невозможно выносить слишком долго, этих творческих людей, все они рано или поздно начинают протяжно и монотонно выть, раскачиваясь в воздухе и глядя в пустоту, а это трудно терпеть, но и этого мало, вслед за дамой начинает исчезать, превращаться в придуманную, никогда не случавшуюся, как сюжет плохого эротического фильма с дрянным синтезатором, и вся эта история — и день рождения с грязным столом и двумя приятелями — проницательным и музыкальным, — и стул, который сделал одолжение и не сломался, и возникшая в качестве увертки подруга, и тошнотворный забор, и ночь, и утро, и второй день, и сама квартира в Старопименовском переулке куда-то пропадает, становится офисом с кондиционером и Пашей, которого просят быстро скинуть годовой отчет.

А самым последним пропадает окно.

Точнее, его закрывают, и больше уже не открывают, и даже не помнят, что когда-то оно было распахнуто настежь в блаженную, воскресную тишину, ведь жизнь — она как машина в пробке, это только кажется, что она стоит на месте или еле движется, а она ка-ак вдруг поедет, и все быстрее, и уже почти летит.

Фото: Виктор Великжанин и Анатолий Морковкин / ТАСС