«Черные береты» первыми столкнулись с майданными технологиями

Во время Всесоюзного референдума 17 марта 1991 года рижский омоновец Андрей Гончаров был уверен, что защищает закон и правое дело, что удастся отстоять выбор того народа, который тогда назывался советским. Он до сих пор считает, что исторический вектор перенаправили неестественным путем.

— Отряды ОМОН появились в 1988 году. Перестроечные времена диктовали этим спецподразделениям соответствующие задачи: обеспечение безопасности на митингах, борьба с организованной преступностью, противодействие захвату заложников и т. д. Но напомню: рижский ОМОН создавался в СССР, стоял на страже советских законов, принимал советскую присягу. И когда на территории Латвийской ССР началась «война законов», мы действовали в соответствии с законами государства, которому присягали. В Латвии происходил общественный раскол по линии — выйти из состава СССР или остаться. Мы были на стороне советской власти. На референдуме 17 марта 1991 года большинство граждан проголосовали за сохранение Советского Союза. Поэтому мы были верны не только идеалам советской власти, но и интересам государства.

«СП»: — Кстати, об отношениях рижских омоновцев с государством. Юридический казус заключался в том, что СССР еще существовал, независимость Латвийской Республики он еще не признал, а вы уже были вне закона на ее территории…

— Вскоре после подавления августовского путча мы вынуждены были покинуть свою родину, с семьями выехали в Россию. Здесь нашим ребятам предоставили возможность продолжить службу. То есть в Тюменском ОМОНе, который организовался на основе нашего отряда.

Да, был межеумочный период… В Тюмень наши ребята прибыли 1 сентября 1991 года (до этого отряд держал оборону на своей базе, пока руководство Латвии требовало сдаться). А независимость Латвии была признана Государственным Советом СССР 6 сентября.

Ну, и была абсолютно необъяснимая история с задержанием Сергея Парфенова, заместителя командира нашего отряда. Он чуть больше месяца прослужил в Тюмени. И в октябре 1991 года был задержан и выдан латышам. Отсидел почти два года. Это вообще нонсенс был: тогда еще гражданина СССР выдать другому государству! Только в 1993 году, под нажимом парламентариев, удалось переиграть этот сценарий. Латыши выдали Парфенова России, чтоб он здесь досиживал. И после этого его помиловали.

«СП»: — Как сложились судьбы рижских омоновцев после 91-го?

— По-разному. В прошлом году Тюменский ОМОН отметил 25-летие. Кто-то ездил воевать в Абхазию (на стороне абхазов), в Приднестровье (на стороне приднестровцев), в Югославию (на стороне сербов). А кто-то вернулся в Прибалтику, раскаялся.

В Латвии разыскивали более 60 бойцов из нашего отряда. Из них полтора десятка были привлечены к суду, находились под подпиской. А остальные были в розыске, причем семерым при задержании сразу светил арест. Из того списка четверых до сих пор ищут, несмотря на срок давности — и по рижским, и по вильнюсским событиям (с вильнюсским ОМОНом мы контактировали, обменивались опытом). По рижским событиям, кажется, двенадцать человек были осуждены условно.

Но один товарищ, Михайлов (Никулин), был осужден и получил пожизненное по делу о расстреле таможенников в Мядининкай. Мне кажется, до конца литовцы не захотели расследовать это дело, всё повесили на рижский ОМОН. Это легче было сделать, чем проводить объективное расследование.

«СП»: — А какова ваша версия? В исторической хронике 31 июля 1991 года два события стоят рядом: ночной расстрел литовской таможни в Мядининкай и встреча Горбачева с Бушем в Москве, подписание Договора СНВ-1…

— Давайте пойдем от противного. Зачем рижским омоновцам просто так расстреливать таможенный пункт с людьми? До этого мы около двадцати таких точек разгромили. Сжигали бытовки, машины переворачивали, с людей форму сдирали. Потому что таможенники действовали вопреки советским законам, а мы эти законы выполняли. Всё — в соответствии с приказом министра внутренних дел Пуго. И зачем бы кому-то из нас понадобилось расстреливать таможенников, брать на душу этот грех?! Чтоб московские следователи нас арестовали за это? Убийство одного и более лиц — это, в принципе, «вышка» по тем временам. Зачем? Смысл какой? Против себя настраивать мирное население? В голове не укладывается. Эксцесс исполнителя (например, люди напились и пошли стрелять) — тоже очень сомнительно. За употребление у нас сразу отстраняли от службы. Строго всё было.

Это была чья-то подстава. Наши автоматы все были отстреляны. И было показано, что не из наших автоматов это сделано. И тут напрашивается аналогия с Майданом, с «Беркутом».

Сейчас, много лет спустя, чтобы дело не повисло в воздухе, литовцы решили до конца отработать «рижскую версию». То, что несколько человек из нашего отряда ездили в Вильнюс, обменивались опытом, не значит ведь, что они участвовали в расстреле литовской таможни… Это чистой воды провокация. Кто за ней стоял — для меня до сих пор это загадка очень большая.

«СП»: — Рига — ваш родной город?

— Да, и я, и многие мои товарищи ощущали ее своей родиной. В 91-м я уезжал оттуда в Питер, где в свое время заканчивал истфак университета. После переезда продолжил службу в органах внутренних дел, а потом в налоговой полиции. Уже когда мы были в розыске, я пару раз ездил в Латвию. Разумеется, с другими документами. Если б приехал под своим именем, меня б там арестовали. Многих из нас там бы с удовольствием «приняли» и осудили. Сейчас уже прошли сроки давности по обвинению в попытке насильственного свержения власти. Слава Богу, что людей тогда не задержали и они не попали в то время под эту статью. И всё равно люди боятся приезжать в Прибалтику, чтоб проведать своих родных. Поскольку, черт знает что у властей на уме.

«СП»: — Доводилось ездить в горячие точки?

— Естественно. И при Союзе, и в 95−96 годах.

«СП»: — В какие-то моменты в Риге тоже становилось жарко. Что происходило на самом деле, как всё это виделось с вашей стороны баррикад?

— Обострение случилось к началу 91 года. Похищали членов наших семей. Настоящая травля происходила. Списки личного состава отряда выставлялись на всеобщее обозрение: на Домской площади, возле парламента, в парках. Любой мог узнать, где живет омоновец, объявленный врагом народа. Увольняли людей, когда узнавали, что их родственник служит в нашем подразделении. Было сильное моральное давление. Кто-то уходил из отряда. Мы таких людей не осуждали. Но основной костяк отряда держался. Потому что все думали, что советская власть победит. Никто не ожидал, что случится путч… и в итоге все усилия по сохранению государства окажутся напрасными.

В Риге было несколько жарких этапов. Когда образовались различные народные фронты и т. п., мы даже защищали парламент от курсантов военных училищ. Это было в мае 1990 года, во время двоевластия и «войны законов» в Латвии. Курсанты пытались штурмом взять парламент. Власти Латвии вызвали нас. И мы защитили парламент.

Но во время «войны законов» невозможно было оставаться в стороне от политики: пришлось бы либо выполнять взаимоисключающие законы, либо не выполнять ни один из них. В этой политической борьбе мы были на стороне советской власти. В январе 1991 года произошли известные события на Бастионной горке, захват Министерства внутренних дел… До сих пор латвийская прокуратура признаёт, что непонятно, кто в нас стрелял. Это была провокация (и здесь опять напрашивается аналогия с «Беркутом»). Просто так, на ровном месте, по собственной инициативе, мы бы здание МВД не захватывали… Когда два наших автомобиля ехали в прокуратуру менять личный состав, нас обстреляли с Бастионной горки и из Министерства внутренних дел. Это сами латыши признают. Вот это и была самая горячая стадия, потому что тогда люди погибли. И второй был момент — это когда мы в августе 91-го получили приказ о захвате основных зданий: телецентр, радио, МВД. Думали, что в республике будет советская власть. Но произошло всё иначе, моментально. Конец путча, начало новой травли, казарменное положение, мы вне закона…

«СП»: — У вас поменялось отношение к Невзорову?

— Очень сильно. В худшую сторону.

«СП»: — Какой был национальный состав рижского отряда?

— Нас было порядка 120 человек — русские, украинцы, грузины, белорусы, латыши. Латышей поначалу насчитывалось 30−35%. Но к моменту гражданского противостояния латышей в отряде осталось процентов десять.

«СП»: — Вы часто проводите аналогии между рижским ОМОНом и украинским «Беркутом»…

— Можно сказать, что «черные береты» первыми столкнулись с «майданными» технологиями. Насколько я знаю, личные данные сотрудников «Беркута» сливались из главка, а потом выкладывались в интернете. У нас примерно то же самое происходило. Все наши данные, с момента создания отряда, были в отделе кадров МВД Латвийской ССР. После раздела копии наших личных дел остались в этом министерстве. Им было очень легко их обнародовать. Это факт подтвержденный: Министерство внутренних дел сдало своих же.

«СП»: — Поддерживаете связь с бывшими коллегами?

— Рижский отряд был дружной единицей. Когда есть мужская дружба, она никуда не исчезла и после того, как отряд прекратил существование. Человеческие отношения остаются. Эти дружеские связи помогают в трудные времена. Например, одного из руководителей отряда, Александра Кузьмина, я всегда добрым словом вспоминаю.

«СП»: — Какие драматические события в истории отряда наиболее запомнились?

— Сама служба в этом подразделении оставила очень сильный отпечаток. Особенно предательство: когда государство бросает на растерзание целый отряд, без всяких гарантий, вне закона. Наверное, это самое драматичное было: когда в молодые годы, полный сил и надежд, остаешься не у дел…

Из событий 91 года запомнился такой эпизод. Мы ехали провожать Невзорова. В то время мы как раз сносили незаконные таможни, установленные между республиками: расчищали дорогу, чтоб граждане могли спокойно ездить и не платить мзду. Это, кажется, было в мае. На эстонской границе нас тормозят местные новоиспеченные пограничники. Хотя они никакими советскими законами не предусмотрены… Мы договорились с ними, что спокойно проедем дальше, а при этом не будет громить таможню. И только потом мы узнали, что у них был установлен пулемет. А им дали приказ нас не пропускать: если мы проедем, то из этого пулемета всех перестрелять. Нам было, конечно, не очень приятно узнать об этом. В той ситуации нас таможенный пункт не интересовал — нам было важно довезти Невзорова до границы РСФСР, до Псковской области. Когда уже обратно проезжали, нам эти эстонские ребята сказали: «Ну, слава Богу, что так всё получилось». А иначе, если б не договорились, расстреляли бы нашу машину…

«СП»: — Расскажите, как вы возили гуманитарную помощь в Донбасс…

— Это не чужие для нас события. (Кстати, тот же Сергей Парфенов, который в начале 90-х отсидел два года в латвийской тюрьме, — родом из Донецка, кажется.) Мы собрали в Питере деньги, купили медикаменты (предварительно согласовывали, что именно нужно) и через Ростов доставили. Это было в августе 2014 года, как раз в тот момент, когда ополченцы отвоевали кусочек территории, на границе. И был проезд более-менее свободный. Мы заехали в Донецк. А оттуда передали груз Мозговому. И потом он подтвердил: всё в порядке, всё получил.

«СП»: — Что можете сказать о сегодняшней Латвии?

— Из прибалтийских республик ей больше всего приходится расплачиваться за политическую глупость. Например, в Литве приняли сразу же «нулевой» закон. Кто хотел получить литовское гражданство, тот его получил. А в Латвии другая ситуация: до сих пор есть граждане, а есть неграждане (так в паспортах и записано). Сейчас Прибалтика вымирает: множество крепких людей уехало либо в Россию, либо в Европу. Рига ощутимо опустела. В Юрмале — голый пляж. Для меня эти перемены разительны, если сравнивать с теми временами, когда я жил в Риге. При СССР в Латвии было 2,6 млн. населения. После независимости оно значительно сократилось. Даже официальная статистика свидетельствует, что там проживает уже меньше двух миллионов человек.