Англосаксы толкают нас в рабство, обещая свободу

Человек отличается от животных, даже самых развитых и близких к нему генетически, разумом: способностью к целеполаганию, то есть к самостоятельной постановке целей, поиском средств их достижения и последовательным приложением разнообразных усилий для достижения задуманного.

Ради комфорта, отказа от ответственности за качественно новые и потому, возможно, ошибочные решения, ради возможности инстинктивного действия по раз и навсегда установленным стереотипам человек все чаще отказывается от разума ради жизни «по привычке». Таким образом, разум человека парадоксальным образом ведет постоянную войну на самоуничтожение, на отказ от самого себя, — до такой степени, что клише психологов, стандартным до издевательств, стал призыв «выйти из зоны комфорта», то есть за пределы устоявшихся привычек, и начать заново продумывать свою жизнь.

Однако в целом человек пока не в состоянии обеспечить себе такой уровень комфорта, чтобы отказаться от разума и саморазвития и вернуться в животное царство. Вероятно, успехи на этом пути в силу своей противоестественности могут быть только разовыми — и сопровождаться чудовищными катастрофами, падением уровня жизни и численности популяции (в миниатюре подобную катастрофу мы видели на примере распада Советского Союза и, вероятно, увидим через поколение в виде превращения пораженного толерастией Евросоюза в Европейский Халифат).

Для реализации возможностей своего разума человеку нужна свобода: без нее он просто не будет иметь возможности ставить себе цели и достигать их. Поэтому свобода — не только главная ценность, но и величайший инстинкт человека.

Именно стремление к свободе, постоянная «проверка на прочность» всех и всяческих границ непосредственно выделяет человека из животного мира.

Даже стремление к познанию не является нашей уникальной особенностью и свойственно, например, крысам. Ученые разных стран не раз повторяли подтверждающий это эксперимент — с одинаковым шокирующим результатам. Популяции крыс создавали идеальные, райские условия, на периферии которых располагался максимально неприятный для них «лаз в неизвестность», в конце которого пролезшую по нему крысу убивали. Через некоторое время в раю не оставалось ни одной крысы: одна за одной они все уходили исследовать неизвестное — и погибали. При этом видеосъемка фиксировала, что крысы ползли по неприятному для них лазу, трясясь от страха и буквально визжа от отвращения и ужаса перед неизвестностью, — но не могли остановиться: их гнал вперед, в данном случае на смерть, неумолимый инстинкт познания.

Согласимся, что у человека этот инстинкт выражен несравнимо слабее, — или, как минимум, успешно подавляется разумом.

Поэтому нашим непосредственным отличием от животного мира является стремление к свободе, пусть даже (как у крыс с познанием) в ущерб себе: только свобода позволяет нам реализовать свою разумность.

100 лет назад наша революция, разрушив окостенелое и зависимое от внешних конкурентов сословное общество, открыла путь к свободе для всего мира. При всей ожесточенности войны с Западом (а так называемая «гражданская война» была в нашей стране, как и сейчас в Сирии, на 90% войной с западной интервенцией), диктатура пролетариата была значительно более демократичной, чем современные и противостоявшие ей буржуазные демократии, и предоставляла несравнимо больше свободы несравнимо более широкому кругу людей. (Либералы и монархисты с пеной у рта отрицают это потому, что простодушно не считают людьми тех, кому дает свободу социализм и даже простое стремление к нему).

Англосаксы сумели приватизировать идею свободы, как и многое другое, — и, приватизировав, извратили и, по сути дела, уничтожили ее: сегодня быть «свободным» в западном, либеральном смысле — значит быть обезумевшим рабом глубоко идеологизированных и полностью отрицающих реальность бюрократов.

И, чем более плотно мы общаемся с представителями «свободного» Запада, тем с большим изумлением мы обнаруживаем свою свободу, пусть и сдерживаемую многочисленными путами и барьерами, — свободу думать, свободу осознавать, свободу говорить, свободу действовать. Преграды нашей свободе находятся вовне нас и потому осознаются нами и являются преодолимыми; у представителей же западной цивилизации преграды свободе находятся глубоко внутри: они стали сущностными чертами их личностей и потому не осознаются и, соответственно, не поддаются преодолению.

Когда же реальность начинает требовать их преодоления, пусть даже под страхом гибели (как мы это видели, например, в миграционном кризисе в Германии), — представитель западной цивилизации решительно и последовательно отрицает реальность, доходя, как мы помним, даже до совершенно искренних извинений перед собственными насильниками.

Однако проблемы Запада остаются его делом, пока он не нападет на нас, и, строго говоря, выгодны нам, так как улучшают нашу конкурентную позицию относительно него.

Чтобы реализовывать смысл нашей собственной жизни, чтобы расширять степени нашей свободы, нам надо прежде всего уяснить ее суть. Ведь свобода — это не формально закрепленное законом право.

Свобода может быть неформальна и, более того, прямо противоречить писаным законам. Цена же законодательно закрепленных прав легко видна из сопоставления с реальностью текста, например, Конституции, — хоть нашей, хоть американской.

Главное в свободе — реальность возможности воспользоваться тем или иным правом (или отказаться от него, если на то будет желание).

В самом деле: чего стоит свобода выбора и самовыражения, когда у вас нет работы (то есть источника средств к существованию и способа самореализации), крыши над головой и жилья? Чего стоит свобода передвижения, если вы стоите по колено в болоте?

Чего стоит свобода слова, если вашего слова гарантированно никто не услышит, а если и услышит, то не поймет?

Свобода — это всего лишь избыток инфраструктуры для реализации соответствующих прав.

Когда, как было в Советском Союзе, вам давали все возможности для получения лучшего в тогдашнем мире образования, сохраняли ваше здоровье (да, в том числе и насильно, — принудительными диспансеризациями и промежуточными медосмотрами), а потом обеспечивали выбор жизненного пути — в зависимости от ваших склонностей. Разумеется, не безупречно, с большими проблемами и огрехами, как и в любом социальном механизме, — но государство и общество были нацелены именно на это.

И у молодого человека (да и уже в зрелые годы) был постоянный выбор возможностей. Он мог уйти в семью и заниматься личными делами. Мог становиться специалистом, или пытаться быть ученым, строить карьеру по общественной, партийной или армейской линии. Мог реализовывать себя в фарцовке или диссидентстве.

Разумеется, общество поддерживало и поощряло далеко не все эти возможности и многие из них так или иначе карало, — но реальных свобод, реальных возможностей было значительно больше, чем признавалось официально.

Социальная катастрофа уничтожения нашей страны, подрыва нашей цивилизации резко сократило возможности реального выбора и, соответственно, сделало наше общество значительно менее свободным, чем был Советский Союз, — по крайней мере, после Хрущева.

Однако стремясь к свободе и расширяя свои возможности (а кризис Запада позволяет нам вновь стать мировыми лидерами в извечном стремлении человека к свободе), мы должны помнить главное: свобода — это не права и не декларации.

Свобода — это избыток инфраструктуры. И тот, кто не обеспечивает себя (а в идеале и других) этим избытком, обрекает себя и своих детей на рабство.

Пало-Альто, Калифорния