Москва глазами переписчика

«Здравствуйте, это перепись населения, будете участвовать?» Мы работаем в одном из спальных районов юго-востока Москвы, «где пятиэтажки не сломал Лужков». Наш участок — 8 домов, то есть 640 квартир. Лифтов здесь не предусмотрено. В бригаде 4 человека, однокурсники одного из столичных вузов. С тяжеленными, разваливающимися на ходу портфелями нам положено таскаться от двери к двери с 9 утра до 9 вечера. 10 дней без выходных и перерывов на обед.

За это каждый из нас получит по 5500 рублей. Как написано в договоре, в эту сумму включены «расходы на транспорт и на питание». После вычитания этих расходов нас можно было бы считать волонтёрами — если бы не одно но. В родном институте нам объявили — «не будете участвовать в переписи — отчислим». Наша будущая специальность — «специалисты по связям с общественностью», но практикой общения с социумом это назвать сложно.

В день — если повезёт — мы переписываем 30−35 квартир. На четверых. Кому-то везёт больше, кому-то — меньше. От профессионализма или навыков общения тут мало что зависит. Москвичи — люди мнительные, трусливые, шарахающиеся от каждой тени. Звоню в очередную квартиру. За дверью — негромкие шаги, сопение, шуршание. «Откройте, пожалуйста, это перепись», — в 5 случаях из 10 признаки жизнедеятельности за перегородкой полностью прекращаются.

Поведение остальных тоже шаблонное — часть граждан пытается поговорить со мной через дверь, некоторые выходят интервьюироваться на лестничную площадку. В квартиру пускают очень немногие. Естественно, требуют предъявить удостоверение, паспорт и атрибутику. При том, что изготовить себе такое удостоверение — 10 минут работы. Особо дотошные звонят начальству, в управу района, выясняют, а вдруг мы самозванцы?

Стоит признать, для подозрительности и недоверия есть определённые основания. Вопросы переписи — очень и очень личные. Особенно — если сопоставлять с предыдущим опросом, который был в 2002 году. В прошлый раз собирали анонимные данные. То есть вопросы были похожие (несколько подробнее выясняли, в каких жилищных условиях обитают россияне), но фамилию имя отчество никто не спрашивал. Теперь — это обязательное условие. В самой анкете ФИО нет — зато у опросника есть обложка, куда мы старательно вписываем имена проживающих в каждой квартире.

Подробные вопросы про образование, работу и даты рождения родственников элементарно вызывают у людей затруднения. Общаемся, кстати, мы в основном с женщинами — российские мужчины разговаривать с переписчиками считают ниже своего достоинства. Как правило, это тётки старшего поколения, лет сорока пяти — шестидесяти. Вообще сложилось впечатление, что Москва в основном населена лицами женского пола предпенсионного и пенсионного возраста. Остальные половозрастные группы существуют в наших «исследованиях» только виртуально — со слов «старшей по квартире». Остальные обитатели квартир на глаза не показываются.

Среди переписываемых достаточно много «бюджетниц» и «работниц органов власти» (вопроса «где вы работаете» нет, зато есть «источник средств к существованию», который почти все понимают буквально). Их не надо уговаривать участвовать в переписи — они лучше нас знают, что требуется государству. Сложилось впечатление, что едва ли не половина женского трудоспособного населения так или иначе связана с работой на органы. «А где я работаю, не скажу», — заявила одна — «Мы подписку давали».

Со временем выявляются кое-какие закономерности. За деревянной, обшарпанной дверью либо никого нет, либо живут пенсионеры. Обстановка внутри квартиры бедная, даже убогая. Старая мебель, которую завезли сюда в год постройки дома, застарелая грязь, неприятные запахи портящихся продуктов, а также лекарств.

Железная дверь — значит, квартира побогаче. Может быть, хозяева даже сделали «евроремонт». В тесных клетушках — а квартиры в домах, которые мы обходим, очень маленькие, «двушки» по 40 квадратных метров — даже свежий интерьер не создаёт ощущения уюта. Это какая-то загромождённость вещами, хламом, предметами быта. Как жаловались в известном анекдоте «кухня в бёдрах жмёт». Развернуться вдвоём — хозяйке и переписчику с портфелем — элементарно негде.

Но больше всего сюрпризов скрывают двери, покрытые «в лучшие времена» каким-нибудь утеплителем. Какая обстановка за ней, заранее не угадаешь. В одном из «наших» подъездов такая дверь будто располосована сабельным ударом. Двумя этажами ниже свою отметку метр-на-метр оставил какой-то местный Зорро.

В управе нас инструктировали — «у нас есть карта „красных“ зон, в которые вам, переписчикам, лучше не соваться». Карту так не дали. Про обещанных с экранов телевизоров участковых милиционеров даже речи не шло. И фонарики зажали — «ребят, извините, они ещё не распакованные». Перепись подходит к концу, а их, видимо, до сих пор распаковывают.

Так или иначе, многие квартиры мы попросту обходим стороной. В нашей переписи не будет таджиков, живущих десятками в съёмных «однушках», как и прочих кавказцев и среднеазиатов. Соваться к ним, во-первых, страшно, даже вдвоём-втроём. Во-вторых, с ними очень сложно работать — отвечают они плохо, не понимают вопросов. В-третьих — в таких квартирах ужасно, запредельно грязно и очень сильно воняет. Стоять по часу, ни к чему не прислоняясь, поминутно борясь с приступами тошноты — дураков нет.

Когда приступали к работе, больше всего было вопросов по пункту «национальность». На практике всё оказалось проще. Людей эта графа интересует крайне редко, на автомате пишешь «русский», не вдаваясь в подробности. Лишь изредка попадаются люди, озабоченные национальной принадлежностью. Одна тётенька просила записать её «чисто русской», хотя потом вспомнила, что в её жилах течёт толика немецкой крови. Другой, молодой парень, потребовал считать его «тёмным эльфом» (раса персонажей фэнтези-сериала Роберта Сальваторе — «СП»).

Есть ещё один тип квартир, в которые мы никогда не заходим. Если обшарпанная дверь от лёгкого стука распахивается настежь, значит за ней, скорее всего, какой-нибудь притон. Есть на нашем участке и такое «жильё» — выбитые окна затянуты полиэтиленом, на лестничной площадке распространяется смрад: смесь нечистот, табака и алкоголя. Обитателей таких квартир наша перепись тоже игнорирует.

Каждый день с 9 утра до 6 вечера (работать позже бесполезно, да и сил не хватает) мы скачем от подъезда к подъезду по своему участку. За 5 дней переписи мы обработали около 200 квартир. Учитывая, что на нашем участке их 640, можно посчитать производительность труда переписчиков. Она, по правде говоря, никакая. Определённую надежду мы возлагали на выходные — людям не надо будет идти на работу, все будут дома, тут-то мы их и застанем. Нет — результат получился хуже, чем в будни.

Сейчас мы проходим наш участок по второму кругу, стучась в те квартиры, обитателей которых мы не смогли застать в предыдущий обход. На каждый подъём — спуск — обзвон уходит примерно час. В понедельник, скажем, успели обойти три дома по четыре подъезда в каждом. Улов — по 2−5 квартир с подъезда.

Не сомневаюсь, что у других переписчиков в Москве ситуация не лучше. Какой результат мы все вместе дадим? Очевидно, что он будет очень сильно расходиться с реальностью. Предположим, что до конца всего мероприятия мы достучимся до обитателей ещё сотни квартир, хотя и в этом есть сомнения.

В итоге получится, что каждая вторая квартира в Москве — нежилая. Что никаких гастарбайтеров и мигрантов тут нет. Что всё «молчаливое большинство» — это «чисто русские». Что средний россиянин живёт беднее и в более стеснённых условиях (чем больше обитателей в квартире, тем больше вероятность хоть кого-то застать). Что почти все, кто участвует в переписи — это бюджетники, пенсионеры, или работники «государственных органов власти».

Финальное ощущение — мы переписываем как раз тех, кто до сих пор ходит на выборы.