Поймать «либераста» или понять «либераста»?

Вот кто такой «либераст»? (если буквально понимать «…растию» от др. гр ἐραστής — «любовник»). Любовник свободы? Свободный любовник? Кто кого имеет: они — свободу или свобода — их?

Забавно, но та старинно-прежняя «свобода» изначально подразумевала вовсе не «личное», а «рыночное». Чтоб ни король, ни папа Римский не вмешивались в производственно-цеховые отношения и не указывали — кому, чего продавать и по какой цене (что было естественно при феодализме). И только очень попозже Французской революции, отдельные личности стали потихоньку осознавать, что им — конкретно и персонально — тоже неплохо бы заполучить кусочек Liberty.

В Российской Империи 19 века конфликт между, так называемыми западниками и славянофилами — не разборка между «либералами и патриотами» (они все являлись патриотами), а спор, как бы ловчее обойти и отконкурировать европейцев — то ли научившись этому у самих европейцев, то ли собственным «обходным» путём.

В раннем СССР «либералов» быть не могло, именно из-за прогрессивного примата общественного над индивидуальным. «Прогрессивного» — потому что достаточно сравнить одноклеточные и многоклеточные организмы, чтобы понять, куда направлен вектор эволюции человечества как популяции. От урбанизма до глобализма!

Две концепции схлёстываются-перехлёстываются в «единстве и борьбе противоположностей»: личной свободы и социальной справедливости. Примиряются они пока лишь в религиозном мировоззрении, да и то на небесах. Свобода мечтается в тесном окружении, о ней грезишь и предвкушаешь в «общей камере». Но оказавшись, вдруг, далеко-далеко — в чистом поле, тайге, необитаемом острове почему-то кричишь: «Ау, люди, вы где?»

В толпе невозможно размахивать руками, чтоб не задеть кого-нибудь по носу. Только — за счёт рядом стоящих, когда они потеснятся. А «потеснятся» они лишь осознав — зачем (заслуги перед обществом, сострадание, необходимость пространства для проекта развития и т. д.). «Утеснение» без рациональных причин — ведёт к социальной «давке», повышенной смертности и к «разобщению» толпы.

Коррупция в широком смысле — это необоснованно-личное за счёт общественного. Когда советских управленцев перестали жёстко спрашивать (не 1937 год!), они предсказуемо занялись собой, любимыми, а не остальными «всеми». Общечеловеческая проблема иерархического управления, а не «чисто советская».

Одной из, так называемых, по-прежнему нерешённых «трагедий общин» заключается в неравном доступе к общественному благу: кто ближе — получает больше, провоцируя инстинктивную, пока не подавляемую несовершенным интеллектом «короткую жадность» — хочу ещё больше. Постсоветская действительность — это коррупция, обнесённая забором от тех, кто не успел.

Протестантское словечко «диссидент» в наших широтах показательно: тот религиозный раскол ведь произошёл от несовпадения «как должно быть по Идее» и «как оно на самом деле». У европейских католиков тоже был свой «17 год» — 1517, когда Мартин Лютер обнародовал свои «октябрьские тезисы», приведшие к революционному брожению сначала в Германии, а затем и по всей Европе.

Когда-то «альтернативный проект» — капитализм, определивший новую государственность, своим становлением и укреплением обязан именно протестантам. Им повезло и вывезло на географию (США не пережили бы «целостно» свою Гражданскую войну, находись они в Европе), климат (сравните с количеством народонаселения соседней Канады) и свободную территорию (местные туземцы людьми не воспринимались, в декларации Независимости США так и написано: «люди созданы равными», зато ниже: «безжалостные дикари-индейцы»).

Касаемо же, советских диссидентов — они просто-на просто, подметив намечающиеся «частные устремления» номенклатуры (ибо были от неё поблизости — родственники, обслуга, интеллигенция) возникли: «А мы? И мы хотим «шкурного интересу!» Классическим «либерализмом» среди них не пахло, воняло эгоцентризмом. С мышлением капризно-избалованного ребёнка: тут всё плохо, значит там всё хорошо! Сей инфантилизм остался «не понятым». Ни «простыми людьми», ни «сложными»: вам, мол, не советскому режиму противостоять, а больничный режим соблюдать.

Любопытно, но на Западе — «либералами» исторически считаются те, которые за «социальное государство» (не по риторике, а на самом деле). А противоположные — те, что «за дико-свободный рынок» с минимальным влиянием остального общества. И называются они как раз таки «консерваторами».

В Российской Федерации — наоборот, группировка, живущая по законам анти-социального «дикого либерализма» почему-то «консерваторы» (патриоты, традиционалисты). Отсюда, например, их симпатии к Трампу. А «либералы» в здешнем понимании — либо «анти-народники», либо сплошные педерасты.

«Капитализм» — он про «создать» своё, а не про «раздать» общее. Иначе не будет мотивации «создавать своё» — хлопотно, энерго- и ресурсо-затратно, короче — лениво. Получив на халяву «не своё», гораздо проще присоединиться к любому чужому «Союзу» и обезьянничать — это первая категория доморощенных «любовников свободы» (они сейчас именуются «нацпредателями»).

Вторая категория — «державные либерал-патриоты», выгодоприобретатели «раздачи» прежнего общего, концентраторы ресурсов, коих им всё равно «хватит», поэтому надо «держать». И вешать! Остальным на уши, что они и «есть Россия».

Кстати, воспользуюсь оказией и напомню «традиционно державно любителей вертикальных вертикалей» строки Аполлона Майкова — русского поэта, член-корреспондента Императорской Санкт-Петербургской академии наук:

Бездарных несколько семей

Путем богатства и поклонов

Владеют родиной моей.

Стоят превыше всех законов,

Стеной стоят вокруг царя,

Как мопсы жадные и злые,

И простодушно говоря:

«Ведь только мы и есть Россия!

Данная эпиграмма датируется примерно 1856 годом, то есть, после поражения в Крымской войне, что, наверное, и стало поводом для подобного творчества, хотя Майков был «славянофилом» и… одновременно «либералом».

Впрочем, не станем отвлекаться от современной «третьей категории». Эти российские «либерасты» презираются за то, что способны «крутиться» самостоятельно. Их никому не жалко, их никто «не представляет», ими охотно жертвуют в любой «борьбе». Например, с COVID.