Пережившие ад: Как выживают жители Северодонецка

Так вышло, что с начала СВО мне никак не удавалось вырваться в Донбасс. Накануне Нового года я занимался подготовкой очередного гуманитарного груза, который решил везти сам. Пользуясь случаем, заехал на освобожденные территории, где я никогда не был раньше — это того стоило. Наверняка, отмечая Новый год, большинство россиян все больше думало о собственных хлопотах и заботах, не представляя себе, как живут новые регионы России, которые мы все кто словом, а кто-то и делом — поддерживали.

Одним из освобожденных после восьмилетней украинской оккупации городов, которые мне довелось посетить, стал отбитый в конце июня Северодонецк. Линия боевого соприкосновения еще летом ушла из города, но в него до сих пор не так-то просто попасть, если ты не местный житель, не волонтер, гуманитарщик или аккредитованный журналист федерального СМИ. О том, чтобы попасть в Лисичанск, Кременную или Сватово, которые находятся непосредственно на линии боевого соприкосновения, подвергаясь постоянным обстрелам и угрозам контрнаступления со стороны ВСУ, не могло быть и речи. Но и Северодонецк дает исчерпывающее представление о том, как живут люди на острие вооруженного конфликта.

Битва за город длилась с начала марта до конца июня — чуть менее пяти месяцев. За это время город подвергся страшным разрушениям. В отличие от того же Лисичанска, откуда у командования ВСУ хватило ума отойти во избежание массовых потерь личного состава, Северодонецк пережил настоящий ад.

Я смотрю старые фотографии города, и мне кажется, это был совершенно другой город. Один из ключевых промышленных центров Донбасса, крупнейший населенный пункт агломерации в 380 тысяч человек, город химиков, машино- и приборостроителей. Во времена украинской оккупации — временная столица Луганской области. На фотографиях — красивые дома, бульвары, аллеи, магазины, кафе, клубы, гостиницы.

Когда я ехал, я знал, что всего этого не увижу. Далеко от города вовсю дают знать о себе следы боевых действий. Дороги разбиты, изуродованы бронетехникой, сожженные остовы этой самой бронетехники повсюду — они уже стали частью местного пейзажа. Окопы и траншеи в лесу и во дворах жилых домов — наступление давалось непросто, нацисты упорно сопротивлялись, заваливая трупами путь нашим бойцам. Осколки и куски снарядов, торчащие из треснувшего асфальта оперения ракет, обрывки танковых траков…

Вдоль дороги — сгоревший лес. Говорят, бандеровцы, отступая, подожгли его. То ли, чтобы создать дымовую завесу на пути наступающего противника. То ли просто, чтобы причинить городу как можно больше страданий — они хоть и называли эту территорию своей, уходили, используя тактику «выжженной земли».

То же самое с домами. В городе есть целые выжженные кварталы — местные жители рассказывают, что нацисты просто поджигали их, чтобы никто потом не смог в них жить, обстреливали из танков, артиллерии — из всего, чего можно. То же самое они до этого делали в Мариуполе, а за семь лет до того — в Дебальцево.

Уходя, они оставили после себя немало «сюрпризов» — минируя все подряд, включая лежащие на земле предметы, в расчете на то, что кто-то попытается их сдвинуть с места. Даже брошенные трупы своих же побратимов. И что наиболее ужасное и циничное — детские площадки, велосипеды, самокаты, игрушки…

Варварские обстрелы не прекратились и после их ухода — они словно мстили тем, кто остался, не сбежал вместе с ними. Когда был референдум о присоединении к России в конце сентября — ударили «Хаймарсом» по зданию, где располагался один из избирательных участков, прекрасно зная, что там будет много народу, что большинство оставшихся жителей города придут, чтобы сказать Украине: «Никогда больше!»…

Нацисты обстреливают Северодонецк и сегодня, в том числе, из «Хаймарсов» — стреляют прицельно по гражданским строениям, по объектам инфраструктуры, которую только начали восстанавливать. Город все еще не может вздохнуть спокойно, потому тут не ведется масштабных строительных работ, как в том же Мариуполе. Кое-где, где достаточно залатать крышу или заделать дырку в стене от прямого попадания снаряда — делают, только и всего.

При этом, город не затаился, город живет, дышит. Ездит общественный транспорт, работают магазины, рынки, люди ходят на работу…

Конечно, жизнь их еще не скоро будет прежней. Но главное, что закончился кошмар оккупации. Встреченные мною местные жители так и говорят. Они верят и надеются на лучшее. И всё это звучит на фоне руин — некоторые микрорайоны целиком напоминают Сталинград с военных фотографий. Большинство домов серьезно повреждены или выгорели дотла, став непригодными для проживания.

«Доброе утро, кукла!», — гласит граффити на одном из них, очевидно, сделанное еще до начала боев. Едва ли у кого-то хватило бы чувства черного юмора, чтобы сделать такое сейчас. Это надо видеть. Огромные выгоревшие «панельки» словно вросли во взрыхленную взрывами землю, усеянную осколками снарядов, стреляных гильз разного калибра и остатками того, что некогда было бытом простых людей.

Сами дома стоят как памятники, как надгробья среди измученной земли под серым угрюмым небом, из которого сочится холодный зимний дождь — тут все же юг, и температура даже в январе плюсовая. По ним можно прочесть их биографию: годы беззаботной жизни и месяцы мученической смерти.

Опустевшие, разбитые, заваленные мусором подъезды. Двери некоторых квартир закрыты или заколочены, иные открыты настежь, или двери просто отсутствуют. Обычная квартира обычных людей. Все ценное давно вынесли, но многие предметы быта сохранились, как будто еще вчера тут жили. Плиты, холодильники, кровати, мебель, книжные полки, столы, тумбочки, настольные лампы, стулья, детские игрушки, на полу предметы одежды. В одной из комнат, судя по всему, у нацистов была огневая точка — на подоконниках мешки с песком, на полу россыпь стреляных гильз. ВСУшники просто заходили в квартиры, выгоняли жильцов (это в лучшем случае, а в худшем — просто убивали) и устраивали там свои позиции.

Судя по всему, хорошо проводили время — на полу ящик, полный пустых бутылок из-под коньяка. А потом уходили, или их выбивали, а дома горели… Опустевшие дома, встретившие первый Новый год без хозяев, смотрят друг на друга пустыми глазницами выбитых окон, сквозь зияющие проемы которых, оскалившиеся осколками, развеваются шторы.

Кажется, здесь нет и не может быть жизни, но это впечатление обманчиво. В некоторых подъездах живут люди — об этом свидетельствуют соответствующие надписи мелом или краской. Крыша цела, квартира не сгорела, сверху не течет вода из разорванных труб — значит, можно жить. Главное, свет есть — восстановление электроснабжения было первейшей задачей новых властей после разминирования улиц и уборки мертвых тел.

Если есть свет — значит, можно включить обогреватель. Кое-кто отапливает помещение буржуйками — их, как и обогреватели, массово привозят волонтеры. Водовозки регулярно развозят по домам воду. Тяжело, но можно жить. Хуже, чем было — уже не будет, если укропы не попытаются вновь организовать массированную атаку на город.

Люди это понимают, и никто не жалуется. Ни у кого нет отчаяния или озлобленности. Напротив, силе духа и оптимизму жителей разрушенного города должны позавидовать изнеженные москвичи, вечно жалующиеся на депрессию и постоянно ноющие, что им чего-то не хватает. Эти люди точно знают, чего они хотят от жизни. Знают цену этой жизни и цену свободы. Они пережили ад, чтобы вернуться домой, в Россию, и заслуживают право на то, чтобы быть россиянами гораздо больше многих тех, кто получил российский паспорт по праву рождения. На них Россия и будет держаться. Новая Россия, новая нация рождается где-то здесь, в эпицентре страшной трагедии и непоколебимой веры в Победу, за которую предстоит заплатить еще большую цену, чем уже пришлось…