От выборов до выборов страной правят те, кого никто не избирал

Государственным суверенитетом в современном мире называют независимость государства во внешних делах, а также верховенство государственной власти внутри страны. Но какова судьба этой идеи?

Исторически в Европе суверенитет принадлежал королям и императорам. Считалось, что вот это — земля/страна короля, все люди на ней — его подданные. Они платят ему налоги и во всем подчиняются, а кто думает иначе, получит по голове — королевское войско, состоящее из наемников — сильное.

Все всё понимали. В том числе и то, что если пришел новый король, например, из соседней страны, и захватил земли, на которых мы живем, то выходит, что он — сильнее прежнего короля, т.е. теперь налоги придется платить ему, и мы будем исполнять его законы. Время от времени городские коммуны поднимали восстания против правителей — от революции 12 века до «восстания коммунерос» в Испании в 16 столетии — но они боролись за конкретные права и интересы небольших компактных городских общин.

Большую часть времени существующий порядок не ставился под вопрос. И хотя простым людям — ремесленникам и крестьянам — приходилось трудно (они могли оказаться в зоне военных действий, их могли обложить дополнительными налогами, чтобы обеспечить всем необходимым королевскую армию) они осознавали, что, скажем, «Война за испанское наследство», которую ведут между собой короли — не их война. Живем как жили, нас это не касается. Впрочем, за высокую плату некоторые соглашались стать наемниками.

Но вот приходит Новое время — и все меняется. Появляется идея суверенитета народа вместо суверенитета королей. Т.е., утверждается теперь, что не король, а весь народ (нация) обладает высшей властью внутри страны.

Отсюда идея национальной независимости — мы же не хотим, чтобы нас поработил правитель/народ соседней страны, верно? Мы тут — люди вольные и сами все решаем. Демократия со времен Американской войны за независимость и Великой Французской революции становится основанием национализма — основанием борьбы за национальную идею, за государственную независимость.

Все бы хорошо, но есть одна проблема. А именно — отсутствие демократии в Новое время, причем, вот как раз в таких странах как Франция и Америка.

Раз в четыре года люди бросают в урны какие-то бумажки, но все остальное время правят депутаты и назначенные ими министры, которых никто не контролирует (это не Афины 5 века до н.э. и не Тулуза/Флоренция 13 века, где небольшая община с помощью более-менее регулярных собраний осуществляла плотный контроль за действиями политиков и могла их легко заменить).

Сидят депутаты и министры, без всякого контроля снизу принимают любые решения — о финансах, налогах, войне и мире.

За эти решения им платят крупные компании, финансирующие их выборы; кроме того, некоторые связаны с разными ведомствами, плюс, депутаты скованы партийной дисциплиной. То есть правит конгломерат из нескольких сотен депутатов, министров, собственников крупных компаний и верхушки бюрократического аппарата ведомств и партий.

Тут можно спросить, а что на заре республики, когда многие в нее верили в США или Франции, это было не так или не совсем так? Ответ утвердительный.

США представляли собой конгломерат огромного количества небольших во многом самостоятельных местных общин, где вооруженные мужчины (фермеры, ремесленники, мелкие торговцы и охотники) могли принимать практически любые удобные им решения, в то время как власть правительства и Конгресса на местах была сравнительно невелика.

Во Франции времен Первой республики считалось, что избиратели могут оказывать прямое давление на своих депутатов в Конвенте (парламенте), даже вооруженное, чтобы заставить их принимать нужные санкюлотам (трудящимся, ремесленникам, рабочим, бедноте, составляющим большинство населения городов) законы. Позднее все изменилось, и республика в этих странах приняла современный вид.

Однако, по мере осознания того, что демократии нету, могут появиться проблемы и с национальным суверенитетом. Если нет народовластия и в любом случае все решает условный олигархат, то тогда все возвращается на круги своя, т.е. какая разница, какому из королей платить дань?

В этом случае все возвращается в каком-то смысле к ситуации позднего Средневековья, когда большинству людей было фиолетово, кто из королей правит. Какое нам тут (в Сарагоссе или в Тулузе) дело, кто из них выиграет «войну за Испанское наследство»? Мы-то в любом случае будем платить дань победителю.

Мозес Наем, современный западный исследователь и автор интересной работы «Конец Власти», указывает на то, что в США, согласно данным социологических опросов, падает доверие к системе представительной демократии.

Отчасти на это влияют различные махинации со времен Уотергейтского скандала. Скажем, если большинство американцев поверят словам Трампа о том, что предыдущие выборы у него украли, это еще сильнее повлияет на ситуацию. А если выборы и в самом деле у кого-нибудь украдут, и факт фальсификаций будет убедительно доказан, то — еще сильнее.

Чем больше будет подорвана вера в представительную демократию, тем меньше будет шансов у национализма. В принципе, национализм все равно не уходит, даже при осознании этих проблем, но, если в обществе распространяется понимание простых социальных истин, он слабеет.

Он превращается в нечто вроде футбольного матча, в котором каждый болеет за свою команду, но, кроме горстки пацанов из околофутбола, никто не готов проливать кровь в драках болельщиков иначе, как за большие деньги.

А это также возвращается нас к ситуации позднего Средневековья с его наемными армиями. Если король хочет большую армию, то нажимать на патриотизм нет смысла, надо хорошо платить наемникам. Кстати, именно это и случилось в США, когда они перешли в 20 столетии к вольнонаемной армии.

Интересно, что граждане южноамериканских государства в первой половине прошлого столетия особенно скептически относились к идее национального суверенитета. Дело не только в диктатурах, которые там время от времени появлялись, но и в том, что в этих странах имел мощное влияние коммунистический анархизм.

В отличие от сторонников СССР, участники этого движения выступали за самоуправление трудовых коллективов заводов и районов, и за сосредоточение власти в руках их ассоциаций поверх государственных границ. Но, что не менее важно, они негативно относились не только к откровенным диктатурам, но и к представительной демократии.

Даже в условиях, когда основные силы этого движения были разбиты, оно все равно оказывало влияние на часть общества. Аргентинец в эту эпоху, по свидетельству писателя Хорхе-Луиса Борхеса, «в отличие от североамериканцев и почти всех европейцев, не отождествляет себя с Государством… Гегелевская мысль о государстве как воплощении нравственной идеи, покажется ему неудачной шуткой. Фильмы, снятые в Голливуде, зачастую с восторгом излагают историю, в которой человек завязывает дружбу с преступником, чтобы затем передать его в руки полиции; аргентинец, для которого дружба — это страсть, а полиция — своего рода мафия, воспринимает такого героя как отъявленного мерзавца».

В современном мире правительства прилагают огромные усилия для того, чтобы привязать социальную культуру к понятию государственного суверенитета. Но это не всегда получается.