Лермонтов как космонавт

В издательстве «Молодая гвардия» в серии ЖЗЛ выходит биография Михаила Лермонтова. Автор, главный редактор газеты «День литературы», предложил нам отрывок из этой книги.

Пожалуй, никто не будет отрицать, поэма «Демон» — главное поэтическое творение Михаила Лермонтова. Шедевр мировой поэзии. Я не собираюсь сейчас писать литературоведческую статью, это иной жанр. Но поэма «Демон» — это и значительная часть жизни Лермонтова, веха в его биографии. Да и работал он над этой поэмой с 1829 года и до самого конца своей жизни. Историки литературы и литературоведы немало писали и пишут о влиянии на поэму «Демон» и пушкинских стихов «Ангел» (1827) и «Демон» (1823), и байроновского «Каина», и «Фауста» Гёте, и «Потерянного рая» Мильтона… Всё так. Но не будем вечно искать у наших русских гениев тех или иных заимствований. Интереснее проследить демоническое начало в судьбе самого Лермонтова. Как-то князь В.Ф.Одоевский его спросил:

— Скажите, Михаил Юрьевич, с кого вы списали вашего Демона?

На что поэт шутливо ответил:

— С самого себя, князь, неужели вы не узнали?

— Но вы не похожи на такого страшного протестанта и мрачного соблазнителя — стал оправдывать своего собеседника Одоевский.

— Поверьте, князь, я еще хуже моего Демона.

Все участники разговора рассмеялись. Но шутка запомнилась, стали поговаривать об автобиографическом характере поэмы, стали искать прототипы. Конечно же, нет никаких реальных прототипов ни у Демона, ни у Тамары. Но и отвергать признание самого Лермонтова в близости к образу Демона мы не будем. Было же в нём и на самом деле некое демоническое начало. Как тут не вспомнить о его далеком предке Томасе Лермонте, уведенном в царство столь же мистических фей, как не вспомнить о его демонических пророчествах. Да и сам Демон лермонтовский настолько не похож на героев поэм его великих предшественников. Настолько самостоятелен, что скорее я соглашусь с высказыванием остроумного великого князя Михаила Павловича, заметившего после прочтения поэмы:

— Были у нас итальянский Вельзевул, английский Люцифер, немецкий Мефистофель, теперь появился русский Демон, значит, нечистой силы прибыло. Я только никак не пойму, кто кого создал: Лермонтов ли — духа зла или же дух зла — Лермонтова?

И впрямь, не юный поэт в пятнадцать лет придумывал самые разные инфернальные образы, а в нем самом с детства витали некие силы. Не будем погружаться с головой в демонологию, но, признаем, что скорее, уже с детства, с рождения в судьбе Михаила Лермонтова присутствовало мистическое демоническое начало. И потому уже в самом начале его творчества, с 1828 года, сквозь все откровенные подражания и заимствования Пушкину или Байрону, Гете или Жуковскому просматривалась чисто лермонтовская надмирная, надземная космическая, астральная линия.

Когда он писал первые варианты поэмы, в 1829 году, еще учась в университетском пансионате, ему представлялись два героя — демон и ангел, влюбленные в одну монахиню. Потом его демон, влюбившись в монахиню, из ревности к ангелу губит свою возлюбленную. Естественно, как и всё у Лермонтова, уже в первых набросках «Демона» видны следы автобиографизма. Для меня — это скорее автобиографизм души самого поэта, его демонические чувства, прорастающие из чисто человеческих, юношеских эмоций. Во второй редакции поэмы он пишет:

Как демон мой, я зла избранник,

Как демон, с гордою душой,

Я меж людей беспечный странник

Для мира и небес чужой…

Впрочем, он и в лирических стихах, посвященных конкретной женщине, тоже сравнивает себя с падшим демоном. Можно, конечно, стать светским хроникером, и найти не одну документальную историю из жизни Лермонтова о том, как он обольстил женщину, которая была готова к встрече с ангелом, тоже вполне конкретным человеком, соперником поэта. И даже такая история будет не одна. Почти все его страсти тех юношеских лет, и Сушкова, и Иванова, и Лопухина, по-своему были обольщены Лермонтовым-Демоном, и имели при этом своего ангела. Поэт увлекается, любит свою подружку, но вскоре она ему прискучит, но её былой ангел уже её покинул. Героиня обречена на гибель. Я не буду сейчас расписывать все эти документальные версии. Ибо за автобиографической правдой факта у Михаила Лермонтова всегда скрывается, даже помимо его желания, глубинный замысел, его постижение страстей человеческих. Его взгляд с небес. Автобиография его души, его глубинных противоречий.

Самым космическим поэтом на Руси был Михаил Юрьевич Лермонтов. Небо было изначально его стихией. Если другие поэты смотрели с земли — в небо, то Михаил Лермонтов, скорее, смотрел с неба на землю. С неба посылал нам свои вирши.

Еще шестнадцатилетним юношей он писал: «Люди друг к другу зависть питают; Я же, напротив, только завидую звездам прекрасным, только их место занять бы желал». Впрочем, так и случилось. Всю свою поэтическую жизнь он прожил в звездном мире. Он говорил с Богом, как с равным.

Разве с таким поэтом Россия не должна была первой повернуться к космосу? Если весь космос внимал святой песне Михаила Лермонтова? Тем и отличается Лермонтов от других замечательных писателей русских, что у них изображен — человек природный, смущающийся перед небом. А у Лермонтова человек уже совершенен, он прошел уже свое прошлое, перед ним лишь настоящее и будущее, и он готов увидеть новый мир, готов познать его, полететь ввысь.

Михаил Лермонтов плывет перед нами на своем воздушном корабле по синим волнам океана, куда-то вдаль в космос, к неведомым вершинам, «лишь звезды блеснут в небесах», и сопровождают поэта в этом полете лишь близкие и равные ему люди, которых он ценил и на грешной земле. И никого более.

Внимательный читатель заметит, поэзия Лермонтова почти вся — на вершинах: «Горные вершины спят во тьме ночной…», «На севере диком стоит одиноко/ На голой вершине сосна…», «Ночевала тучка золотая /На груди утеса-великана…», «Терк воет, дик и злобен, /Меж утесистых громад». Но, если и спускается он на равнину, то вместе с ним спускается и все звездное небо. И опять с ним наедине космическое пространство.

Выхожу один я на дорогу;

Сквозь туман кремнистый путь блестит;

Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,

И звезда с звездою говорит.

Где, с какой галактики, с каких космических высот глядит сверху на нас поэт и отмечает наши земные судьбы?

В небесах торжественно и чудно!

Спит земля в сиянье голубом…

И где он заметил еще до всяких космических полетов голубое сияние земли? Кто подсказал? И впрямь, с Богом на равных. Потому казались ему такими ничтожными все эти мелкие человеческие подробности. Какие-то нелепые ссоры, дуэли? «Да не буду я стрелять в этого дурака» — сказал он в адрес Мартынова. А дурак взял, и выстрелил. Впрочем, и это все, земное, плотское его как бы мало задевало. Он еще при жизни уже пережил свое бессмертие. Потому он и писал: «Россия вся в будущем», что предвидел это будущее. Предвидел и свое величие, и величие России. Если он и спорил с небом, то не о своей личной судьбе, а о судьбе России. Он творил для нас новый небесный миф: «Я, Матерь Божия», «По небу полуночи», «Выхожу один я на дорогу». Он был апостолом Михаилом. Думаю, такого тонкого, такого космического поэта, как Михаил Лермонтова нет более ни на Руси, ни в мире. Есть выше его по стилистике, совершеннее по замыслу, изобретательнее по композиции, но такого русского чародея, которого увела некая фея так рано в небесный мир, больше нет. Один его сон во сне, наивный, простой и волшебный по исполнению, стоит многих высоких томов. Казалось бы, опустили его с космических небесных высот на самую нашу грешную землю:

В полдневный жар в долине Дагестана

С свинцом в груди лежал недвижим я;

Глубокая еще томилась рана,

По капле кровь точилася моя…

Вскоре, 15 июля 1841 года поэт и на самом деле оказался с свинцом в груди в долине Дагестана… и уже снился ему в мертвом сне вечерний пир в родимой стороне. И на пиру одна душа младая в разговор веселый не вступая, сама погрузилась в грустный сон:

И снилась ей долина Дагестана;

Знакомый труп лежал в долине той;

В его груди, дымясь, чернела рана,

И кровь лилась хладеющей струей.

Михаил Врубель. «Тамара и Демон».