Сонеты «с раёна»

В «Новом издательстве» вышла книга «Римские сонеты», которая впервые представляет в достаточно полном объеме наследие римского поэта Джузеппе Джоакино Белли (1791 — 1863) в переводах Евгения Солоновича — и это большое событие не только для любителей старинной европейской литературы, но и современной русской.

Белли — наверно, последний «пропущенный» классик европейской литературы XIX века. Пропуск этот объясним двумя причинами. Во-первых, Белли не случайно называют римским, а не итальянским поэтом: он прославился не своими патетическими одами на литературном итальянском языке, а острыми комическими сонетами, написанными от лица римского простонародья — и на его особенном языке, «романеско» — не самом экзотическом из многочисленных итальянских диалектов, но всё-таки представляющем трудности в понимании за пределами Рима (где Белли давно уже стоит памятник во весь рост — прямо у въезда в Трастевере, римское «Затибрье», которое он воспел). Так что Белли можно в этом смысле сравнить с Петраркой: тот ведь тоже считал главными свои ученые трактаты на латыни, а нежные любовные сонеты на «вольгаре», то есть на простонародном итальянском языке, писал как бы между делом, просто потому, что «писалось».

Но не будет слишком притянутым за уши и сравнение Белли с нашим Зощенко: подобно ленинградцу XX века, римлянин XIX века принадлежал к образованному классу, был чиновником и членом литературной академии, а под конец жизни даже цензором (что, конечно, к Зощенко применимо с трудом), — и ему тоже пришлись как нельзя впору комические маски людей, «хочущих свою образованность показать».

И эта маскарадность, травестийность творчества Белли, в котором своими голосами и на привычные темы заговорили солдаты, сводни, служанки, лавочники и цирюльники — вторая причина, по которой римский поэт долго оставался практически неизвестен за пределами Италии. Белли не случайно восторженно принял и всячески пропагандировал Гоголь (который, живя в Риме, встречался с ним у княгини Волконской), сам признанный мастер перевоплощений. Но лишь в XX веке, когда поэзия усилиями авангардистов и особенно футуристов окончательно «сошла с котурн», а Михаил Бахтин и его последователи развили концепции смеховой культуры и амбивалентности культурных кодов, корпус из 2200 сонетов Белли оказался задним числом вписан в мейнстрим европейской поэзии.

И русское издание одним корпусом 155 сонетов Белли окончательно закрепляет этот статус для русского читателя. К выходу этой книги вполне приложимо слово «наконец-то». Потому что Евгений Солонович начал работу над сонетами Белли почти пятьдесят лет назад. И, подобно самому Белли, с блеском читал свои переводы в дружеских литературных компаниях. Нетрудно догадаться, как звучали в начале восьмидесятых в Москве строки, написанные в Риме времен Гоголя:

Такого Папу выбрать! Просто любо!

Грешно равнять, но вылитый хахам.

Детей, когда не слушаются мам,

Пугать бы им — дурных учить уму бы.

Весь в лишае, кривой, во рту ни зуба,

И двух шагов пройти не в силах сам.

Родню свою пристроить там и сям

Успеет ли? Боюсь, не дал бы дуба.

(«Пий VIII», 1829)

Конечно, сейчас насмешки над немощными старцами во власти потеряли былую остроту. Но сонеты Белли остаются актуальными не только в той части, которая касается соседок-сплетниц, не слишком неприступных красавиц и любителей посидеть в траттории. Так и хочется добавить — к сожалению остаются. Вот еще один, совсем на другую тему:

Коль лавочку открыть в башку взбредет,

Прошенье подавай и жди ответ,

Надейся, что тебе не скажут «нет»,

Глядишь — и разрешили через год.

Откроешь — в гости ревизор придет,

Бумаги спросит, чертов буквоед,

И получай на лавочку запрет,

Закроет, да еще и наорет.

Но в Риме кардинал-викарий есть,

Который людям помогать горазд,

Проси его в чужую шкуру влезть.

Увидишь, правда для него главней,

Он тут же, при тебе, приказ отдаст,

Чтоб лавку отобрать и все, что в ней.

(«Лавочник», 1832)

Сходство не просто поражает, но наводит на невеселые мысли (несмотря на комизм самого сонета). Ведь Вечный город в первой половине XIX века был столицей Папского государства — особенного автократического режима, в котором светская власть была сращена с церковной — и обе опирались на традицию, казавшуюся незыблемой. Воздержимся от прямых сопоставлений. Но вот еще один, последний пример:

Послушаешь, что нам толкуют власти,

И впрямь поверишь, что казна пуста.

Ни одного байокко. Нищета

Отчаянная. Вот тебе и здрасте!

А сколько дармоедов разной масти?

Несметная толпа, и вся сыта!

Взять било — и пониже бы хребта

Накостылять им по пердячей части!

(«Харч», 1830)

Я выписываю большие цитаты не только для того, чтобы показать, что их актуальность возникает на за счет «выдергивания из контекста», но и для того, чтобы продемонстрировать виртуозность, и в то же время естественность, непринужденность их русского перевоплощения.

И это — фактор, делающий выход этой книги событием, значимым далеко за пределами узкого круга филологов и поэтов. Евгений Солонович — один из крупнейших представителей советской школы поэтического перевода. Бывшей, при всех издержках («ах восточные переводы, как болит от вас голова…») едва ли не лучшей в мире. И, увы, один из последних ее представителей. Поэтические переводы, несмотря ни на что, по-прежнему делаются и публикуются, — но почти всегда в виде «билингв», двуязычных изданий, предназначенных в первую очередь для людей искушенных, знающих (или желающих знать) соответствующий язык, и поэтому использующих русский текст скорее как «суфлерский». Немудрено, что требование точности перевода превалирует над требованием благозвучности и собственно поэтичности. Белли же Солоновича предназначен не для изучения и штудирования, а именно для чтения и наслаждения.

Мало того. В 70-е годы поэты русские-авангардисты, такие, как Алексей Парщиков, благодарили Евгения Солоновича за то, что он открыл им европейский верлибр — Эудженио Монтале в первую очередь — и помог убедить консервативных редакторов, что это тоже поэзия. Сейчас некоторым современным русским поэтам, таким, как Всеволод Емелин, Андрей Родионов или Евгений Лесин, тоже выступающим с рифмованными стихами от лица персонажей «с раёна», впору благодарить далекого римского поэта и его здравствующего русского переводчика «за поддержку» в отстаивании незыблемости рифмованной поэзии. Которая ничуть не сковывает в выражении чувств и мыслей — если, конечно, и те, и другие не высосаны из пальца.

Известно, что Роберта Бернса современные британцы (за пределами Шотландии) читают, из-за обилия диалектизмов, с большим трудом и только в школе. В Советском же Союзе благодаря чеканным русским текстам Маршака он на долгие годы стал любимым поэтом, которого охотно читали наизусть и даже перекладывали на музыку. Хочется надеяться, что обрусевшего римлянина Белли ожидает нечто подобное.