Побег

Мы продолжаем публикацию серии материалов о судьбе тех, чья жизнь разрушилась вместе с Советским Союзом. Приглашаем к разговору всех, кого затронула эта трагедия.

В 1988 году в Азербайджанской ССР проживало не менее полумиллиона армян. За период с февраля 1988 по май 1991 годов все они покинули Азербайджан. Беженцы бежали в Армению, в Россию, переправлялись на паромах в Туркмению…

…У папиной сестры мы пробыли около десяти дней. Мама вышла на Комитет по делам беженцев, после чего нам выделили места в пансионатах, прикрепленных к различным министерствам. Пансионаты находились под г. Разданом, за горным селом Арзакан, на территории заповедника. Горы, реки, водопады, олени, медведи, кабаны, горностаи и парящие в небе орлы.

Нашу семью определили в пансионат «Наринэ», самый высокорасположенный, до нас там отдыхали аппаратчики и генералитет. Поначалу приезжали только беженцы из Азербайджана, чуть позже — жертвы землетрясения. Я видел молодых женщин с седыми волосами, мужчин, настолько задавленных горем, что они с трудом передвигались. В соседний номер заселили жителя Спитака, мужчину лет тридцати. Ночами он рыдал, выл, судя по шуму — бросался на стену. Говорили, что за секунды до землетрясения он шел навстречу жене и двум дочерям, но от мощного толчка дорогу расщепило пополам, и на его глазах вся семья ушла под землю. В Новый год он напился, а утром его нашли повесившимся на дереве, недалеко от пансионата. В течение недели ещё трое беженцев пытались покончить собой. Их истерики начинались внезапно, на фоне полного молчания. Они вскрывали себе вены. Я видел, как их, агонизирующих, выволакивали в коридор и пытались спасти.

Вскоре начали привозить гуманитарную помощь: мир откликался на большую беду. Людей выстраивали в очередь перед актовым залом. Первыми шли жертвы землетрясения, где-то спустя час — мы, беженцы. Для многих это была унизительная процедура, люди роптали, назревали конфликты. Из целой горы одежды я почему-то выбрал себе французские альпинистские ботинки 45-го размера и американский джинсовый комбинезон.

В конце января нас перевезли в пансионат «Ануш», в низину. Под одной крышей, в одинаковом положении потерявших всё людей оказались милиционеры и отсидевшие воры, партийные работники и сапожники, артисты и домохозяйки, профессора и дворники.

Вначале нас кормили в привычном для этих мест «курортном» режиме, специальный автобус возил детей в школу и обратно, вечерами даже выступал массовик-затейник. Одурманенные теплым приёмом, родители зачали мою младшую сестру Ануш, названную в честь пансионата.

Потом все начало меняться. Сначала перестали кормить, потом отключили свет, зимой — воду. Спустя год отменили школьный автобус, а вслед за ним и рейсовый, который связывал отдаленное село с районным городом Чаренцаваном. Директор пансионата Григорян Роберт Цолакович собрал всех бакинских армян в холле и торжественно объявил, что помощи больше не будет, и вообще, в связи с тем, что бакинцы не знают армянского языка, их надо живьём закопать в одну большую яму. «Вы — не наши», — заключил он.

Армения входила в состояние коллапса. Не имеющая природных запасов нефти и газа, страна держалась на единственной АЭС, которую решили отключить, страшась нового землетрясения. Разрушенные города восстанавливались крайне медленно, назревала война в Карабахе, инфляция пожирала и без того скромные сбережения людей. Железнодорожное сообщение с Россией было прервано в связи с диверсиями в Сухуми. Страна оказалась в блокаде, нагрянули редкие, холодные и невероятно снежные зимы 1991−92-ых гг.

Мы сразу распределили обязанности. Отец поднимался на заре и шёл пешком (12 км) за хлебом в село Лусакерт, занимал очередь, покупал три буханки черного липкого хлеба (в одни руки больше не выдавали) и двигал обратно. Возвращался он к вечеру, ел и сразу засыпал. Мама улетела в Москву — продавать вещи в Лужниках. Сестры и бабушка занимались готовкой и домом, топили зимой снег, в тёплое время таскали воду из реки. Мы с отцом установили в комнате буржуйку, вывели трубу в окно. На мне лежала добыча дров. Я уходил в горы, отыскивал «сухое» дерево и срубал его. Топор был величайшей ценностью, залогом выживания в суровые зимы. Если бы лесник поймал меня на срубе «живого» дерева, то в качестве страшного наказания достаточно было просто изъять топор. Зачастую в поисках «сухого» дерева приходилось уходить высоко в горы. Сельский мужик Джанибек говорил мне: «Увидишь волка или кабана — лезь на дерево. Медведя — лежи, как мёртвый». Пока мама пыталась заработать в Москве, мы проели все сбережения. Деньги от продажи дома родители вложили в жилищный кооператив, который незамедлительно прогорел. Есть было нечего. Отец обменял свой костюм и пару сорочек на мешок картофеля и кило сахара. Когда закончилось и это, он отправился к дантисту и продал ему золотые коронки. Вечером он возвратился с опухшей щекой и ведром телячьих сердец.

Весна придавала надежд. После первой тяжелой зимы мы навострились использовать тёплое время года для подготовки к холодам. В марте низина покрывалась подснежниками, я собирал их сладко-вяжущие луковицы, они были очень питательны. Дальше шли грибы. Начиная с середины апреля, в горах всходили съедобные травы: щавель, мята, чабрец. Травы солили, сушили, жарили, ели сырыми. В реке водилась форель, поймать ни одной рыбки мне так и не удалось. Осенью вызревали яблоки, сестры нарезали их дольками и сушили: зимой они заменяли нам сахар.

В феврале 92-го года внезапно пришла помощь от американцев: нашей семье перепал мешок красной фасоли, три кило соленого масла и десять консервов из мяса акул. По иронии судьбы гуманитарную помощь для армян США заказали Турции.

Когда мама вернулась из Москвы, мы собрали семейный совет и решили, что перебираемся в Россию. Семья родной маминой сестры жила в Белгородской области и готова была нас принять.

К моменту нашего отъезда отец — некогда накачанный гимнаст без вредных привычек — весил 46 килограммов.

Продолжение завтра.

На фотографии Сильва Айрапетян готовит обед на костре, держа на руках годовалого сына Арсена.