Скитания

Мы продолжаем публикацию серии материалов о судьбе тех, чья жизнь разрушилась вместе с Советским Союзом. Приглашаем к разговору всех, кого затронула эта трагедия.

…В августе 1993 года мы выехали из Арзакана в Ереван, в аэропорт «Эребуни». Родители, пятеро детей, бабушка — мама отца, и три десятка огромных тюков с вещами. Для беженца личные вещи - священны, они вдохновляют на выживание.

Денег на то, чтобы лететь через пассажирский аэропорт «Звартноц» у нас не было, и мы рассчитывали, что через знакомых, сможем вылететь в Россию на траспортном борту. Сейчас это военный аэродром. Когда мы приехали в аэропорт и попытались купить билеты, то оказалось, что наш багаж превышает все допустимые нормативы. Четыре дня, пока родители думали, какие из вещей можно оставить, а какие увезти, мы провели в аэропорту. Стояла дикая жара и без душа мы превратились в настоящих бомжей. Когда избавились от половины тюков, в вылете нам всё равно отказали. Тогда мы с мамой пошли к директору аэропорта. Перед нами стоял молодой, красивый армянин. Он сказал, что билетов нет и вылет возможен только на грузовом самолёте, но пассажиров, а тем более детей, в грузовой самолёт он посадить не может ни при каких обстоятельствах. У мамы началась истерика, она сняла с себя все украшения, обручальное кольцо, серьги, цепочку и положила на стол директора. «Спасите нас» — сказала она. Директор молча вернул маме все ее ценности и набрал чей-то номер…

В Россию летели на грузовом «Ан-18». Мы сидели на полу между «Камазами» и «Нивами». Вой от двигателей стоял такой, что когда мы приземлились в Ставрополе, то вынуждены были орать друг другу в уши, чтобы что-то расслышать.

Денег хватало только на один взрослый билет до Белгорода. Мы с отцом подходили к поездам и пытались договориться с проводниками. После длительных уговоров, один из них дал добро. Мы быстро загрузили вещи в тамбур и забрались сами. Когда поезд тронулся, в тамбур влетел проводник с криком «Проверка! Проверка!!» и начал выбрасывать за борт наши вещи. Мы с отцом спрыгнули и стали бежать за ползущим поездом. Помогли сойти родственникам, а после принялись подбирать вещи. На следующий день нам удалось договориться и в обмен на мамины украшения нас приняли, выделив три места. Я забрался на третью вещевую полку и уснул мёртвым сном до самого Белгорода.

Когда мы прибыли в село Муром, к маминой сестре, я поразился обилию еды. Мы так объелись, что сорвали животы. Около месяца мы прожили у тёти, потом, от колхоза, нам выделили глиняную лачугу с соломенной крышей. Было подведено электричество, сразу за домом стоял колодец. Мечтать о большем мы и не могли. Первые пару месяцев я бродил по селу и собирал разбросанные дрова и ветки — просто по рефлексии, слишком уж большой ценностью они для меня обладали.

В сентябре пошли в школу, младшие брат с сестрой — в детсад, родители устроились на работу: мама — дояркой, отец на пилораму. Завели кур и уток. Сельские жители очень чуткие: люди приносили лопаты, тяпки, грабли, ведра, картофель на посадку, цыплят. Через полгода мы переехали на окраину села в деревянный дом, обложенный кирпичом: в счёт отработки, колхоз предоставил жильё. Мы завели овец, стали заниматься огородом. Летом, в засуху, отец поливал картошку из лейки. Всё село собиралось и смотрело на это представление. «Лёнька, брось, Бог польёт!» — кричали отцу изумлённые селяне. Постепенно мы освоились. Летом я помогал дяде пасти овец, заготавливал дрова (благо, они были в избытке), тяпал огород, таскал с зернового тока пшеницу. На холмах раскинулись яблоневые сады, мы делали большие заготовки.

После окончания школы, я поступил в медучилище в Белгороде. Сестра Наташа — в Педагогический Университет.

В 98-м, тихо, во сне, умерла бабушка. Деревенские люди к смерти относятся просто, без лишних сантиментов и истерик. Местные бабки омыли тело, мужики сколотили гроб и вырыли могилу. На похоронах я впервые увидел, как отец плачет навзрыд.

К 1998 году колхоз развалился окончательно. Зарплату выдавали пшеном, силосом, комбикормом. При избытке еды стало невозможным приобрести бытовые товары, мыло, стиральный порошок, одежду. Это длилось около года. Родители вновь попытались поехать в Москву на заработки, но в первый же день их арестовали за незаконную торговлю. Занятые у родственников деньги пришлось отдать ОМОНу, товар конфисковали. Разорённые родители вернулись обратно. А потом приехали ребята из районного ведомства, и за неуплату обесточили несколько домов на улице, включая и наш.

Мы вновь собрали семейный совет, чтобы решить, как жить дальше.

Старшая сестра Надя предложила: «Едем в Питер, там живёт Гребенщиков!». Мы посмеялись, а осенью, распродав весь урожай и годовалого бычка, уехали в Питер, наудачу, прямо на вокзал. «На месте разберёмся» — сказала мама. Отца оставили в деревне — сторожить дом, чтобы не разобрали на стройматериалы.

Приехали на Московский вокзал. Мама не дозвонилась до своей старой подруги, и мы провели неделю на вокзале. В «Обществе Святой Елизаветы» нам выдали удостоверения бомжей. В моём значилось следующее: «Валерий Леонидович Айрапетян является лицом без определённого места жительства. Просьба сотрудникам милиции проявить к нему понимание». К удостоверению прилагался ежедневный паёк, состоящий из куриного бульона и половинки ржаного хлеба.

Осенью 1999 года в Москве и Волгодонске прогремели крупные теракты. Нерусский, небритый и немытый — я стал любимчиком вокзальных ментов. Каждый день меня сажали в клетку — «до выяснения личности». Над моим удостоверением бомжа громко смеялись. Спустя несколько дней это выглядело так: ко мне подходили два мента и с радостным возгласом «О, Айрапетян, пройдём-ка выясним твою личность!» закрывали меня на три часа. Видимо, я помогал им осваивать антитеррористический бюджет и выполнять план. В конце недели я познакомился с продавцом газеты «На дне». Он сообщил, что в городе Отрадное-3, на улице Заречная 45 стоит бесхозный дом. Бесплатно, под крики кондуктора, мы доехали до адреса уже ночью. Нашли дом, отперли дверь, ощупью отыскали диван, и дружно завалившись, уснули как убитые. Утром я нарубил силикатным кирпичом щепок и растопил печь, раздобыл кастрюли, натаскал воду из Невы. Соседка Анна Васильевна, принесла чашек, тарелок и хлеба. За 400 рублей я вскопал большой участок у хозяйки дома напротив. Мы с мамой выехали в Питер в поисках работы.

Окончание завтра.

На фото Леонид Айрапетян таскает воду из колодца.