Предпоследний солдат империи

В воскресенье, в 13 часов 41 минуту, я, как и многие еще тысячи сограждан, толкался в толпе на пересечении бульваров с Петровкой, ожидая, когда же позволят маршировать. Светофор, не мигая, смотрел на меня красным глазом, и казалось, будто он, светофор, употребляет наркотики. Сверху временами появлялся полицейский вертолет, который толпа почему-то встречала ликующими возгласами.

В это же время Илья Костунов, в прошлом — руководитель всероссийского образовательного форума «Селигер» (слово «образовательного» здесь важное, вы обратите внимание), а ныне депутат ГД РФ, фракция, естественно, «Единая Россия», написал в своем микроблоге в «Твиттере»: «Это просто национальный суецид, когда взрослые мужики и тетки говорят — отдайте этих детей в США, мы не можем помочь им жить сами». Да, так вот и написал — «суецид».

Депутат Костунов до того еще прославился красивым афоризмом. Это ведь именно он сказал, что самый тупой депутат — умнее среднестатистического россиянина. И прав. Мы, среднестатистические россияне, над «суецидом» зубоскалим, а экс-директор всероссийского образовательного форума явно свой «суецид» производит от слова «суета». И, сам того не желая, говорит нам про нас что-то важное.

Много народу пришло на «Марш против подлецов»? Да, много. Сколько? Попробуй, посчитай. От девяти с половиной до двухсот пятидесяти тысяч. Кажется, таковы полярные оценки. И эта невозможность договориться хотя бы о примерной численности — она прекрасный показатель того, в какой ситуации мы (я хочу сказать не «мы, участники протестных акций» сейчас, я хочу сказать — «мы, жители России») оказались.

Никакие подсчеты, никакие фотографии с возвышенных мест, никакая съемка с вертолета не убедят спорящих. Никакие аргументы не позволят договориться о том, куда пошел протест — на спад или на взлет. Началась (не в воскресенье, конечно) какая-то новая жизнь, которая вообще не зависит от цифр и фактов.

Да, очевидцы говорят верно: так называемый «Закон Димы Яковлева» многих задел. На марш вышли, помимо примелькавшихся, новые люди тоже. А еще приехала, правда заранее, и уехала, не поздоровавшись с участниками, депутат Лахова, которая числится в авторах закона. Начала марша она не дождалась, но успела во вражеские микрофоны — «Эху» и «Дождю» — сообщить, что испытывает недоумение. Не понимает, как могут люди протестовать против решений, улучшающих положение детей-сирот.

И я ей верю. Я думаю, она на самом деле недоумевает. Она действительно думает, что улучшает их положение. Точно так же, как я недоумеваю, кому и для какой такой политической необходимости пришло в голову мстить американцам, используя сирот в качестве заложников. Лучше бы уж над взрослыми измывались, если не могут без этого, — недоумеваю я. Как-то оно все-таки почеловечней вышло бы.

Ну, или вот, другой пример. Многие (и я), следя за громким уголовным делом, если в нем хотя бы мизерный есть намек на политическую составляющую, не поверят никаким «результатам следствия», даже если следствие детальную видеозапись убийства выложит. Иным же ничего в себе преодолевать не нужно, чтобы, ссылаясь на полицейский слив в таблоиде, написать, например, такое что-то: «Изменял, убил, расчленил, спрятал. Изверг? Нет. 40 лет, неорганизованность мыслей и неустроенность быта, много народу в маленькой — чужой — квартире, проеденная своя (родительская), отсутствие явного таланта при наличии некоторых не вполне артикулированных способностей, утраченные надежды, обретенный алкоголь. Таковы они, труды и дни лидеров „креативного класса“».

Ничего не выдумываю, кстати. Цитирую запись в «Фейсбуке» известного политолога. Не верите мне — спросите «Яндекс».

И так далее. То есть при всей любви людей умеренных к рассуждениям о необходимости конструктивного диалога, никакого места для диалога не осталось. Некому, не с кем, и не о чем разговаривать. Всем все ясно. И кто в большинстве — тоже, в общем-то, ясно, ясно даже людям, сообщающим о двухстах тысячах демонстрантов.

Любые попытки разговора здесь и теперь — никчемная суета. От слова «суецид». Или наоборот.

Там, где могло бы быть место для диалога, стоит щуплый, недокормленный солдатик из внутренних войск. Стоит, потому что у его родителей — ни средств, ни связей, им никак не избавить сына от рабской этой участи. У них там и без того в деревне хреновая жизнь.

Стоит, потому что те, кто прячется за его спиной, попутно выражая недоумение и сокрушаясь о трудах и днях лидеров «креативного класса», незамысловато над ним издеваются. Обрядили его в нелепый какой-то ватник, потешную балаклаву и драные валенки, и поставили в таком виде воина великой сверхдержавы мерзнуть на морозе в центре города, в котором его не пустили бы даже в самое дешевое заведение, неизвестно кого и от чего охраняя.

Он стоит, а мимо идут, переполняясь праведным гневом, выкрикивая остроумные лозунги, и помахивая плакатами, еще более остроумными, люди с добрыми и открытыми лицами. И один из них, может быть, я, как сказал некогда классик. Люди фотографируют солдатика, чтобы потом выложить фотографии в интернет, и тоже вдоволь поиздеваться.

Цепной, напишут, пес. Страж режима. Предпоследний солдат империи. Ха. Ха. Ха.

Может, и хорошо, что у солдата в нелепом ватнике нет аккаунта в «Фейсбуке».

Люди доходят бодро до пересечения Сахарова с Садовым, упираются в строй оранжевых мусоровозов, перекрывших дорогу, и, потолкавшись, расходятся. Тоже что-то вроде символа, конечно, но пошловато было бы в истолкования пускаться.

Фото: Павел Кассин/Коммерсантъ